Есть такая партия

В издательстве «Иностранка» выходит «Дева Баттермира» — исторический роман знаменитого английского писателя, телеведущего, видного деятеля лейбористской партии — и члена палаты лордов — Мелвина Брэгга. Лев Данилкин встретился с романистом в Лондоне и поговорил о политике, литературе и финансовых рисках

— В СССР вас много переводили — «Батрак», «Земля обетованная» — и в сопроводительных аннотациях и литературных справочниках охарактеризовывали как «прогрессивного английского писателя». Теперь времена изменились, и вас скорее можно назвать «реакционный»: вы лорд, заседаете в Вестминстере, семейный друг Тони Блэра, вы поддерживаете войну в Ираке…

— Стоп-стоп-стоп, я НЕ поддерживаю войну в Ираке. Я стою на позициях благоразумия. Я считал, что война была неизбежна в тот момент, когда подтвердилось, что у иракцев было оружие массового поражения, и я верил в это. Потом выяснилось, что они ошибались, и не исключено, это была дезинформация. Сейчас я думаю, что Ирак — это безусловная беда, у американцев нет политических способов потушить пожар в этом регионе.

— Но вы ведь реакционер?

— Мне кажется, скорее нет. Мои взгляды на общество не изменились. Я гораздо более левый, чем нынешнее правительство. Я полагаю, нынешнее лейбористское правительство слишком далеко ушло вправо. И я выступаю против них — вслух — по определенным вопросам. На самом деле я не вполне понимаю, что означает это слово — «реакционер». Это что — относится к политическим взглядам или к литературным произведениям… что вы вообще имеете в виду?

— Ну, это термин из советского идеологического обихода, в том числе литературоведческого. Сейчас «реакционер» означает «пламенный сторонник капиталистической модели устройства общества». Лейбористская партия ведь защищает сейчас интересы капиталистов.

— Я думаю, это можно обсуждать. Я думаю, наша национальная служба здравоохранения — по-прежнему в высшей степени социалистическая организация. Там заняты два с лишним миллиона служащих, и они по-прежнему обеспечивают медицинскими услугами всех, и бесплатно. Это социалистическая система. Затем система образования, бесплатное образование для любого ребенка в этой стране… У нас есть великие социальные институции, которые реально работают, они далеко не беспомощны. Это система, в которой присутствует баланс между социализмом и капитализмом. И да, я вижу, что сейчас возник некоторый крен в сторону капитализма, но баланс по-прежнему присутствует. Реакционер! Я вообще не думаю, что капитализм обязательно должен быть реакционным. Капитализм нес свободу, я сам испытал это на себе. После войны у нас совсем не было денег, страна выплачивала Америке проценты по займу, мы жили в маленьком домике, пара комнат. Вот тогда был социализм. А затем, при капитализме, страна стала намного богаче — посредством торговли, инвестиций. Все это не так просто, как кажется. Я думаю, что иногда капитализм может быть очень жестоким, но иногда может и освобождать. И обеспечение социалистических институций — наша цель.

— Послушайте, а вот вы лейбористский лорд. Я, разумеется, иностранец и ничего в ваших делах не понимаю — но разве это не странно? Тут нет противоречия в терминах?

— Да, вы иностранец, это уж точно. Нет, здесь нет никакого противоречия. Законы, по которым устроено наше общество, просто не будут работать без второй палаты. И мы работаем более напряженно, чем палата общин, — притом, заметьте, что нам за это не платят. Есть законы — например, закон о массовых коммуникациях, к которым мы принимаем столько поправок, что они изменяются радикально, — и без этих поправок эти законы были бы гораздо, гораздо хуже.

— Давайте отойдем от современности и поговорим о Мелвине Брэгге — авторе исторических романов. В чем состоит ваш метод? Вы ищете в истории ключ к современности?

— Что ж, я написал три исторических романа, чаще всего сюжет моих романов относится к эпохам, которые я видел своими глазами. Почти у всех моих романов общее то, что их действие разворачивается в одной и той же части света, — а именно, в Кумбрии, на северо-западе Англии. Это так называемый Озерный край, воспетый поэтами «озерной школы». Я стал задумываться о «Деве Баттермира», когда обстоятельства в моей жизни сложились таким образом, что я не мог писать о современности, — и стал искать способ обойти это препятствие. История Мэри Робинсон занимала мое воображение на протяжении многих лет. Она была самая обыкновенная девушка.

— Так она и при жизни была знаменитостью?

— Она стала знаменитостью. Она работала в маленьком деревенском пабе — у меня, кстати, тоже отец держал паб, поэтому я представлял, что такое была ее жизнь… Так вот, она сделалась фантастически знаменитой…

— Подождите — это благодаря Кольриджу или уже после вашего романа?

— Нет-нет, не из-за меня. Тут было две причины. Во-первых, она была чрезвычайно элегантной, обладала хорошими манерами, привлекательной… дело было не в красоте, но в естественной обаятельности. Место, где стоял паб, располагалось вдали от проезжих дорог, это было настоящее захолустье, в сердце гор. У Мэри не было практически никакого образования. А то было время в конце XVIII — начале XIX столетия, когда люди вроде Вордсворта, молодые, страстные радикалы, с восторгом наблюдали за тем, что происходит во Франции, где случилась революция.

— Да, местные жители даже считали Кольриджа и Вордсворта, которые любили гулять по ночам по берегу, французскими шпионами.

— Да, действительно, именно так. Так вот, а когда французская революция начала оборачиваться террором, они отшатнулись от тех идей, на которых она была замешана. Люди XVIII века, Просвещения, — они верили в разум. Но теперь они разочаровались в нем — и обратились к природе. И Мэри Робинсон, у которой не было учителей, со всей своей безыскусной обаятельностью показалась им воплощением природы. Она сама по себе была источником добродетели. И она как нельзя лучше соответствовала их идеям. Они стали писать о ней — и о той природе, которую она воплощает, она стала важным источником поэтического вдохновения.

А во-вторых, то было время Наполеоновских войн — когда из-за блокады англичане не могли выезжать за границу. Поэтому они стали проводить много времени внутри страны. И Мэри стала той, ради кого люди приезжали в эти места. Ей самой это не нравилось, но они все равно приезжали — и восхищались ее элегантностью. А затем ее соблазнил этот человек — обманщик, предложил ей выйти за себя замуж, хотя уже был женат. Потом, после свадьбы, когда самозванца приговорили к виселице, все выяснилось — но пока это было всего лишь происшествие для местной хроники. Но затем узнавший об этом Кольридж принялся строчить об этом статьи в лондонских газетах, преподав этот случай как экстраординарное событие. И вот тут разразился чудовищный скандал — на всю страну. Дело в том, что Озерный край к тому времени стал модным местом. Здесь бывали не только Кольридж и Вордсворт, но и художники, их романтически настроенные поклонники, натуралисты, изучавшие дикую природу здешних мест, геологи. Мир менялся, возникали новые идеи, коллизии, и одна из них драматически разыгрывалась прямо на глазах: невинность против сил зла. И вот я решил написать роман об этом. Я прочитал множество газетных статей того времени, отчетов о судебном процессе.

— А почему вы решили писать именно роман, а не биографию? Вы же также и автор нон-фикшнов?

— Потому что… О, не знаю. Очень хороший вопрос. Потому что мне показалось, что в романе я мог показать эту эпоху, со всей ее идеологической подоплекой, более убедительно. Здесь была драматическая ситуация, и если добавить в нее сколько-то фантазии, напряжение только увеличивалось. Чисто рационально это невозможно определить.

— Для автора исторических романов что важнее — выкопать удивительные факты или сила воображения?

— Я думаю, история. Я сам историк по образованию. Мне кажется, эти вещи следует разделять. Я не думаю, что «Дева Баттермира» — это история; нет, это исторический роман, основанный на реальных событиях. История и художественный вымысел — это разные дисциплины. Вообще, чтобы написать исторический роман, хорошо бы не просто перерыть всю документацию, имеющую отношение к вашему периоду, но иметь два независимых источника, по-разному описывающие одни и те же события, — чтобы затем сказать: ага, вот что там на самом деле происходило.

— Кумбрийцы оценили вашу литературную деятельность? Вы там такая же местночтимая икона, как Кольридж и Вордсворт?

— Нет, я не такой великий писатель. Хотя, как бы то ни было, мне кажется, местные жители прочли мои книги, они там очень хорошо продаются, хотя я не тот автор, который пишет бестселлеры.

— В книжке у Джулиана Барнса «Письма из Лондона» написано, что вы оказались единственным лейбористским членом парламента, кто был инвестором лондонского Lloyds, финансовой организации, из-за сотрудничества с которой в середине 90-х разорилось множество людей и, мало того, вы в отличие почти от всех умудрились не терять там деньги, а зарабатывать. Это правда?

— О, Джулиан Барнс! Да, это правда. Я был в тот момент несколько нетрезв — когда эти люди из Lloyds объясняли мне, как у них все устроено. Я вложил туда все деньги, которые у меня были, — пусть и не так уж это и много. Это было какое-то безумие. Но мне вообще нравится риск, азарт, терять, приобретать. Да, правда, я сразу же заработал там несколько тысяч, потом, в следующую пару лет, я удвоил это — и был счастлив неимоверно. То, что случилось дальше, не имеет ко мне ровным счетом никакого отношения, я к этому не причастен. Но да, это приятный опыт капиталистического развлечения. Мне всегда нравилось зарабатывать деньги. Знаете, я ведь обычно получаю жалованье, моя жизнь состоит из написания книг, работы на телевидении и радио. Все это удобно, но как-то чересчур серьезно. Поэтому я пошел на это — вдруг это окажется забавным? Так и вышло; я славно провел время.