«В каком-то веселом угаре сочинил четырехчастную симфонию на сорок минут, отнес ее Леониду Десятникову»

— Мы с вами пришли в клуб, тут постеры каких-то вечеринок — и рядом афиша фортепианного вечера в Филармонии. В первом отделении Оливье Мессиан, во втором — Игорь Вдовин. Вы себя как чувствуете по соседству с «Поцелуем младенца Иисуса»?

— Я чувствую себя прекрасно — хотя звучит, согласен, самонадеянно. Но такова природа большинства концертов — это всегда некая солянка. Конечно, я отдаю себе отчет в том, что я чужд академическому миру. У меня нет консерваторского образования, я самоучка. Я помню, что после одного концерта композитор Борис Филановский написал едкую рецензию, где назвал меня не иначе как аранжировщиком Земфиры. Из серии «Ты чьих будешь?». Надеюсь, со временем это изменится.

— А как вас вообще в этот мир занесло?

— Тут такая история: на премьере фильма Ренаты Литвиновой «Богиня», для которого я писал музыку, я познакомился с пианистом Алексеем Гориболем. Возникла взаимная симпатия — он до сих пор ко мне внимательно относится. Респектует, так сказать. Он мне предложил написать для своего концерта сочинение для фортепиано и струнного оркестра. Да. Я попробовал — мне понравилось. И он был тоже доволен. Ну и с этого момента я понял, что мне это все интереснее, чем копаться в семплерах.

— Тут дело в ощущениях от звука или важен человеческий фактор? Для вас имеет значение, что ваши идеи теперь транслируют живые люди?

— Безусловно. Ты приносишь нотный текст, музыканты начинают его разбирать, и когда они наконец играют то, что ты написал, — это для меня какое-то высшее наслаждение.

Премьера: три прелюдии Игоря Вдовина

— А чьими руками сыграны «24 прелюдии»?

— Их сыграла замечательная пианистка, преподаватель ленинградской Консерватории Галина Сандовская. Человек абсолютно из академического мира, настоящий музыкант, очень вдумчивый и техничный. Помимо этого, Галина управляет белыми «жигулями» — «копейкой» — это ее принципиальный выбор. Закончила курсы экстремального вождения. Высочайший стиль! «Когда вы мне, — говорит она, — вначале принесли какие-то наброски, я посмотрела и подумала, что это какая-то ересь. А потом постепенно выгралась. Интересно». Ну работать с таким человеком — это просто предел мечтаний.

— Понятно, что если бы вы выпустили альбом, похожий на «Гамму», то играли бы в «Солянке», на фестивале «Стереолето». А как вообще с концертами в Филармонию попадают?

— Я показал эти вот свои фортепианные миниатюрки все тому же замечательному Алексею Гориболю, и он сказал: «Игорь, послушай, эти прелюдии должны быть исполнены только в Филармонии». И мы с ним пошли в Филармонию, он меня познакомил с директором, я ей оставил пластинку. Через некоторое время ей позвонил, и она сказала: «Это отвечает нашим запросам. Будем работать». Я, вообще, страшно волнуюсь. Для меня это, можно сказать, первый раз выход на такой уровень.

— Вероятно, из любви к Мессиану придут какие-то культурные бабушки — и, может быть, останутся на второе отделение. Из любопытства придут люди, которые веселились на афтепати под вашу «Легкую музыку для миллионов». Или вы как-то иначе свою публику теперь представляете?

— Знаете, есть такой симпатичный московский дяденька Павел Карманов, композитор-минималист. Мы вместе летом делали в пространстве Новой Голландии камерный концерт: рояль и струнные, его сочинения и несколько моих. И я до последнего момента вообще не понимал, кто на это придет и кому это нужно. Потом я увидел множество людей, молодых и практически незнакомых, которые полтора часа слушали отнюдь не поп-музыку. И я тогда подумал, что не все так плохо.

— Я еще хотела предысторию «Прелюдий» выяснить. Вы два года назад говорили, что это целая симфония.

— Это я неаккуратно замахнулся. В каком-то веселом угаре сочинил четырехчастную симфонию на сорок минут, отнес ее Леониду Десятникову показать. Он посмотрел и дал дельный совет: «Игорь, вы не торопитесь, отложите это на пару лет». Я внутренне напрягся: ну как же так, это же гениально! Но Леонид, конечно, был прав. Это все было совершенно незрело, было много ошибок в оформлении нотного текста. В общем, благодаря его критике я довольно усердно подтягивал матчасть. Хотя пара тем из симфонии вошли в этот цикл.

— Вы также анонсировали альбом с поразительным названием «Русская Валгалла» — с участием какого-то киевского поэта.

— Да-да. Есть такой человек Юра Смирнов. Он не считает себя поэтом, но пишет прекрасные стихи. Я хотел выпустить пластинку, главной темой которой стал бы поиск русской идеи. Ну какая-то северная мифология, Ингерманландия. Опять же, тема подвига. Мне это все было поначалу интересно с эстетической точки зрения, но отпугнула какая-то чрезмерная злободневность, так что я эту тему пока забросил.

— А кто-нибудь из тех музыкантов, кто сейчас отвечает за злободневность, вам симпатичен? Вот, скажем, Нойз МС.

— Конечно! Он талантливый парень. Я плохо знаю его творчество, только отдельные вещи, например, «никуда без мата летом две тысячи десятого» — мне кажется, это очень остроумно. Но вообще, знаете, я с юности люблю «Гражданскую оборону» — и как-то она мне до сих пор не надоела. Игорь Федорович Летов злободневнее злободневного.

— Вы последние годы занимались почти исключительно музыкой для фильмов — от «Богини» и «Гарпастума» до «Русалки» и «Меченосца». Нравится вам новое русское кино?

— Не нравится то, что хорошие фильмы остаются не слишком замеченными, как «Не скажу» Игоря Копылова. Или вообще не выходят, как это получилось с «Беляевым» Николая Хомерики. С Николаем, кстати, мы сейчас работаем над многосерийным художественным фильмом — не хочу употреблять слово «сериал». Это такой мистический детектив. Дело происходит в разных временных пластах. Это и сегодняшний день, и послевоенное время, и 60-е. Я, впрочем, много рассказывать не буду, да и не могу — я никогда не читаю сценарии, мне кусков монтажа вполне достаточно.

— Мы говорим об интеллигентном, фестивальном кино. Вам не хочется писать музыку для миллионов — и пригласить симфонический оркестр в какой-нибудь заведомый хит проката?

— Слушайте, страшно хочется! Но знаете, меня что-то не зовут. Я, например, беру много денег за работу. Может быть, не всех это устраивает. Запись живого оркестра требует достаточно большого бюджета. Многим это просто невыгодно. Ну представим себе ситуацию, что обращается ко мне режиссер, которому нужно сделать сентиментальный лирический саундтрек, — он хочет оркестр, но денег нет. Я бы не взялся: что может быть гаже, чем синтезаторные скрипки? Если на оркестр не хватает, то лучше уж записать, например, гитару или губную гармошку — но не плодить очередной фейк.

— Вы следите за тем, что делают современные композиторы академического толка: Сергей Невский, Борис Филановский, тот же Карманов?

— Мне кажется, Невский и Филановский — это совершенно другое, чем Карманов. Невский и Филановский — отпетые авангардисты. Филановский, правда, не в меру ворчлив — но зато у него есть замечательно остроумная пьеса «Шмоцарт». Я только вот чего не совсем понимаю. Авангард, в частности музыкальный, — это же какой-то ответ на процессы, происходящие в обществе, в культуре. Да? И если, скажем, в 50–70-е годы авангард, концептуализм был востребован — то я не знаю, насколько это верно сейчас. Штокхаузен, Ксенакис, Кейдж — эти ребята зашли настолько далеко, что после них сказать особенно нечего. Не случайно же в 70-е годы произошел этот сдвиг в так называемую новую простоту — когда композиторы начали искать новые формы. Вырываться из авангардного засилья. Так возникли коллажи Лучано Берио, полистилистика Шнитке, китч-музыка Сильвестрова. А вот какому запросу времени отвечает радикальный звук композитора Дорохова с его «Манифестом для трех пенопластов», я не очень понимаю. Хотя все это страшно интересно. Например, замечательные партитуры Сальваторе Шаррино — сколько в них остроумных находок, приемов. Это можно бесконечно разбирать и анализировать. Но вот эмоционального ­отклика во мне они не находят.

— Чем вы все-таки каждый день занимаетесь — не круглосуточно же вы работаете над кино?

— Ну как чем — ночью, когда никто не тревожит, слушаю разную музыку в наушниках, начиная от мадригалов Джезуальдо, заканчивая тем же Булезом, Штокхаузеном. Недавно вот с огромной радостью прослушал «Стальной скок» Прокофьева. Да и книг сейчас много замечательных выходит — вот, например, «Партитура жизни» про князя Андрея Волконского, композитора, исследователя, основателя ансамбля «Мадригал». Конечно, настольная книга — «Диалоги» Стравинского. Или вот не так давно вышла книга Ольги Манулкиной про американскую музыку «От Айвза до Адамса» — очень любопытная, сколько она всего раскопала!

— Вы ужасно изменились. Лет пять назад вы спрашивали, где взять инвайт на «Лепру». Нашли?

— Да, но теперь я больше бываю на dirty.ru — анонимно. Это занятно в своем роде.

— Еще вы говорили, что выписываете специализированные журналы про создание музыки на компьютере вроде Sound on Sound — и журналы про тачки вроде Top Gear.

— Со всем этим покончено, теперь я с радостью читаю только «Татлер», если он мне попадается. Самый смешной русский журнал.

— В «Татлере» скорее напишут про другого Игоря Вдовина — который бизнесмен и бывший муж Волочковой. Вас с ним никогда не путали?

— Разве что маму ее знакомые пытались поздравить с женитьбой сына. Я видел фотографии этого другого Игоря Вдовина, и мне он очень понравился. Приятный такой мужчина, в очках. В отличие от него у меня, к сожалению, нет бизнес-жилки.

— Вы, кстати, как-то рассчитываете на новом альбоме заработать?

— Ха-ха. Мы, конечно, напечатаем некоторое количество дисков, но в целом я за donate. Мне очень нравится технология, что все скачивают музыку, кто хочет — платит, кто не хочет — просто так слушает. Я за свободный доступ. Только так.

Альбом Игоря Вдовина «24» выходит 11 апреля на лейбле «Снегири». Первое исполнение прелюдий состоится тогда же, 11 апреля, в малом зале Филармонии в Петербурге