Сначала на тебя наваливается что-то темное. Какая-то глыба, которая сносит с ног. Саму ее не видно, только чувствуется – большая. Выкарабкаться из-под нее сразу не получается. Ты оглушен и можешь только по-идиотски вертеть головой. Ларс фон Триер никогда не стеснялся в средствах. В данном случае он действует, как обычно – обухом по голове. От значительности его произведения не отмахнешься, потому что именно ею тебя только что свалили в кювет.
Потом начинаешь разбирать очертания. Что это такое тебя ударило? Это длинный (трехчасовой), почти черно-белый (серо-коричневый) фильм о молодой женщине по имени Грейс, которая в 1930 году, в разгар Великой депрессии, попадает в полумертвый городок Догвиль (население – 15 чел.) на Среднем Западе и просит убежища от гангстеров, которые за ней гонятся. Сначала народ ей не доверяет, потом принимает в свои ряды… Чем все заканчивается, не будем говорить. Скажем так, под сомнение ставятся самые основы христианской цивилизации, которая, возможно, именно сейчас завершает свое существование. И, разумеется, именно в Америке. И да, благодаря олигархическому капитализму, каким он сложился в ХХ веке.
Главное – как все это рассказано: не начисто, а как на репетиции. Мира – деревьев, птичек, облаков, того, что позволяет нам в душном зрительном зале дышать и отражает фотографическую природу кино, которая, как сказано в учебниках, воспроизводит мир в его же собственных формах, – ничего этого нет. Есть ангар, превращенный в павильон, на полу которого даже не выстроены, а просто размечены мелом и подписаны словами «дом» и «улица» декорации жизни. Как на экзамене в ГИТИСе, когда актер открывает воображаемую дверь, звукорежиссер подкидывает скрипа.
Резко меняя направление после победоносной «Танцующей в темноте» и решаясь на столь радикальный ход, фон Триер оглядывался на опыт Бертольта Брехта, считавшего, что надо разными отстраняющими средствами изгнать из театра сопереживание, чтобы зритель не хлюпал носом, а анализировал социальные условия, приведшие к драме. У холодного фон Триера в последних фильмах было нечто, что играло с нашим сочувствием, – почти бульварная в своей бесстыжести мелодрама, загоняющая дам в дамскую комнату. Теперь он честно от нее избавляется. Сюжет построен и разыгран так, что наши эмоции в нем практически не участвуют. Даже когда речь идет о любви.
Тут законно – уже почти окончательно очухавшись – спросить, с чем же мы остаемся. Когда ничего другого нет, глубина и оригинальность мысли как-то сами собой выпячиваются, и плохо дело, если мысль трещит под напором значительности. Мелодрама в прежних фильмах была уместна потому, что вступала в очень содержательное трение с сырой «несделанностью» показа. Искусственности там было не меньше, чем в нарисованных на полу декорациях. В «Догвиле» ушла мелодрама – ушло и трение: приему ничто не препятствует, он работает ровно, но вхолостую. Фон Триер давно, со времени своих ранних претенциозных опусов, не подходил так близко к опасной черте – зрительской реакции: «Ну и что?» Прекрасная, расчудесная и, в общем-то, если честно, не очень ему нужная Николь Кидман и ансамбль первоклассных европейских и американских звезд, включающий первую любимицу Бергмана Харриет Андерссон и последнюю любовь Хамфри Богарта Лорен Бакал, – при всем желании не могут ему помочь: он сделал все, чтобы оградить себя от помощи живой жизни. Трение возникло бы, если б людям придумали не функции, а характеры. Но тогда бы появилась эмоция, а от нее-то как раз нужно избавляться.
Я сижу в темном зале и, поскольку фон Триер не крепко меня держит, думаю о своем: а если предположить, чисто гипотетически, такую научно-фантастическую ситуацию, что Ларс фон Триер промахнулся? Напридумывал откровенной чепухи? Наконец, просто с ним стряслась творческая неудача? Может такое быть? Нет, отмахиваюсь я от себя, не может. У людей в таком статусе промахов не случается. Это же Ларс фон Триер.