К 75-летию Высоцкого. Что он значил тогда и почему его не слушают сейчас

Существует верный знак того, что в конфликте отцов и детей ты бесповоротно перешел на сторону первых: собеседники перестают узнавать в твоих словах цитаты. Если, допустим, кинуть в человека снежком со словами «В пальцах его снег превращался в сталь» — и он в ответ изобразит лицом восторженное непонимание (вместо того чтоб запулить тебе в лоб ответным комком снега) — значит, все, давай, заряжай, поехали. Те моменты, когда люди вокруг застывали в недоумении на словах «Друг, оставь покурить — а в ответ тишина» или там «Лучше гор могут быть только горы», — так вот, эти неловкие моменты я вспоминаю с особенной грустью. Во-первых, мне всегда по умолчанию казалось, что эти сочетания слов встроены в здешний культурный ДНК и опознаются всяким русскоговорящим человеком на уровне животного инстинкта — так же как «Я помню чудное мгновенье» или, скажем, «Жадина-говядина, соленый огурец». А во-вторых, признаемся честно: если услышать эти слова вне контекста, произносящий их неизбежно будет казаться… скажем так, чудаком.

Любовь к Высоцкому если и переходит по наследству к постсоветским поколениям, то теряет при этом какие-то важные черты — это видно хотя бы на примере недавнего байопика-блокбастера. Многомерный герой здесь урезан до схемы, до маски — и сделано это исключительно потому, что в кинотеатры ходят двадцатилетние, которые многомерности не считывают: что ж, пускай полюбят его хотя бы как персонажа из фильма «Трейнспоттинг», секс-наркотики-рок-н-ролл. Еще один тревожный знак — отсутствие кавер-версий. То есть формально их каждый год появляется несколько десятков — но трудно представить молодого музыканта, который сделал бы кавер по своему хотению, а не для того, чтоб появиться в юбилейном эфире Первого канала. Исключений, пожалуй, три: Шнуров, Лепс и Джигурда (про которого непонятно, поет ли он что-нибудь, — но сам по себе он, безусловно, является пародийным двойником Высоцкого). 2000-е берут у Высоцкого брутальность и надрыв и не очень интересуются деталями, оттенками, психологической точностью — и вообще смыслом (кстати, Шнуров, пожалуй, единственный, кто точно поймал типаж и убедительно говорит от его имени — вот только типаж этот более-менее один).

Сказать, что Высоцкий стал неактуален, не поворачивается язык — не так много времени прошло, чтобы вся его портретная галерея была списана в утиль: боксеры, шоферы и тем более блатные, в общем, никуда не делись. Люди все те же, — изменились только бытовые обстоятельства (скажем, песню про телефонную службу 07 без словаря уже не разберешь), — но думают они о себе уже не словами Высоцкого. Не то чтобы эти слова были неточны — они просто пролетают сквозь нынешнее время или, точнее, вязнут в нем, точно в киселе. В них слишком много этической определенности, в них чувствуется тяжесть поступка, в них есть честность по отношению к себе и нежелание притворяться кем-то другим. Чтобы составить классификацию человеческих типов, нужно, чтобы их представители были внутренне готовы занять место в этой таблице и отдавали себе в этом отчет: это модель мира, которая не терпит социальной мобильности — «и будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь». Здесь нет места осознанному дауншифтингу, отсюда невозможно выскочить и уехать в Гоа (если только в Магадан), тут не получится до пятидесяти лет заниматься поисками себя. Герои Высоцкого себя раз и навсегда выбрали, несут на себе всю тяжесть этого выбора и готовы с этой позиции бодаться хоть с богом, хоть с чертом. То, что люди, не заставшие красного знамени над Кремлем, живут в мире, который не описывается этой моделью, могут позволить себе не играть по этим жестким правилам, имеют счастливую возможность постоянно мутировать, мигрировать и менять идентичности — наверное, великое для них благо, радость и привилегия.

Но далеко не факт, что мир Высоцкого никогда не вернется — или, возможно, уже не возвращается.

10 песен Владимира Высоцкого: выбор Сапрыкина