перейти на мобильную версию сайта
да
нет

Хлеба и зрелищ Интервью с Анатолием Осмоловским

Архив

В Галерее Гельмана открывается выставка Анатолия Осмоловского, ответственного за «х…й» на Красной площади, лауреата прошлогодней премии Кандинского. На этот раз Осмоловский представляет гигантские куски хлеба

— Вы уже записываете? Прежде всего хочу сказать, что мне очень нравится журнал «Афиша», особенно его музыкальная часть. Итак?

— Часто художник ассоциируется с каким-то одним произведением. Например, Кулик — с собакой. А вы — с человеком, который выложил телами «х…й» на Красной площади. Не обидно?

— Это был первый уличный перформанс, имевший оглушительный общественный резонанс. Нас — меня и группу моих друзей — даже ругали на последнем съезде компартии. И эта акция стала народной, то есть уже давно потеряла авторство. Были и другие знаковые перформансы, может, не столь эффектные в смысле общественного мнения, но зато важные для истории отечественного искусства: перформанс на плече у Маяковского, леопарды, которых я запустил в галерею современного искусства.

— Почему вы выбрали перформанс?

— В девяностых полностью отсутствовала какая-либо внятная художественная инфраструктура. Да и молодой человек с кучей энергии куда-то должен ее девать. Но самое главное, это удачным образом совпало с духом эпохи, стало одной из ее составляющих.

Начинали мы с организаций фестивалей, где различные виды искусства были синтезированы в одно событие: киноретроспектива, выставка, теоретические обсуждения. Например, в 1990 году сделали «Взрыв «новой волны» — большую и подробную ретроспективу французской киноволны. И иногда одновременно с показом фильмов устраивали перформансы. Так что это было, конечно, не академическое действо. На заключительном показе фильма Луи Маля «Зази в метро» мы полностью перенесли действие фильма в реальное пространство. В фильме был медведь, и мы наняли живого медведя. Была шуточная драка, медведь бегал по залу. Все очень веселились. Это была эра Горбачева, когда к любым экспериментам относились очень положительно. Но после 1991 года как отрубило. Никаких фестивалей, никакого любопытства, никаких экспериментов — страна погрузилась в жесточайшую депрессию. И я сделал акцию на Красной площади, известную как «Х…й», — это был в том числе и протест. Хотя в ней есть и эстетическая составляющая, правда, в крайне редуцированной, упрощенной форме.

К слову сказать, у нас до сих пор огромная проблема — нет большого и показательного музея современного искусства. Большевики, когда пришли к власти, что сделали? Уже вторым декретом учредили семь музеев современного искусства. Даже в Костроме был музей! Зачем? Для того чтобы перестроить мышление народа. Потому нашим горе-реформаторам в первую очередь надо было учредить всероссийскую инфраструктуру музеев современного искусства. Ведь современное искусство своей социальной функцией имеет адаптацию простого человека к сложной капиталистической действительности.

— А Маяковскому на плечо зачем полезли?

— Я художник-авангардист. А для авангардиста важно аналитическое исследование в наиболее рискованных и малопонятных или малопривлекательных областях жизни. Кроме того, Маяковский был моим кумиром, да и сейчас остается одним из моих самых любимых поэтов.

— В 90-х вы все время создавали различные общества — «ЭТИ», «Нецезиудик», а как же художественная индивидуальность, не растворялась в коллективе?

— Я был молод и очарован различными художественными направлениями: дадаизмом, сюрреализмом. И меня интересовало именно групповое взаимодействие: манифесты, совместные посиделки где-нибудь в кафе, шутки и розыгрыши. Коллективность была в некотором смысле вынужденной мерой. Художнику, да и вообще человеку, особенно по молодости, нужны единомышленники, разделяющие его идеи, способные стать внимательными критиками его творчества. А где их взять? Конечно, собрать из друзей, разных близких тебе людей. С некоторыми из них я дружу до сих пор, например, с поэтом Дмитрием Пименовым. Тем более что наши общества не подавляли индивидуальности. Это была не замкнутая группа, а скорее открытое сообщество или движение. Еще тогда я читал книгу Жиля Делеза «Капитализм и шизофрения», где говорилось о коллективах, образующихся по принципу естественного тяготения, так было и у нас.

— А вы в этих группировках были предводителем?

— В некотором смысле — да. Хотя как такового вождизма у нас не было. Я был мозгом, организатором, идейным лидером, придумывал концепцию. Еще моторчиком. Хотя если говорить об «ЭТИ», моторчиком там был Григорий Гусаров.

— Как быть с проектом «Против всех», вы там разве не вождь?

— На самом деле проект назывался «Против всех партий». Был у меня такой период в жизни, когда я работал в политике в качестве политического консультанта — два года, выброшенные из жизни. Но с другой стороны, я получил колоссальный опыт и знание, как делается политика. Методы организации партий оказались устаревшими, не учитывавшими новую социологическую и историческую ситуацию. Тогда я и приметил пункт бюллетеня «против всех», заинтересовавший меня. Человек всегда должен делать выбор, который на самом деле делать и не обязательно. То есть если речь идет о последних деньгах, и ты можешь купить картошку или билет в кино, выбор необходим. Но зачастую ты можешь просто от него уйти. Первым шагом в кампании «Против всех» была акция на Мавзолее с одноименным лозунгом. «Против всех» на девяносто процентов политическая акция. Но как писали в свое время ситуационисты: «Мы художники лишь постольку, поскольку мы уже не художники: мы пришли воплотить искусство в жизнь».

— Где грань? В чем разница между политическими акциями, шалостями и искусством?

— Выяснить разницу — это и есть одна из задач искусства. Проводить границы, так же как и их нарушать — именно этим занимается художник. Конечно, в этом процессе равноправно участвует и экспертное сообщество, и общественное мнение. Но инициатива автора, конечно, самое важное.

— Когда вы отказались от перформанса и перешли к чистому искусству, у вас была выставка в «Стелле», которая изначально должна была быть показана у Гельмана. Я читала, что эту перемену связывали с выгодой, желанием заработать денег в новомодном и пафосном пространстве, это правда?

— Нет, конечно. Просто так совпало, что я перешел к искусству одновременно с открытием галереи, она была мне интересна как нечто новое, успешное. А с Гельманом просто не сложилось. Да и потом вообще странный вопрос. Разве деньги и искусство — это такая уж неразлучная пара? Деньги в искусстве, как и везде, конечно, играют существенную роль, но совсем не определяющую. Если бы я любил деньги, я занялся бы бизнесом. Уверяю вас, у меня бы получилось не хуже, чем у какого-нибудь Абрамовича. Бизнес вообще нехитрое дело.

А сейчас время объектного искусства. И я занимаюсь современной скульптурой. Работаю с традиционными для скульптуры материалами: бронзой, деревом, камнем.

— А почему объект? Разве перформансизм не действеннее как медиа? «Синие носы» нынче наверняка вас популярнее.

— Мизин и Шабуров талантливые ребята, и у них свои методы, но не уверен, что они успешнее. Они делают иронические вещи. Вообще нас странно сравнивать. Обо мне в свое время много писали, гораздо больше, чем теперь о них, притом что тогда пять строчек в «Московском комсомольце» были гораздо ценнее двухстраничного текста в каком-нибудь современном таблоиде. Но современный художник должен соотносить себя с мировым художественным контекстом, что не значит подстраиваться, а именно соотносить. Для мировой художественной системы как раз интересна русская художественная традиция, ее уникальные составляющие, такие, например, как канон. Я участвовал в этом году в кассельской «Документе», она проводится раз в пять лет и показывает актуальное искусство за последние три и тенденции на следующие два года. Я, конечно, утрирую, там много всего было, но одним из перспективнейших направлений стал орнаментализм. Эта область искусства в XX веке совершенно упущенная. Абстракционисты ее отвергли, считая, что орнамент — это повтор, а повтор в том искусстве был неприемлем. А теперь — непаханое поле.

— А вы теперь как чистый художник все равно остаетесь радикалом?

— Конечно.

— А левые сейчас есть?

— Я, безусловно, левый, еще журнал «Афиша» — очень прогрессивный и очень полезный журнал. Он практически в одиночку транслирует реальные мировые культурные процессы — по крайней мере в поп-музыке и поп-культуре. Важный инструмент эмансипации и стилеобразования.

Ошибка в тексте
Отправить