Состояние кино «Тыал баарын тухары», «Балыксыт», «Аанчык» и другие якутские блокбастеры

На крошечном полуострове посреди леса стоит грузовик, из кузова доносятся режиссерские крики. Выпускники в костюмах шестидесятых годов снова и снова вскидывают руки над головой и поют якутскую песню. Мальчик в плавках с Суперменом, закутавшись в полотенце, носится по площадке: «Я играю школьника, который пуляет девочке рогаткой в глаз». Усевшись за руль грузовика, он сыпет вопросами: «А вы на самолете прилетели? А в самолете клево? Там все что угодно дают? Сок? Шоколадку? А в Москве клево?» Слово «Москва» выходит каким-то далеким. «Стоп. Заново», — снова раздается у него из-за спины, и мальчик прячет голову под полотенце. Во время перерыва все хлопают себя по ногам и рукам: комаров столько, что кажется, это нас по какой-то странной случайности занесло в их комариный мир.

Это, конечно, еще не край мира, но близость к нему очень чувствуется. До деревни, в которой признанный якутский режиссер Никита Аржаков снимает свой новый фильм «Желание», нужно добираться из города несколько часов через густую тайгу, перемежающуюся редкими полями с сухостоем, укутанным в густой туман, — «Антихриста» можно было снимать здесь. Герои Аржакова запихивают в бутылку из зеленого стекла свернутые бумажки: «Это письмо в будущее. Они потом эту бутылку с желаниями повесят на дерево, приедут по сюжету через десять лет и посмотрят, что сбылось, а что нет. Мы так тоже делали». «И как, — спрашиваю Аржакова, — сбылось?» Он усмехается: «Я мечтал быть следователем. Так что у меня — не сбылось».

Если Якутия и часть России, то только в том смысле, в котором и Земля и Марс — планеты одной Солнечной системы. Триста лет русские ведут здесь работу по приведению мышления, культуры и традиций к какой-то общей для всей нации доминанте. Выходит довольно причудливо. Якуты, даже заговорив по-русски и повесив на стенку портреты советских вождей, становились русскими не больше, чем обрусевший китаец, и советская власть развития местной культуры, разумеется, не одобряла. Кино можно было посмотреть в самой глухой якутской деревне, но снимать свое запрещалось категорически.

После развала, в 1992 году, первый президент Якутии Михаил Николаев подписал указ о создании национальной кинокомпании «Сахафильм». В то время, когда в союзных республиках студии закрывались одна за другой, здесь начали снимать фильмы. Якутов начали отправлять учиться на режиссеров и операторов в Москву и Петербург. Кое-кто даже возвращался. Первый официальный якутский режиссер, выпускник ВГИКа и друг Аржакова Алексей Романов, долго ходил по кабинетам чиновников, уговаривая, чтобы им дали помещение и деньги на хоть какую-то технику, два года все работали без зарплаты. «Мы брали технику — телевизионную камеру, сценарий на 4 человек и ехали в деревню, там ведь бесплатно все», — рассказывает Аржаков, глядя, как по проселочной дороге бредет стадо коров. С тех пор прошло двадцать лет, камеры стали доступнее, а в деревнях по-прежнему бесплатно кормят и пускают на ночлег. Режиссеров в Якутии почти как в Нью-Йорке: в каждом из тридцати местных улусов есть как минимум один собственный Тарантино. Критики из Москвы назвали это кинобумом, а французские отборщики в прошлом году устроили у себя фестиваль якутского кино. «Какой дождь! — восклицает Аржаков, когда мы, промокнув до нитки, бежим по дороге к старенькой школе. — Это Якутия радуется!» Через несколько дней я пойму, что для местных это вовсе не фигура речи.

На главном стадионе Якутска несколько тысяч детей выстраиваются в живые геометрические фигуры. Синхронно поднимают руки вверх, разводят в стороны. «Желтые шорты, не зеваем! Входим в круг! Красная майка, стой, куда побежала! Тебе в первые ворота!» — раздается откуда-то с неба властный женский голос. На улице градусов пятьдесят жары, и кажется, что искусственная трава, которой устлан стадион, вот-вот начнет плавиться. На трибунах сидят люди с замотанными, как у бедуинов, лицами, женщина поливает голову водой, девочки томно обмахиваются веерами. Тысячи синхронно движущихся детей скандируют: «Мы дети России. Дети Якутска. Дети Азии. Будущее — Евразии». Которую неделю подряд здесь репетируют церемонию открытия спортивных игр «Дети Азии», и размаху действа позавидовал бы покойный Ким Чен Ир. По предварительным данным, эти игры должны обойтись республике в 15 миллиардов рублей.

Под тентом, возвышаясь над трибунами, в окружении помощников, одетый во все черное, включая шляпу, руководит процессом Андрей Саввич Борисов, министр культуры Якутии. Борисов как две капли воды похож на Петра I. Говорят, что местные его так и называют и, кажется, он не против: прическа, усы, стать — все как у первого русского императора. «Первый фильм, который я отчетливо помню, — это «Петр I» с Симоновым. Он шел в церквушке красной такой, охрой покрашенной, и там был клуб. Я на всю жизнь запомнил, что когда я туда заходил, на колокольне не было креста, зато сидел пьяный русский мужик с гармошкой и что-то пел». Как и Петр I, Андрей Саввич любит размах. Он первым и пока последним снял в Якутии фильм, который по бюджету может сравниться с голливудским. Бессменный министр культуры (на посту уже больше двадцати лет) и театральный режиссер, Борисов сделал проект «Тайна Чингис Хаана»: на съемках задействовали половину Якутска, и не только. «Триста лошадей в одном фильме. Такого даже в Голливуде не бывает», — рассказывает он, краем глаза поглядывая, как тысячи детских рук взмывают в небо. Фильм раскритиковали, но пустили на все экраны России и бывших союзных республик. Даже потерпев неудачу, Борисов уверен, что все было не зря: «С моего фильма, такого скандального и бездарного, на который я так много денег грохнул, все и началось». Несмотря на то что мы слышали еще минимум пять версий возникновения якутского кино (каждая, разумеется, отрицала предыдущие), Борисов в чем-то прав — «Тайна Чингис Хаана» позволил сотням людей, мечтающих о кино, начать делать его руками.

«Пять или шесть лет мы работали на «Чингис Хаане». Я была поваром, а потом я перешла в реквизит и чистила латы», — рассказывает темноглазая Сюзанна Ооржак. Дочка тувинского режиссера, Ооржак переехала в Якутию, чтобы «найти собственный художественный стиль». Мы трясемся в душном уазике по дороге к Табагинскому мысу — неправдоподобно красивому, где над широкой рекой Леной нависают сосны. Кроме Сюзанны и ее сценариста Иры Энгелис в машине девочки в костюмах-манга, как две капли воды похожие на японских школьниц из переулка Харадзюку, — поклонницы фильма Ооржак «Покидая благоухающую гавань». «У Борисова не было актрисы на роль Чингис Хаана, ну он и сказал — вон там на кухне бегает одна, пусть одевается, садится на коня и играет». Сюзанна, понятное дело, согласилась. «Все, кто там работал, ушли в кино. Был у нас гример-эмчеэсовец, так и он пару фильмов уже снял». Ее фильм, названный подражанием Вонгу Кар Ваю и снятый в Гонконге, на самом деле о том, что происходит с мировоззрением якутской молодежи в последние десять лет. Если кратко: героиня живет в Китае, ощущая себя вполне закономерной его частью, носит платья-манга, но в конце задумывается о том, что корни ее где-то далеко отсюда. Бросает красивую гонконгскую жизнь и возвращается в страну вечной мерзлоты. «Мы не националисты, — говорит Сюзанна, — но мы знаем, что скоро Китай завоюет весь мир и такие малочисленные народы, как эвены, тувинцы, якуты, просто исчезнут с лица земли. Благодаря глобализации вместо самобытной культуры мы видим только поп-культуру. Если все так пойдет и дальше, через пятьдесят лет здесь ничего не останется».

Сюзанна отлично знакома с «новой драмой» и новинками театра «Практика» и о том, как должны быть устроены современные пьесы, может говорить часами. С сентября по май она работает режиссером в Саха-театре (главном детище министра культуры и площадке для всех молодых театральных режиссеров Якутска), а летом, когда театр уходит на гастроли, занимается кино. В Гонконг Сюзанна вместе с крошечной труппой добиралась автостопом. Из техники был только фотоаппарат Canon Mark II, главная проблема случилась со звуком — на фотоаппарате его почти не было слышно, поэтому после приезда в Якутию «Благоухающую гавань» пришлось переозвучить: «Приходили студенты, который учат китайский, и создавали толпу. А шумы метро и улицы нам отправляли друзья из Китая через скайп». История со звуком — общий знаменатель для большинства якутских фильмов, потрачено на них 500000 долларов (небывалые по местным меркам суммы) или 100000 рублей (средний бюджет фильма). Для того чтобы начались съемки, нужна только камера и режиссер, с остальным ­можно справиться по ходу.

«Все дело в менталитете. Наша нация очень склонна к творчеству», — транслирует распространенную в Якутии мысль молодой режиссер Миша Лукачевский, глядя на портовую гавань. В свои двадцать пять он снял уже несколько короткометражек, вот-вот должен выйти его фильм «Дорога» — помесь Тарковского, итальянских неореалистов, роуд-муви и местных преданий. Миша говорит очень вкрадчиво, и по выражению его глаз понятно, что о кино он думает много. Лукачевский единственный из молодых, кто здесь пытался снимать на пленку. «Дело, конечно, не в технологиях, — говорит он, — дело в том, что нужно развиваться и искать свой язык. Я люблю ездить по республике, обновляться как-то. Здесь много всего таинственного». Москвичу, попавшему в Якутию впервые, понять связь местных с природой довольно сложно. Вот молодой режиссер рассказывает, как лучше экспериментировать со светом, о том, почему чиновники не хотят вкладывать деньги в молодых, а через две минуты добавляет: «Когда мне становится плохо, я прихожу на реку, приношу ей оладьи, советуюсь с ней, спрашиваю, как мне быть, как найти то или это». Увидев мою улыбку, он добавляет: «Это работает, честно».

Может быть, дело и не в природе, но какое-то объяснение происходящему быть должно: только за прошлый год в якутских кинотеатрах показали 17 фильмов местного производства. Почти все собирают полные залы. Слегка монти-пайтоновская история о том, как несколько деревенских парней раз в год превращаются в героев любимых фильмов — типа Джеки Чана и Ван Дамма — и сражаются с хтоническим злом, заработала 3000000 рублей, что для начинающих режиссеров сумма почти невиданная. Билеты раскупили за три дня. «Бывало, что наши фильмы собирали больше, чем «Гарри Поттер» или «Человек-паук», — рассказывает один из главных местных энтузиастов Гоша Николаев. Гоша много лет работает арт-директором кинотеатра «Лена», альма-матер якутского независимого кино. Там начали ставить в прокатную сетку якутские фильмы, когда качество их было не лучше домашнего видео. Исходники приносили на VHS-кассетах, изображение тряслось и прыгало по большому экрану, разобрать, что говорят герои, можно было с трудом. Но люди шли и шли.

Почти абсолютная история успеха — комедии молодой группы DETSAT. Они появились несколько лет назад, но их слава гремит по всем улусам Якутии. «Это все родилось в туалете», — говорят Дмитрий Шадрин и Алексей Егоров. Старые друзья, оба выпускники московской «Щепки», в театральной курилке придумали якутский «Comedy Club». Начали с концерта — обклеили весь город афишами, а сами, появляясь в любом заведении, вели себя как Стивен Спилберг и Джордж Лукас. «Никто не понимал, кто мы. Но все переглядывались: о, ну это звезды», — рассказывает Дмитрий Шадрин. Потом была короткая, но успешная программа на телевидении, где впервые появился главный козырь «детсадовцев» — дебиловатый, но очень народный герой Кэскил. Потом снова учеба в Москве, на этот раз на продюсерских курсах, где они придумали, что финалом набравшего в Якутии популярность телешоу должен стать фильм. В последнем выпуске передачи на экранах появилась надпись: «Продолжение смотрите во всех кинотеатрах страны». Договор с кинотеатрами был такой: прокат не закончится до тех пор, пока зал будет заполнен хотя бы на тридцать процентов. Аншлаг длился два месяца. «Мы понимаем, что можем собрать по Якутии 4000000 рублей. Больше физически людей здесь нет. Поэтому у нас теперь план — выходить на Бурятию, Казахстан, Туву», — говорит Шадрин. На Москву здесь никто не рассчитывает.

«Их успех понятен: люди любят комедии, все эти простые деревенские шуточки. Им не нужны драмы. Выйдите на улицу — вот вам и драма», — Матвей Торговкин указывает головой в сторону окна. Там привычный для Якутска пейзаж — обшарпанные пятиэтажки на сваях, трубы, вынесенные на поверхность из-за вечной мерзлоты. Мы сидим в новом многозальном кинотеатре «Синема-Центр» в центре города. Экономист по образованию, Торговкин говорит, двигается, улыбается и даже дышит как человек, нацеленный на успех. Он дает деньги на фильмы молодым режиссерам, помогает идеями, ставит в прокат их фильмы, но очевидно, что в его случае — это история именно про коммерческий успех. «Иногда они приходят ко мне до съемок еще — рассказывают, что придумали. Я им сразу отвечаю: нет, ребята, я такое кино ставить не буду, можете даже не снимать». Торговкин пытается представлять все институции в одном лице: совместно с местной театральной звездой Сергеем Потаповым сделал фильм, ставший хитом проката, — «Покуда будет ветер…», управляет кинотеатром, отыскивает молодых звезд, заказывает фильмы к праздникам («Я говорю им: мне нужна добрая комедия к 8 Марта») и совершенно не скрывает, что каждый его шаг — к успешному бизнесу. Те, кому такая модель отношений не нравится, пытаются действовать в одиночку.

«Аркадий, Аркадий», — машут руками дети, выглядывая из движущейся машины с улыбками в пол-лица. Пожилой мужчина в черной шляпе скромно улыбается им в ответ и быстро садится в машину. Это — Аркадий Новиков (другой), якутская легенда. Вместе с его продюсерами и соавторами Нюргуном Ивановым и Анатолием Кириллиным мы едем на их студию в пригород Якутска. «Я начал снимать еще в 90-е, когда здесь появились первые камеры. Ни у кого денег не брал, всю свою пенсию вкладывал», — рассказывает Новиков, поглядывая в окно. Покосившиеся избушки, ржавые микроавтобусы на крышах гаражей, болотистая местность. Одна из самых поразительных вещей в этом городе — как, прожив всю жизнь в таком депрессивном пространстве, эти люди умудряются быть настолько поэтичными и жизнерадостными. «Приехали, вот наш штаб», — показывает на один из срубов Анатолий Кириллин. Несколько лет назад он купил этот дом и вместо дачи устроил здесь штаб-квартиру. Участок завален живописным хламом. Так же, как и все якутские избы, эта покрыта снаружи толстым слоем навоза — чтобы удерживать тепло зимой. Внутри висят портреты Путина и Медведева. «А, — смеются хозяева, — это чтобы мы сами не забыли, с кем живем». Новиков — тоже театральный режиссер, но когда начал снимать кино, о своих театральных опытах предпочел забыть: пытался добиться в кино максимального правдоподобия. Долгое время его фильмы существовали только в частной коллекции — опять же на VHS, и для каждого показа телевидение эти кассеты одалживало. Без новинки Новикова, как без «Иронии судьбы, или С легким паром», не проходил ни один Новый год.

Общепризнанная звезда, фильмы которого смотрит вся республика, Новиков продолжает жить в простом загородном доме и еле-еле наскребает денег на новый фильм. Это притом что без всяких скидок Новиков — гениальный комик, в российском кино сейчас точно нет ни одной настолько же самобытной фигуры. Когда я спрашиваю, какой в среднем бюджет у его фильма, мне отвечают — никакой. «Сейчас режиссеры говорят: «Без денег я не снимаю», а я покупаю «Доширак» и еду снимать. Есть тушенка и «Доширак» — есть фильм», — говорит Новиков. Нюргун Иванов добавляет, что для деревенских парней, которым даже 30000 тысяч рублей кажутся огромным бюджетом, именно пример кумира детства Аркадия Новикова был толчком к тому, чтобы начать снимать.

Посреди ржавых складов бродят полусонные от жары коровы и жеребята. Неподалеку виднеются кладбищенские кресты, на дороге валяются кабины самосвалов, рабочие счищают кору с огромных сосен и грузят стволы в грузовики. На горизонте чернеют редкие деревенские дома. По дороге навстречу нам двигается парень в кофте Adidas, шортах, носках и шлепанцах. Его зовут Юра Харбанов, ему 23 года, он работает в деревенской пекарне грузчиком. Со сценарием он ходил по продюсерам два года. Помог все тот же Нюргун Иванов. «Он нам дал аппаратуру, мы один день отсняли и принесли ему материалы, — рассказывает Юра и заводит нас в хлев, где снималась одна из сцен. Нюргун посмотрел и засмеялся: «Вы что это сняли?» А что? Я же не знал, как снимать! Он нам объяснил, как свет ставить, как камеру. И мы дальше снимали еще три месяца». Мистическую трилогию Харбанова расхвалили критики, показали в кино, DVD разошлись по всей республике. Но он собой не доволен. Его любимый режиссер — Кристофер Нолан, и в идеальном мире Харбанов мечтал бы снимать «Темного рыцаря» и «Начало». Больше всего на свете он не любит слово «артхаус». Говорит, что в Якутии его развелось очень много, потому что режиссерам лень думать: «Если у человека нет идеи, он все, что в голову взбредет, то и пихает. Без шекспировской драмы. Зритель его обсирает, он обижается, говоря, что он высшее существо, которое связано с космосом, а остальные дураки. Думаю, лучше снимать такие фильмы, как Аркадий Новиков. И не мучать зрителя слишком». Стоя на краю света, думаешь, что если якутский кинематограф и вырастет в по-настоящему самобытное явление, то начнется это явно отсюда, из деревни.

«Я для своего нового фильма придумал эпизод. Мальчик ходит и поливает сухое дерево. На него странно смотрят, и в конце концов дерево оживает», — рассказывает с хитроватой улыбкой Прокопий Ноговицын, местная легенда, краевед, учитель и консультант всех-всех-всех. Прежде чем я успеваю открыть рот, он добавляет: «Да, мне говорили, что это придумал Тарковский. Но я-то откуда знаю. Я потому и не хочу учиться идти, хоть они меня все уговаривают. Испортить меня хотят, чтобы я говорил: «Ой, нет, не могу этого сделать, это уже придумали до меня». Во дворе дома Ноговицына старики и дети, одетые в национальные костюмы, — он проводит кастинг. Говорит с актерами, смотрит, как, они двигаются. Фильмы-притчи Ноговицына всегда немые, да и актеры — никакие не актеры, а жители соседних домов. В своем Немюгюнском наслеге (то же, что деревня) Прокопий снимает много лет, и эти места называют Немюгюнвуд. Больше двадцати пяти лет сельский учитель собирает все, что связано с местными обычаями, культурой и преданиями. Все его фильмы так или иначе об этом. Мы заходим в его просторный дом — там на полу в обычных картонных коробках находки Ноговицына и его школьников за последние годы: бивень бизона, зуб носорога, застывшие в камне трилобиты, наконечники стрел, амулеты. Самые ценные находки он сдает в музей, остальное хранит как наглядное пособие. Ноговицын по-прежнему работает учителем и на мой вопрос, зачем ему это, отвечает: «Я очень много всего знаю, боюсь, не успеть рассказать. А дети — очень благодарный материал». Мы рассматриваем его коллекции разных лет и говорим о том, почему каждый третий сейчас снимает кино и половина из них называет Ноговицына своим учителем.

«Меня все время консультантом на фильмы зовут, только знают все, я опасный человек, со мной сложно. Я всегда в процесс лезть начинаю, — говорит он, пока мы прогуливаемся по его родной деревне. — А так у всех якутов режиссерская жилка есть. Сидит шофер на площадке, грузчик или повар, и те начинают: «Э, стой, неправильно делаешь, надо вот так снимать». Русский сидит, курит, на небо смотрит. А эти нет. Поэтому сложно очень. А зрители ведь тоже якуты. Смотрят и причитают: «Ну как? Зачем? Я бы по-другому снял».

Каждая из историй Ноговицына удивительней предыдущей: сначала он рассказывает о том, что якут никогда не спилит сухое дерево, о том, что есть теория, что первые люди вышли отсюда, о том, как читать тайгу по веткам, птицам и мху. Я начинаю свыкаться с мыслью, что якутское кино снимается по своим, только местным ведомым законам. Якуты не любят говорить о шаманах со случайными людьми, настоящий шаман не туристическая история, но Ноговицын проговаривается: «Есть у нас прорицательница Эди Дора, она помогает киношникам. Когда беда какая-то или погода не та, а денег на еще одну смену нет, можно позвонить ей и попросить, чтобы она облака разогнала. Когда мы ездили снимать «Чингис Хаана», она нам рассказывала, что все знает про нас, потому что ей вороны рассказывают. Что, — смеется он, увидев мой ошалелый взгляд, — не веришь? А зря: вороны — это ее сеть интернет». Мы как раз проезжаем сопки, выстроившиеся в ряд. «Это, — указывает на одну из них Ноговицын, — священная гора. Туда людям ходить нельзя. Там хоронят шаманов». Мы прыгаем на кочках, взбираясь на гору, чтобы осмотреть площадку, с которой открывается вид на весь наслег, — тонкие полоски разлившейся Лены, зеленые горы с черными стволами деревьев, пожелтевшие от солнца поля, сотни бабочек и голубых цветов. «О, — оживляется он через пару секунд, про нас уже знают». Я поворачиваю голову к священной горе — над ее вершиной кружит сотня огромных ворон.