Что выросло, то выросло Брэд Питт и Джессика Честейн про «Древо жизни» Малика

— Смешно, конечно, что вы до «Древа» снимались у Эндрю Доминика в «Как трусливый Роберт Форд убил Джесси Джеймса», — Доми­ник же такой Малик-младший, то есть у вас перед настоящим Маликом как бы костюмная репетиция была.
Брэд Питт: Думаю, после «Джесси Джеймса» Терри и узнал о моем существовании. Эндрю ему показывал, я знаю.

— И Малик якобы сказал: «Занятно, но длинновато».
Питт: Да? Я не знал. Эндрю наверняка очень этим гордится. Хотя Терри пошутил, я почти уверен.

— Малик такая мифологизированная фигура, про него мало известно, в основном домыслы…
Питт: Ну коллективный разум, когда чего-то не знает, он это выдумывает. Это как Сэлинджера все считали сумасшедшим затворником, а он жил как нормальные люди, просто не фотографировался и не давал интервью. Людям свойственно преувеличивать причудливость того, что они не видят. Вот Терри приписывают какую-то гордыню и за­гадочность — а он правда один из самых скромных людей на свете.
Джессика Честейн: Я, когда прошла кас­тинг и должна была знакомиться с Терри, почему-то думала, что он будет весь такой сложный, в берете, в черной одежде и с сигаретой. А он пришел в такой невероятной цветастой рубахе, и она как-то все мои страхи нейтрализовала ­сразу. Еще он смешливый очень.
Питт: Да, в нем что-то обезоруживающее есть. Он очень особенный и ужасно славный — пока в бейсбол не начинает играть, тут он очень жестко борется за первенство.

— А как он вам объяснял, чего он от вас хочет?
Честейн: Меня он послал в Метрополитен-музей смотреть на мадонн. И еще я почти все фильмы с Лорен Бакалл пересмотрела.
Питт: Мы много говорили. Ему сразу верить начинаешь: есть многие вещи, которые я постеснялся бы обсуждать с большинством людей, а с ним это как-то само собой получалось.

— Но на съемках — там есть вот это ощущение, что все должны внимать и благоговеть, — гений за работой?
Честейн: Я думаю, если бы такое возник­ло, он бы сам страшно расстроился. У него на площадке очень комфортно. Когда снима­ли «Древо», там все строилось вокруг детей: их выпускали перед камерой, и мы все под­страивались.
Питт: Он очень свободно работает — вот все считают, он перфекционист, а мне кажется, он имперфекционист — и через это достигает совершенства. Он может толкнуть оператора под руку перед началом дубля, или вот ты за рулем, а он собаку сует тебе на переднее сиденье. Он называет это «торпедировать сцену».

— А вот момент с бабочкой — правда, что она сама прилетела и села Джессике на руку?
Питт: Да. Это трудно представить себе на нормальной площадке — такой, где три сотни человек, генераторы гудят и профсоюз следит, чтоб свет переставляли только осветители. Но у Терри — у него это живое пространство, там все что угодно может произойти.
Честейн: Там не совсем так было. Мы готовились к сцене, и кто-то увидел, что прилетела бабочка, и тут началось: «Ловите ее, ловите!», оператор за ней погнался. Терри меня толкает в кадр: «Джессика, давай к ней». И я, сама не помню почему, выставила запястье, а она ­взяла и села. В фильме это такой тихий мо­мент, но на самом деле вы можете себе пред­ставить, как все орали: «Мы это сняли?! Мы это сняли?!»

— Вы там играете таких американских Мать и Отца с большой буквы, это, наверное, странная для актера задача — играть не столько человека, сколько архетип.
Питт: Ну мой герой при всей обычности довольно сложный. Он узнаваемый, да. Это еще очень поколенческий персонаж, поколение наших отцов — оно было такое. То есть мой отец на меня не давил совершенно, наоборот — я благодаря ему стал тем, кем стал, но психофизика поколения… Пятидесятые — вообще интересный момент. Это было время большой американской гордости — за военные успехи, за индустриальные, а потом она немножко начала уходить в песок. И эта буколическая идея чистоты — из которой потом вы­росли протестные движения 1960-х. И христианство — в таком специфическом лобовом понимании: делай все правильно, и тебе сразу воздастся. А когда не воздается — а многим тогда не воздавалось, — это отравляет взгляд на жизнь. Человек, которого жизнь давит, всегда находит рядом кого-то слабее себя и компенсирует за его счет — в случае с моим героем это его дети. И он корит себя за то, как себя с ними ведет, пытается как-то им компенсировать свои срывы, но потом опять… Эта цикличность его срывов — она тоже очень правдоподобная.
Честейн: Там были моменты, да, когда отец начинает отыгрываться на детях, и я в жизни бы взорвалась в такой ситуации — а мне надо было продолжать излучать любовь. Но вы бы видели, как Брэд страдал, оттого что его герой плохо обращается с детьми. Он перед камерой наорет на них, а потом, когда снято, сразу начинает их как-то развлекать, чтоб у них травмы не было.

— А ведь снято все было еще в 2008-м?
Питт: Да, и никаких пересъемок и досъемок — только монтаж и звук дописывали. Терри — это опять-таки немного противоречит образу большого безумного художника — на самом деле один из самых дисциплинированных ­режиссеров, которых я видел.

— А почему тогда продюсеры после работы с ним выходят на пенсию?
Питт: Ну это один-единственный раз было, и в 70-е еще. Нет, он очень четко понимает, что делает, — не срывает графики, не вылезает за бюджет.
Честейн: Это было так загадочно. То есть ты занимаешься уже чем-то совсем другим — у меня за четыре года 11 фильмов было, — и тут тебе звонит Терри, потом присылают по факсу каких-то абстрактных фраз страниц на тридцать, и я еду на какую-нибудь студию и там час шепчу что-то в микрофон — техперсонал сходит с ума, меня пару раз спрашивали: «Господи, это вообще про что все», а я в ответ таким же шепотом: «Не зна-а-аю».

— Вы сильно удивились, когда увидели результат?
Честейн: Ну я знала, что это будет что-то особенное, но да.
Питт: Мне кажется, нет человека, который на этом фильме не удивился. Это такой эмоциональный опыт, его не столько смотришь, сколько проживаешь. То, что ты в этом снимался и поэтому не­множко часть этого, конечно, добавляет, но на са­мом деле…

— А вот динозавры — их Малик потом добавил?
Питт: Нет, они были в сценарии с самого начала.

— Вас как продюсера картины они не смутили? Они дорогие, наверное.
Питт: Мы шутим, что у нас нон-профит-организация, — потому что мы произвели уже ­довольно много картин, но ни копейки пока не ­заработали. «Ешь, молись, люби» вроде в ноль вышел, а так… Но мы вырвемся на оперативный простор, я надеюсь.

— Ну учитывая, что в нормальном голливудском кино вы сниматься практически бросили…
Питт: Я не бросил, последнее время чуть реже стараюсь, да, но это потому, что нет хороших ролей. То есть хорошие роли есть, но ты в какой-то момент понимаешь, что тебе присылают сценарий, написанный так, что туда можно любого хорошего актера воткнуть — и это сработает. Мне показалось, пора сосредоточиться на чем-то более моем. Вот как этот фильм.