«Свинцовый туман»

что это было «Свинцовый туман» — безусловная величина российского бритпопа 90-х. Они не только переводили на русский новую английскую гитарную музыку, но и не без некоторого успеха создавали вокруг этого тусовку — в частности, именно Дмитрий Нестеров, лидер «Свинцового тумана», стал инициатором серии сборников «2000% живой энергии», на которых и предполагалось публиковать модную гитарную музыку зарубежного образца. При всех безусловных просветительских заслугах «Свинцового тумана» добиться по-настоящему всенародного успеха им, кажется, удалось всего однажды — с песней «Я знаю». В качестве интерпретации тут можно выдумать разве то, что группа с ее столичным снобизмом, преклонением перед Англией и текстами, позаимствованными у Байрона, могла подсознательно отталкивать немосковскую аудиторию, а тут все сложилось: незамысловатая, практически в духе советской эстрады, мелодия, простой и позитивный текст. Несколько лет назад у «Я знаю» случился небольшой камбек, когда песню включили в саундтрек фильма «Любовь в большом городе», — кроме того, как показывает практика, эта вещь пользуется неизменным успехом на ностальгических дискотеках.

где они теперь «Свинцовый туман» распались в начале 2000-х из-за финансовых проблем: они записывали альбом в Германии, а у студии «Союз» не хватило денег, чтобы им заплатить. Теперь группа вроде как пытается вернуться в рамках совместного проекта с рэпером Витамином из Владивостока: в начале года они опубликовали первую совместную песню, а теперь готовят еще несколько.

Дмитрий Нестеров

«Свинцовый туман»

«Группа появилась в конце восьмидесятых — начале девяностых как студенческий коллектив. Для нас тогда главным местом был район вокруг метро «Сокол»: там была база, я там рядом учился в институте, жил неподалеку. «Сокол» в свое время был важным центром концентрации рок-культуры. Там находилась одна из самых старых московских церквей, там были первые репетиционные базы, ДК МАИ, где проходила одна из самых главных дискотек в Москве, — там диджеями работали люди, которые потом пошли на новые радиостанции. Мы делили базу с «Ногу свело!», Гариком Сукачевым, Толей Крупновым — была такая общая тусовка. А потом, после этого, у нас было движение «2000% живой энергии» — единственный опыт в России по созданию такого коммьюнити. Мы снимали большую квартиру, где собирали разные группы, устраивали концерты, приглашали музыкантов из других городов. На этой основе мы общались с Мишей Козыревым, с Аней Михалковой, Аленой Михайловой, с кем угодно.

Я съездил в Англию, понял, как можно продвигать музыкальный продукт, и раскрасил троллейбусы. Я был первым, кто начал продвигать визуально-музыкальный продукт. Купил семь ящиков водки, и за счет них нам нарисовали обложку первой пластинки «Свинцового тумана» на троллейбусах. Они год ездили от «Сокола» до Манежной площади. Никто не слышал нашу музыку, но все знали наше название. То, что я делал, тогда вообще никто больше не делал. Мы придумывали вечеринки с алкогольными компаниями, продвигали группу через маркетинговые ходы, не связанные с музыкой. Мы делали большие усилия, чтобы попасть на радио и ТВ. Втроем, вчетвером скидывались и посылали по одному припеву станциям и каналам. Радио «Максимум» нас всячески поддерживало — у нас с первого альбома восемь песен было в тяжелой ротации, десять раз в день. Вы представляете, что это такое? Я не мог появиться в метро, чтобы меня кто-нибудь не облобызал. Мы были мегастарз в Москве. Это была суперпопулярность. Куда она делась — это уже другой разговор. А главное — она совершенно не распространялась на остальную Россию. Мы вообще очень столичная группа, конченые москали.

Сейчас на YouTube, к сожалению, можно найти только этот ремикс на песню «Ушла любовь» — хотя была у «Свинцового тумана» и оригинальная, сугубо гитарная версия

Когда мы начали заниматься нашей музыкой, она была абсолютно неинтересна и непопулярна в России. Чтобы вы понимали: термин «гитарная музыка» ввел в оборот я. Я насильно его вводил — просил «Московский комсомолец» как-то обозначать это звучание. Гитарная музыка — это не рок-музыка, не поп-музыка; это, что в Британии называлось «поп-рок». Были целые статьи в газетах, чтобы объяснить, что это такое. Было придумано движение «2000% живой энергии». Была придумана экологически чистая музыка — она подразумевала живое исполнение: тогда же была фонограмма везде, повсеместно. Вам сейчас это незнакомо, вы можете пойти и где угодно послушать живую музыку, а тогда вокруг была катастрофа. В этом был некий политический смысл, что ли.

Чтобы вам понять меня, вам надо вот что знать: например, я в 1990-м году был в эпицентре конфликта с майором КГБ, который «макаровым» тряс у моего лица. Вы даже не можете представить, что это такое. Все, о чем сейчас рассказывают всякие наши революционеры-белоленточники, — детский сад по сравнению с этим. Меня могли реально убить. Сейчас никого убить никто не может. Только дубинкой ударить, еще чего-то. А в моем случае это была по-настоящему страшная история. Но я был одержим тем, чтобы отстоять свои права, отстоять демократию и музыку, которую я играю. А теперь я готов убить любого белоленточника. Они мне неприятны. Они мне более противны, чем Путин, я голосовал за Путина. А тогда я против «макарова» стоял и защищал свою позицию. Я был против коммунистов, понимаете?! Наша музыкальная позиция была в том числе и политической. Я ненавидел уральский рок и питерский рок. Я очень жестко и очень непримиримо отстаивал интересы британской музыки. Я же москвич в четвертом поколении — я отстаивал гуманитарные интересы; музыка для меня была не только музыкой, но и культурой, литературой, словесностью. Моя учительница истории называла меня Троцким.

Я своей активностью в свое время очень здорово повлиял на существование целого музыкального направления. Я был музыкальным продюсером «Мумий Тролля», «Смысловых галлюцинаций». Я помогал Бурлакову во всех его проектах. Благодаря нам на «Максимуме» выходили программы, которые давали возможность прозвучать молодым музыкальным группам. Это была взрывная, революционная активность. По большому счету, сейчас мы должны были быть на Болотной площади активистами. То, как мы себя вели, это как раз оно и есть. Но я являюсь противником этого всего, как ни странно, представляете? Я бы всем им морду набил. Мне противен Путин и этот фарс весь политический, мне неприятна власть в том виде, в котором она существует, но она мне менее противна, чем противны эти люди. Представляете, какой ужас?!

В какой-то момент я перестал играть музыку, потому что устал. Я завязал, забыл о том, что есть творчество. У меня много образований, я отягощен этим. Я периодически переживаю все, что происходит со страной, одновременно с ней. При этом я романтический человек. Послушайте мои тексты — я использую тексты Байрона, Шекспира, Блейка, немножко жесткую, но очень романтическую английскую поэзию. Я не могу отказаться от этой романтики, не могу отступить в сторону. Мне нужно обязательно переживать. Городские песни менестрелей же вообще рождались на фоне каких-то общественных умонастроений, которые будоражили людей. Со мной то же самое: чтобы написать песню, я должен обязательно оказаться под впечатлением. Это зачастую связано с какими-то государственными перипетиями и эмоциями, которые они вызывают. А это не так часто происходит. Поэтому не очень часто рождается музыка.

Еще одна более-менее известная вещь «Свинцового тумана» — построенная как раз на Байроне

Тут еще вот что важно — для меня первична музыкальная составляющая. Я пишу в первую очередь музыку, а потом уже ищу слова. А в России гораздо важнее тексты. И это парадоксальная история. Причина колоссального неуспеха моей группы как раз заключается в том, что я в первую очередь пишу музыку, а не тексты».