«Среднему американцу Россия кажется абсолютно дикой»

• — Вы выросли в семье офицера американского флота в самый разгар холодной войны. Не страшно ехать вам в Россию после такого детства?

— Мой отец не то чтобы меня сильно пугал. Да и работа у него была скорее рутинная и связанная с организацией дисциплины, чем с подготовкой к возможному бою. Но я понимаю, почему вы задаете такой вопрос. Несмотря на то что со времен окончания холодной войны прошло столько лет, в нашей культуре Россию, по-моему, совсем не понимают. Среднему американцу она кажется абсолютно дикой, хотя все те русские, с кем мне доводилось работать, оказывались замечательными и абсолютно нормальными людьми. Тем более я в детстве прочитал кучу русской классической литературы и давно полюбил вашу страну — точнее, тот образ России, который у меня в голове.

• — Я знал, что на ваши тексты и поэзию повлияли в основном французские авторы вроде Жана Жене. Получается, не только они, но еще и русские?

— Да. Набоков. Достоевский. Маяковский. Последний особенно для меня важен. Помню, как в какой-то школьной книге я увидел знаменитую фотографию Маяковского — ту, где он лысый и с диким взглядом, — и сразу понял, что стихи у него должны быть великими. Так и оказалось. Мне, кстати говоря, советовали сходить в Москве в музей его имени.

• 
  — У вас, к сожалению, не получится — его недавно закрыли на ремонт. Но давайте поговорим о поэзии. Вы начинали как поэт. Потом стали вокалистом и автором текстов в группах American Nightmare и Give Up the Ghost. И только затем, основав Cold Cave, стали писать собственную музыку и класть на нее слова. Ваш подход к текстам изменился как-то в этой связи?

— Изменился он только тогда, когда появились Cold Cave. До этого и стихи, и тексты я сочинял примерно одинаково — брал чистый лист бумаги, и пошло-поехало. Сейчас мне страшнее и сложнее это делать. В песнях ты стараешься вписать текст в общее полотно, а не сделать из него отдельное произведение искусства. И почему-то из-за этого я стал писать куда более честную поэзию — как будто духовно обнажился. Мне тяжелее и больнее сейчас писать стихи — но мне нравится такой вызов.

• — Вы упомянули русских, с которыми работали, — это вы Славу Цукермана имеете в виду (Цукерман снял для Cold Cave клип на песню «Black Boots». — Прим. ред.)?

— Да-да. Для меня, честно говоря, мало есть на свете фильмов важнее «Жидкого неба». Для меня это просто идеальное по эстетике кино, а музыка, которую, кстати, Цукерман к нему сам написал, оказала прямое влияние на Cold Cave. Когда я жил в Нью-Йорке, я познакомился с ним и его женой — а через несколько лет вспомнил его рассказы о том, что он мечтает снять клип, и решил предложить ему воплотить мечту. Между прочим, одет я в клипе на «Black Boots» в одежду еще одного русского — Александра Плохова, одного из моих любимых дизайнеров.

• — Вы же вообще интересуетесь модой — что обычно для людей, вышедших из хардкора, прямо скажем, нехарактерно.

— Да просто для меня мода — это вид искусства, стоящий в одном ряду с литературой, музыкой и архитектурой. Лучшие фэшн-дизайнеры — настоящие творцы; их одежда — это полноценное высказывание, не хуже песни. Очень многие люди в мире андеграундного искусства этого не понимают — что, конечно, крайне печально.

• — У меня есть еще один вопрос про одежду — как реагировала публика American Nightmare, когда вы выходили на сцену в футболках New Order или The Smiths?

— Ну они ... немного, да! Но это ни в коем случае не было сознательным противопоставлением себя публике. Я не видел в этом ничего такого — я люблю Depeche Mode, у меня есть футболка Depeche Mode, я могу, если захочу, ее носить. Вот и все. Сейчас, самое смешное, почти у каждого, с кем я поддерживаю контакт в хардкор-тусовке, есть футболка с Моррисси или Питером Мерфи.

• 
  — Вы всю жизнь жили в постоянных разъездах, но сейчас вроде бы крепко осели в Голливуде — как вам там?

— Прекрасно. Я действительно в первый раз в жизни ощущаю, что вот он — дом, в котором я не против провести остаток своих дней. Плюс у меня прекрасная девушка, у нас здесь с ней совместный бизнес, который мне очень интересен, — и все это, безусловно, держит.

• — Бизнес?

— Ну да, книжный магазин.

• — У вас вроде бы в Филадельфии был собственный книжный магазин, где вы продавали авторов вроде Питера Сотоса, — этот такой же?

— Нет-нет, этот не имеет отношения к андеграундной литературе вообще. Мы продаем книги, которые, как мы считаем, полезно было бы прочитать каждому, — того же Набокова, например. Но бизнес-стороной как раз моя подруга управляет, а я больше ответственен за репертуар.

• — «Cherish the Light Years», ваш последний альбом, был записан в студии, но теперь вы опять все делаете дома — отчего так?

— Мне нравятся студии, нравится дорогое оборудование, но мне нужно быть в сердце моей собственной музыки — и у себя дома это просто проще осуществить. Я всегда хотел, чтобы Cold Cave был моим собственным проектом — чтобы я и песни сочинял, и пел, и делал аранжировки, и прочее. Но лейбл Matador мне предложил сделать пластинку с профессиональным продюсером и в большой студии — и я подумал, что это интересно. Оказалось, что я ошибался. Альбом получился немного не таким, каким я его задумал. Нас, как мне сейчас кажется, сгубило нереальное количество времени, которое мы проводили в студии, — музыка на «Cherish the Light Years» немного перенапичкана всем подряд. Мне все-таки больше нравится, когда в песнях есть только пара старых-добрых синтезаторов.

• 
  — Я так понимаю, что вы в основном делаете музыку при помощи клавишных в первую очередь из-за того, что у вас нет одной руки — это правда?

— Ну да, я не могу играть на гитаре, например. Так, может быть, писал бы гитарные песни — но, увы, я таким родился.