«Я просто хотел методами научной фантастики обратить внимание на кучу безнадежных проблем» Мэтт Деймон и Нилл Бломкамп про социальное неравенство, нехватку ресурсов и летние блокбастеры

Мэтт Деймон: «Думал, что натурально умру»

— «Элизиум» — ваша первая роль в научной фантастике. При этом вы когда-то отказались играть в «Аватаре». Жалели?

— Я отказался от «Аватара» не из-за каких-то творческих разногласий, просто не совпадали расписания. Всегда жалел — собственно, даже в тот момент, когда отказывался. Кстати, я сейчас подумал — Камерон и Бломкамп очень похоже рассказывали о своих проектах. Когда Камерон говорил об этой своей планете, создавалось полное ощущение, что он там побывал, тщательно изучил ее ландшафты, растения, птиц и зверей. То же самое с Бломкампом — он часами шелестел всеми этими своими эскизами Элизиума, Земли будущего, транспортных средств, оружия. У него были в голове такие микроскопические детали, которых на экране никто и не заметит. Только так и делается хорошая научная фантастика — всегда нужен кто-то достаточно упертый, чтобы довести мысленный эксперимент до логического конца, если не сказать — до абсурда. Тогда он может взять актеров, съемочную группу и отправить их на экскурсию в свой выдуманный мир как туристов.

— Вам не кажется, что при всей изощренности этого мира у персонажей в «Элизиуме» часто довольно типичные, даже примитивные мотивации: спасти дочку, захватить власть или, как у вашего героя, просто выздороветь?

— Это на самом деле связанные вещи. Распространенные типажи нужны именно потому, что в сюжете сконцентрировано такое количество новой информации: вот так устроен этот мир, такие тут законы, так он функционирует. В этой ситуации простые эмоции персонажей позволяют зрителям включиться в происходящее, отдаться потоку и получить удовольствие от приключения.

— А как вы вообще согласились играть во втором фильме настолько молодого режиссера?

— Ну понятно, что из-за «Района №9». Работа режиссера включает гигантское количество решений — их буквально сотни в каждом кадре каждого дубля. Узор на стене, цвет занавесок, сколько света проходит через окно, как актер произносит реплики — все это в конечном итоге определяется решениями, которые принимает режиссер. Когда я вижу отличное кино, то понимаю: тысячи правильных решений на протяжении длительного процесса съемок не могут быть простой случайностью. Хорошие фильмы снимают хорошие режиссеры, с которыми стоит работать и впредь.

— В «Элизиуме» затрагиваются такие же актуальные темы, как в «Районе №9»?

— Я считаю, да. Даже Нилл согласится с тем, что этот фильм скорее про 2013 год, чем про будущее, которое наступит через полтора века. Хотя это не проблемное кино и не проповедь. Нилл любит повторять, что если бы он снял «Район №9» про беженцев из Зимбабве, у него наверняка была бы куда более узкая аудитория. С другой стороны, он мне рассказывал, что в детстве тяжело перенес переезд из Южной Африки в Канаду, что его потряс контраст в уровне жизни. То есть в этом есть и его автобиографические переживания, просто так уж вышло, что он любит научную фантастику и выражает себя в этом жанре. Конечно, и в «Элизиуме» заложена метафора современной ситуации с мигрантами. Нилл несколько раз менял концовку, размышляя о том, как передать этот конфликт средствами жанра. Открыть ворота нараспашку, пустить всех страждущих в Элизиум — и сколько времени понадобится на то, чтобы он стал такой же истощенной пустыней, какой становится в фильме Земля? Вот о чем он бы хотел, чтобы зрители говорили после сеанса.

— Лос-Анджелес будущего вы снимали на свалке отходов посреди мексиканских трущоб.

— Это скорее канализационный отстойник, чем свалка, мы снимали там один большой боевой эпизод. Сцена должна была выглядеть футуристически, но вокруг просто летали два вертолета, поднимая тучи пыли и обсыпая нас ею с ног до головы — и это был человеческий кал. Кажется, это худшая съемочная площадка в моей жизни. Но с другой стороны, мы все понимали, насколько крутая идея — снимать именно тут и насколько мы потом будет горды, что это сделали.

— Тяжело было почти весь фильм работать в таком опасном на вид механическом костюме — и при этом изображать постепенное умирание?

— Еще до того как я первый раз надел эту штуку, ребята из Weta, студии спецэффектов Питера Джексона, методом проб и ошибок довели ее практически до совершенства. Я мог свободно двигаться, и хотя костюм весил килограмм двенадцать, вес был равномерно распределен по всему телу. Насчет опасности — ну да, во время финальной драки нам с Шарлто (Копли. — Прим. ред.) приходилось постоянно думать о том, чтобы не поубивать друг друга острыми краями. Но главное неудобство все же было в том, что подготовка к съемкам в этом костюме занимала часа три, поэтому смены получались очень долгими. В общем, когда Нилл показал мне картинки с этим экзоскелетом, я думал, что натурально умру в нем, а оказалось все не так уж страшно.

— Трудно было привести себя в нужную форму, для того чтобы убедительно спасать мир?

— Знаете, не особенно. Мне часто приходится именно так готовиться к фильмам. Вообще, жена меня в спортзал так просто не отпускает — только по работе. И потом, у Нилла опять все было очень подробно нарисовано: мускулы, бритая голова, татуировки на шее. Так что я просто пришел к тренеру с картинкой: «Сделай меня вот таким», и он сделал.

— Герой из «Элизиума» не выбивается из вашего постоянного амплуа. С другой стороны, не очень понятно, насколько вы за ним следите. Например, легко ли вам было согласиться в свои сорок два сыграть семнадцатилетнего любовника пианиста Либераче — персонажа Майкла Дугласа в «За канделябрами» Стивена Содерберга?

— Мы специально нигде в фильме не упоминали, сколько ему лет, потому что, конечно, я безнадежно стар для этой роли. Меня просто сделали настолько юным, насколько это еще возможно.

— Но у вас были какие-то сомнения — соглашаться или нет?

— Если режиссер хороший и сценарий крепкий — я соглашаюсь.

— Но должна же быть какая-то черта, которую вы не переступите?

— Ну трахнуть Майкла Дугласа — вероятно, это и была моя черта.

Нилл Бломкамп: «Наш мир в полной жопе»

— Кажется, «Элизиум» — первый пример научно-фантастического фильма об общественном здравоохранении.

— Да, мы изобрели новый жанр, я считаю.

— Но это еще и фантастика с социалистическим уклоном…

— Нет. То есть люди могут так интерпретировать фильм, но сам-то я точно не социалист. В любом случае я не предлагал никакого решения. Просто хотел методами научной фантастики обратить внимание на кучу безнадежных проблем. Я, разумеется, не знаю, как с ними справиться, да и никто в мире, кажется, не знает.

— Вы говорите, что не социалист и проблемы не имеют решения, а фильм заканчивается сценами почти коммунистической утопии. Какова же ваша позиция? Что произойдет через несколько месяцев после финальных титров?

— Я, честно говоря, считаю, что, как ни дели ресурсы, наш мир в полной жопе. Можно либо сохранить Элизиум и обречь Землю на нищенское существование, либо разрушить Элизиум и не особо улучшить жизнь для всех остальных.

— Но почему вы тогда заканчиваете фильм таким прямолинейным хеппи-эндом?

— Да ладно, хеппи-эндом… Какой тут может быть хеппи-энд для разумного человека, если на Земле живут миллиарды людей, а Элизиум так мал. Задача была в том, чтобы зрители на секунду воодушевились финалом, а потом вышли из зала и задумались — постой, тут что-то не сходится…

— И «Элизиум», и «Район №9» имеют ясный политический подтекст, хотите вы его интерпретировать или нет. Это особенность вашего видения мира?

— Мне кажется, это очень естественная вещь. Пишешь ли ты картину, снимаешь кино или сочиняешь музыку, мир вокруг тебя все равно влияет на то, что ты делаешь. Я бы скорее назвал свои работы наблюдениями. Я наблюдаю за миром вокруг себя, и результаты этих наблюдений находят отражение в фильмах. Если взять нынешний Лос-Анджелес — в Беверли-Хиллз и Бель-Эйре говорят по-английски, но чем беднее район, тем больше там испанского языка. Очевидно, что в мире, в котором богачи переселяются в космос, эта тенденция сохраняется, и я сделал город, из которого высосаны все деньги, чисто испаноязычным. На самом деле «Элизиум» — это не про будущее, это про здесь и сейчас, только методами научной фантастики.

— Вы говорите про проблемы мироздания, а все равно все кончается подробно показанным боем один на один. Почему так всегда?

— На самом деле это не я, а вы хотите говорить про политику. А я снимаю прежде всего летний блокбастер, то есть аттракцион. Люди платят за аттракцион, им нужна гормональная разгрузка. Поскольку у аудитории летних блокбастеров в основном мужская демография — кратчайший путь к адреналиновой реакции лежит через хороший рукопашный бой. Представьте себе пещерных людей, десять тысяч лет назад сидящих вокруг костра и травящих друг другу байки, — в них не было и речи о том, как кто кого убил с большого расстояния. Нет, настоящие герои доказывали свою смелость на кулаках, и весь секрет тут в том, чтобы сделать бой как можно более естественным, даже плотским.

— Плотское насилие у вас вышло неплохо. Не было давления со стороны студии, чтобы немного сбавить его градус?

— Ну немного, но я как-то выстоял. На самом деле я не знаю, откуда это во мне, — может, детство в Йоханнесбурге. Сейчас-то там поспокойнее… Или нет? Но неважно. Когда я был ребенком, там многого можно было насмотреться, и не только в местных новостях по ТВ — я несколько раз видел, как стреляли в людей. С другой стороны, вот мы живем как в белых перчатках, отгораживаемся из последних сил от всего плохого — а потом нас сбивает автобус. О такой внезапной насильственной смерти я постоянно думаю — наверное, это тоже как-то отражается в фильмах.

— А почему, когда ваши герои вламываются в виллы на Элизиуме, в них всегда никого нет?

— Да, мне стоило поселить туда побольше людей. Идея была в том, что станция рассчитана лет на сто и пока заполнена примерно на четверть — в расчете на будущие поколения.

— Ваш Элизиум, кстати, очень похож на станцию из «Космической одиссеи»…

— Когда в 1960-е годы НАСА обсуждало возможность существования человека в космосе, Стэнфордский университет предложил то, что теперь называется Стэнфордским тором, — кольцевую структуру, вращение которой создает силу тяжести на ее внутренней поверхности. По-видимому, единственный способ добиться устойчивой искусственной гравитации, и я, и Кубрик им воспользовались. Хотя, конечно, важно иметь в виду, что Элизиум с его гигантскими размерами, мраморными дворцами и бассейнами — это совершенно невозможная, смехотворная конструкция. По-моему, каждому сразу ясно, что это откровенная сатира.