Сомнамбула

Елена Морозова играет Марлен Дитрих в Театре эстрады

«Я стояла за кулисами и ждала своего выхода. Неожиданно везде погас свет. В этот момент подошел человек – как оказалось, первая скрипка – и сказал по-немецки: «Давайте начнем. Мы знаем вашу музыку наизусть». И действительно! Они знали каждую ноту и играли великолепно. По окончании концерта я расцеловала каждого музыканта, а затем мы поужинали водкой и икрой» – так Марлен Дитрих описывала в своих мемуарах концерт в Театре эстрады, состоявшийся в 1964 году. Диве было шестьдесят, на ней было серебристое платье и лебяжья накидка со шлейфом. 2 декабря на этой же сцене сыграют спектакль «Прощай, Марлен, здравствуй» по пьесе Дмитрия Минчёнка в постановке Геннадия Шапошникова. Марлен Дитрих будет играть Елена Морозова. Перед премьерой за кулисами Театра эстрады с ней встретились Елена Ковальская, фотограф Игорь Мухин и визажист Мария Питкевич.

Зимой ее соседи ежедневно просматривают один и тот же спектакль: она выходит под окна, раздевается – а потом выливает на себя ведро воды. На ее автоответчике вместо приветствия записано: «Солнце и небо, воздух и ветер, только голос твой». Приезжая летом в Крым, где курортники парятся на пляжах, она находит конный выезд и потом сутками скачет по горам. А если плавает, то так далеко, что пляжники собираются на берегу и загадывают, доплывет ли она назад. В детстве она пережила клиническую смерть. Несколько лет назад, как говорят ее знакомые, у нее было другое имя. Нереально высокий лоб и отсутствие бровей делают ее похожей на прекрасную даму кватроченто. Впрочем, на этом почти идеальном лице можно нарисовать лица прекрасных дам всех эпох. Одна из сильнейших столичных молодых актрис, Елена Морозова – воплощенная актриса. В недавней премьере Романа Виктюка она играет Маргариту. А Сергей Алдонин, ставя «Мастера и Маргариту», дал ей роль Геллы. В «Дневнике его жены» Алексея Учителя ее Марга соблазнительнейшим образом ставит банки любовнице Бунина. В «Укрощении строптивой» Владимира Мирзоева она стоит в позе березки и гладит пяткой по щеке Петруччо – Максима Суханова. В другом спектакле Мирзоева, по пьесе Шоу «Миллионерша», она ведет с возлюбленным бой на палках и совершает головокружительные кульбиты.

В октябре Морозова репетировала одновременно три новые роли. Днем Морозова–Маргарита продавала душу дьяволу под крик Романа Виктюка: «Браво, доця, гениально!» Потом до ночи Морозова–придворная интриганка ходила босиком на цыпочках в пьесе Клима «Альцест». А по утрам она репетировала Марлен Дитрих у режиссера Геннадия Шапошникова.

– Какой будет твоя Марлен?

– Я не могу говорить о ней как о ком-то другом. Марлен Дитрих – это я. Я посмотрела «Голубого ангела», когда была очень маленькой, и потом, как вспоминают родители, очень долго утверждала, что Лола – это я, и клеила себе из картонок цилиндры. Кстати, недавно мне прислали из Парижа темные перчатки Марлен.

– Ты же, кажется, сама недавно вернулась из Парижа?

– Да, я только что оттуда. Я жила в отеле, в котором жила в тридцатых, когда я в первый раз приехала в Париж. Это Plaza Athenee на авеню Монтень, между Елисейскими Полями и Эйфелевой башней. И знаешь, когда я вышла в костюме и в гриме и мы стали около отеля фотографироваться, то у прохожих в глазах был шок. И один мужчина, который работал в отеле еще в те времена, – он стал петь мне мои песни и стал говорить со мной на немецком. Но я, к сожалению, еще не так хорошо говорю на немецком, ведь реинкарнация произошла в России. Я посидела в ресторане за столиком – там есть столик, стоящий в углу, отдельно от всего, за ним я любила пить кофе. А ночью я побродила по городу и поняла окончательно: Марлен Дитрих – это я.

– В смысле?

– Она женщина-миф. Она ведь и не жила.

– А ты?

– И я. Сейчас происходит ее рождение во мне. Сегодня ночью у меня был разговор с Джозефом – это человек, который сделал Марлен. Было время, когда ей был нужен человек рядом. Он меня предупреждал о том, что я начала любить деньги. И утром я проснулась и думала, с чего же это он взял. Но так и не нашла ответа. А когда ехала на встречу, поняла, что он приревновал Марлен к миллионерше из пьесы Бернарда Шоу, которую мне сегодня вечером играть.

– Такое уже бывало с тобой?

– Был период, когда являлась Катарина из «Укрощения строптивой», – тогда Суханов заболел и не репетировал. И как-то я проснулась ночью – сидит Катарина на кровати в ногах. Сидит и вздыхает. Я испугалась немного, но чтобы не выглядеть дурочкой, говорю ей так грубо: «Ну, чего пришла?» А она: «Ой, я так переживаю, давно не видела его. Ты, если увидишь его, передавай, что я скучаю». Я ей: «Ладно, Кать, передам». А утром, часов в восемь, стала звонить Мирзоеву: «Скорее вызывай Суханова, а то я сойду с ума». С Маргаритой я вообще была на грани. Не спала, она постоянно искала Мастера, чтобы он был прямо сейчас, я пару раз звонила Добрынину, пугала его. А вот с Марлен я сумасшествия не испытываю.

– Как же ты спать ложишься, страшно же?!

– Да я их люблю. Началось все с Марьи Васильевны, мамы дяди Вани, во МХАТе у нас был такой дипломный спектакль. Марья Васильевна, если помнишь, все книжки новые получает и разрезает их. Так я в Питере купила костяной ножичек, сшивала из листочков книжки и все время разрезала в спектакле. Марья Васильевна женщина такая: ей уже отовсюду дует, но она еще молодится. И я все время укутывала шею, где-то что-то себе подкладывала, а один раз вышла с белой крысой на шее. Белая крыса, по-моему, это суть ее существования, – и тогда у меня прекратились все отношения с однокурсниками. Они не могли мне простить, что во время трагического монолога дяди Вани публика смотрела только на мою крысу.

– А бывают такие, что не по делу приходят?

– Как-то Раневская приходила, села прямо на ноги, тяжелая такая. «У меня, – говорит, – тебе подарочек». Плутарх снился. Что-то умное говорил, ничего не поняла.

– Ты же Ницше читаешь, Карла Маркса, а Плутарха понять не смогла?

– Да ты почитай хотя бы его!

– А ты читала?

– Читала.

– А тебя сумасшедшей никто не называл?

– Возможно, с первого раза это звучит несколько иначе, чем если бы я рассказала, с чем я утром съела бутерброд. Но потом привыкают.

– Интересно, как ведут себя режиссеры, когда ты им про гостей рассказываешь?

– Мирзоев сначала забил в колокола. Потом успокоился. Он ведь и сам откровенно обращается к подсознанию актера: мы у Мирзоева занимались динамической медитацией, дыхательной медитацией.

– Трудно понять, где ты выдумываешь, а где говоришь правду.

– Ага, не веришь, но проверить-то не можешь! Другая реальность подает тебе знаки, а ты не хочешь их принимать. Для большинства реальность – это стол, свет, радости какие-то, с кем-то мы встречаемся, с кем-то ругаемся. А это иное – то, что мы только ощущаем. То, что дано нам как черное, чтобы ощутить белое.

– Как ты вообще оказалась в театре?

– Случайно. Я поступала с Граней Стекловой за компанию. Дело в том, что мы с Граней учились в одной школе. Она пришла к нам в девятом классе. Я была лидером, а она пришла, такая рыжая вся из себя, и слишком много внимания к себе привлекала. Я ей говорю: «А ну давай выйдем». Она позвонила своей подруге Зое, которая была больше меня в три раза. И мы встретились – а я, конечно, много выпендривалась, но драться не умела. Они, наверное, тоже. Короче, мы все были в замешательстве, стали разговаривать про учителей, и через час я обнаружила, что мы сидим и ржем. После этого я полгода жила у Грани дома, а после школы я за компанию с ней пошла поступать в театральное.

– Что ты читала перед комиссией?

– Вышла, говорю:
«Бурлюк. Без названия.
Дред обрядык.
Дра-да-дак.
Ах! Зью, зью жум.
Злун зью злумба.
Жрук крэ ымба.
Бр».

Они говорят: «Хорошо, а что-нибудь еще у вас есть?» Я говорю: «Да. Хармс». Одновременно с другим своим другом из школы пошла поступать в экономический. Так и училась параллельно – в «Кульке» заочно на экономиста шоу-бизнеса, и в Школе-студии МХАТ.

– А что у тебя в этой огромной сумке?

– Ласты.

– Это реквизит?

– Нет. Когда у меня две репетиции в день, я плаваю между репетициями. Сколько есть времени и сколько есть сил, столько и плаваю. Иногда просто падаю в воду и болтаюсь. Мне это нужно. Сейчас три репетиции в день, и ездить в «Олимпийский», как правило, не успеваю.

– Обычно актер играет не больше одной премьеры в год.

– Актер – это же не профессия, нельзя же так: актер с восьми утра до семи вечера, и час на обед.

– Что же это, если не профессия?

– Если ты готов положить жизнь на это, ты комедиант. Если нет, так и будешь вот такой (стучит по столу салфетницей) пластмассовой подставкой.