Кинчев, Самойлов, Федоров, Лагутенко и другие о своих взаимоотношениях с Робертом Смитом

Леонид Федоров

лидер группы «Аукцыон»

«Я впервые про The Cure услышал году в 1985-м от английских журналистов. Кто-то их к нам привел, и они сказали: вы так здорово играете! Прямо как The Cure и The Smiths. И я такой — чего? Кто? С тех пор и стал слушать — и полюбил, и до сих пор люблю. Как записи доставали? Да, в общем, никак — через Фирсова (Сергей Фирсов, заведующий котельной «Камчатка», видный энтузиаст ленинградского рока 80-х. — Прим. ред.), через друзей. Мне очень нравился «Disintegration» — и вот тот, который до этого, 1988-го, кажется, года, двойной. Да, «Kiss Me, Kiss Me, Kiss Me». Он был такой интересный по звуку, все песни разные, все по-своему устроены, — вообще, The Cure как-то матеро тогда выглядели на фоне многих. Я думаю, они так зацепили именно потому, что были самые музыкальные из того поколения, самые разнообразные и интересные. Они и The Smiths как раз. По своему подходу к музыке они выделялись — вот эти все наслоения, полифония, этнические влияния; мне очень нравилось, как они электрогитары строили. То есть это был не просто тупо рок-н-ролл, а что-то более интересное — ну как мне тогда казалось по крайней мере. Потом, после «Disintegration», я уже, конечно, немного перестал следить — подрос, наверное. А что касается влияния… Мне кажется, мы тогда настолько плохо играли, что сложно на нас было как-то повлиять. (Смеется.) Ну и потом я же прекрасно понимал, насколько технологичной была эта музыка. Она предполагала наличие гитарных примочек, которых у нас вообще не было и быть не могло. Пытаться сделать что-то подобное было довольно сложно».

Илья Лагутенко

лидер группы «Мумий Тролль»

«The Cure, безусловно, были одним из самых значимых коллективов в моей жизни. То есть до такой степени, что я не только хотел иметь все записи и пластинки, — на единственной майке с чьим-либо изображением, которая у меня когда-либо была, фигурировал как раз Роберт Смит. Подарила мне ее знакомая японская студентка, и майка эта стала моей униформой, когда я жил в Китае, — по тем временам на китайцев можно было произвести сильное впечатление не только своей прической, но и такой вот одеждой.

Больше чем уверен, что первую песню, которую я услышал, мне поставил Игорь Давыдов — такая культовая личность, — ответственный за Владивостокский рок-клуб. И песня эта была — «Killing an Arab». Он включил ее и сказал: «Вот такая песня, называется «Убей араба». «Вот это да», — ответил я. При этом Игорь активно общал­ся с Ленинградским рок-клубом, знал БГ и Цоя и рассказывал, что они тоже The Cure любят и в твор­честве их ориентируются. Так что дальше за ними я стал следить уже сам. У меня даже был винил «Disintegration» — ее югославский принт можно было купить в магазинах Советского Союза.

Мне, конечно, ближе всего их первый этап — наверное, потому что и знакомство с The Cure у меня случилось в конце 1980-х. Даже несмотря на определенную депрессивность звучания, мне был близок этот подход к музыке. В том, например, плане, что песни могут быть разными — и они и были разными. Вообще, наверное, подкупала во всем этом какая-то внутренняя искренность. В принципе, The Cure являли собой ту же «новую волну», которую я любил, — только без каких-то гламурных происков, как у Duran Duran. И без вот этого популярного тогда у нас хеви-метала, который мне казался чрезвычайно попсовым. The Cure на этом фоне были настоящим роком. При этом ничего, кроме песен и фотографий, нам не было доступно. Но даже без клипов у Смита был один из самых сильных образов: обвисший свитер, длинные волосы, накрашенные красным губы, лицо, как будто размазанное об стекло.

Я не скажу, что пытался их имитировать. Как ни странно, в то время имитация вообще очень плохо получалась — сейчас мне было бы гораздо легче что-то такое изобразить. Но вот кто в русском роке был ближе всего к The Cure, так это, мне кажется, «Кино» — и конкретно их альбом «Ночь». Внимательный меломан там даже может услышать прямые отсылки. Хотя по тем временам так не казалось абсолютно — для меня это были совсем разные планеты и миры. Я думаю, что сопоставимо с The Cure русскую душу зацепили еще, наверное, Depeche Mode. Но и не только русскую. Скажем, The Cure — одна из немногих английских групп, которые до сих пор почитаемы в Америке; их там ставят на радио раз в 10 минут. Наверное, это такая общая карма всех музыкантов, которые вроде бы стоят особняком и не светятся на первых местах хит-парадов, но время расставляет свои приоритеты.

Моя любовь к The Cure не то чтобы закончилась, но… Году в 1996-м я наконец попал на их концерт в Лондоне — они играли в зале Earl Court, тысяч на восемь человек. Я долго туда собирался, купил билет на место поближе к сцене, потому что концерт почему-то был сидячим. Ну и, в общем, это было одно из тех ужасных выступлений, ко­торые длятся больше трех часов. И притом что я был поклонником, знал все песни, и все песни, которые мне хотелось услышать, были сыграны… Ну нельзя морить людей рок-концертом более трех часов! И это был мне хороший урок на бу­дущее: если бы они сыграли полтора часа, я бы ушел окрыленным, а так они мне за три часа жутко надоели. И я сделал вывод, что, если доберусь до большой сцены, никогда не буду ставить такие эксперименты над слушателем. Странно, кстати, что они ни разу не доезжали до России. А куда они едут? На «Максидром»? Ой, как ужасно… Мне-то казалось, что они должны приехать, как Depeche Mode в первый раз, — чтобы только свои. Хотя у фестивалей есть и свои плю­сы. Например, они точно не будут играть три часа».

Александр Титов

басист, вместе с «Кино» записывал альбомы «Это не любовь» и «Ночь»

«Вся эта «новая волна» для нас возникла практически ниоткуда. Сначала была куча кассет по одной-две песни. Помню первую песню The Cure, которую я услышал, — «The Love Cats», с таким характерным контрабасовым риффом. А потом, конечно, были и «Boys Don’t Cry», и много было всего, на что я запал. Сейчас, живя в Англии, я понимаю, что для англичан это была очень важная и культовая группа, как The Smiths и Joy Division, которая очень точно попадала в сердце каждого подростка.

То, что «Это не любовь» записан под влиянием The Smiths, а «Ночь» — The Cure, это уже позже, в общем-то, придумано. Ту же «Это не любовь» мы делали достаточно спонтанно. Я записал весь бас вообще за один раз. Это был спонтанный выплеск материала, который до этого существовал в концертных версиях, а концепция была придумана сильно позже, когда его начали слушать. «Ночь», с другой стороны, мы записывали в несколько приемов, очень долго и мучительно. Звук не складывался, не было постоянного барабанщика. Очень много было проблем, которые заставляли нас откладывать запись. В принципе, если хронологически точно, то было так, что мы закончили альбом «Это не любовь», разъехались отдыхать, осенью вернулись и дописали «Ночь».

Мы все тогда слушали The Cure. И Сережа Курехин слушал The Cure, и Боб Гребенщиков, и вся наша тусовка. Поэтому дело не только в Каспаряне, Вите и Густаве. Каспарян, например, больше всегда любил Duran Duran, он снимал их гитарные партии намного больше, чем The Cure. Для Юрика в то время басовые партии The Cure казались более интересными, а гитарная работа, аранжировки и прочее ему нравились у Duran Duran. Но мне лично нравилось и то, и другое, потому что у обеих групп были достаточно богатые и необычные басовые партии».

Андрей Тропилло

продюсер альбома «Ночь»

«Все, конечно, The Cure слушали. Боря Гребенщиков к ним хорошо относился, Майк нормально относился, и Каспарян, и Витя Цой слушали, но не назойливо. Я никогда сам пластинок их не покупал и в особый разряд их не выделял, но опосредованно с какими-то записями был знаком. Но я точно могу сказать, что когда записывал альбом «Кино» «Ночь», я еще не слышал ни одного их альбома — хотя общее музыкальное мышление там и было повернуто в эту сторону. То есть Витя не скрывал, что был фанатом, и Каспарян их слушал, и остальное, в общем-то, дело техники. Но я в «Ночи» тоже участвовал — и ничего о The Cure не знал. Просто вот такое было влияние времени. Мы не пытались ничего специально копировать. Звук получился таким, какой он есть, потому что Андрею Владимировичу Тропилло так вот взбрендилось. Потом мне уже стали говорить, что похоже на The Cure. Ну похоже, ну и что?

На «АнТропе» мы, кажется, издали какую-то одну пластинку The Cure, но уже не помню какую, врать не буду (альбом «Three Imaginary Boys» вышел на лейбле Тропилло под названием «Три странных мальчика»; название группы было переведено как «Чудак» — Прим. ред.). Мне удавалось много хороших групп издавать, людям же нужно было. Но мне кажется, что The Cure никогда не относились к каким-то фундаментальным музыкантам, реликтовым монстрам. Они не были такими рок-героями, как Джон Леннон или Мик Джаггер. Фанатеть от нее никто не фанател. Я вот даже не могу вспомнить фамилию вокалиста. А почему? А потому что у других групп были личности.»

Юрий Каспарян

экс-гитарист группы «Кино»

«Я с творчеством The Cure знаком мало, и сказать мне на эту тему нечего».

Наталья Чумакова

вдова Егора Летова, лидера «Гражданской обороны»

«Для Летова, который с шести лет начал слушать всевозможный рок, а в начале 80-х, живя в Москве, приобщился к джазу и авангарду, постпанк и новая волна (тогда они называли ее New Romance) стали настоящим открытием. Примерно в 84–85-м году он был просто болен этой музыкой, особенно ценил Adam and the Ants и Siouxsie and the Banshees. Отстраненность, холодность и при этом дикая надрывность при полном отчуждении — вот что было ему в тот момент так близко. Страшно переживая свое духовное одиночество в Омске, он внезапно нашел товарищей, которые также были помешаны на новой музыке, — это были Константин Рябинов (Кузя УО) и Александр Клипов (Иван Морг) из группы Fiery Laiser. Так что в каком-то смысле «Гражданская Оборона» родилась из общей любви к новой волне. И хотя группа The Cure не ходила у него в любимчиках, Летов всегда отдавал им должное, больше всего выделяя альбомы «Three Imaginary Boys», «Seventeen Seconds» и «Pornography».

Что же касается прямых влияний и заимствований, пожалуй, к летовскому творчеству такие понятия вообще малоприменимы: даже когда он сильнейшим образом увлекался каким-то стилем или группой, их идеи перерабатывал до неузнаваемости. Тем не менее рисунок игры ритм-секции его явно впечатлил: ранняя «Оборона», та, где на барабанах стучит сам Летов, своими скупыми, резкими, хлесткими ударными напоминает именно ранний The Cure. Да и сама манера работать на концертах без бочки, стуча стоя — это тоже, конечно, заслуга музыкантов новой волны. К этому же он потом пристрастил и барабанщика «Гражданской обороны» Климкина. Сохранились фотографии, где Егор и музыканты группы «Пик энд Клаксон» стоят в диком нововолновом гриме, навеянном явно не группой Kiss.

Любовь Летова к постпанку и, в частности, интерес к The Cure хорошо иллюстрирует история, произошедшая в 87 году: во время рок-фестиваля в Симферополе получилось так, что Летов, Янка и Лукич лишились вписки и вынуждены были скитаться, жить на главпочтамте и питаться объедками в столовых. В какой-то момент Летову сообщили, что в Киеве его ждут давно заказанные им винилы The Cure, кажется, «Boys Don't Cry» и какой-то еще — и Егор, невероятно счастливый, достал из потайного карманчика засаленных штанов заветную сотку. Это, конечно, вызвало шок и недоумение окружающих — человек жил впроголодь, бродяжничал, но отложенные на альбом деньги потратить не посмел!»

Глеб Самойлов

экс-участник «Агаты Кристи», лидер группы The Matrixx

«Я прекрасно помню, как впервые услышал The Cure: в 1989 году увидел клип на песню «Lullaby» в эфире «Программы А». После этого была заграничная поездка в Глазго, там я купил альбом «Disintegration». И где-то с 1989-го по 1991-й это была моя самая любимая группа. Не знаю, повлияли ли на нас The Cure. Еще до этого клипа у меня была манера тоже носить рубашки навыпуск и устраивать на голове полный бардак. Поэтому, когда я увидел, что человек в Англии поступает так же, и уже давно, меня это с ним породнило. Но прямых копирований музыки The Cure у нас не было. Я знаю огромное количество московских, питерских, екатеринбургских групп, которые снимали стиль и гитарную манеру Смита один в один, не стесняясь этого. Почему The Cure так сильно повлияли на многих русских музыкантов — это вопрос не ко мне, а к социологам и психологам. Может быть, потому, что соло Смита можно играть, водя одним пальцем по струне».

Шура Би-2

гитарист, вокалист и основатель группы «Би-2»

«Впервые записи The Cure появились у нас в Петербурге году в 1987-м. Это был альбом «Faith». Группа понравилась нам безоговорочно и абсолютно сразу. А когда мы увидели, как Роберт Смит выглядит, — еще больше понравилась. И когда вышел «Disintegration», это было подобно разорвавшейся бомбе. В 80-е и в начале 90-х, до того как я переехал в Австралию, на гитаре я учился играть именно по кьюровским ходам, по их моделям, даже звук, примочки подбирал, как у них. Конечно, на «Би-2» они повлияли очень сильно. Особенно в первом альбоме это слышно. Да даже в песне «Варвара» — если послушать, как гитара звучит.

В 2007 году я в первый раз попал в Мельбурне на The Cure — и это был один из лучших концертов в моей жизни. Они были вчетвером, без клавишника, играли трехчасовой сет на площадке типа нашего «Олимпийского». После этого ушли на десять минут, а потом вернулись и сыграли первый альбом полностью. Сорок пять минут еще на бис получается. Никого не хочу обидеть, но Роберт Смит на концерте круче, чем Крис Мартин, Jamiroquai, кто угодно. Это один из самых крутых вокалистов вживую.

Мне кажется, та звуковая модель постпанка, которой придерживались не только The Cure, но и The Sisters of Mercy, Joy Division, New Order, прижилась в России, в частности, благодаря «Алисе» и группе «Кино». Если в России сейчас играют в постпанк, это все равно звучит, как «Кино», а не как The Cure. А секрет, я думаю, в мрачных минорных аккордах. Они очень хорошо легли на петербургскую погоду».

Константин Кинчев

лидер группы «Алиса»

«У меня взгляд со стороны на это дело — на The Cure как на родоначальников готической музыки. Смешно, что Смит уже в 80-е был таким нехудым молодым человеком, это не вязалось с его имиджем совсем, и он переживал по этому поводу. В 80-е я увлекался «новой волной» и сделал свою версию песни The Cure «Kyoto Song» — «Театр теней» с «Шестого лесничего»; мне кажется она интереснее оригинала. Но откровенно говоря, и тогда мне больше нравились The Sisters of Mercy. The Cure скорее повлияли на «Агату» и «Кино». Сейчас у меня хоть и есть в айподе все их альбомы, но я их не слушаю и на концерт не пойду. Вот когда я узнал, что Black Sabbath не приедут, я расстроился очень».

Леха Никонов

лидер группы «Последние танки в Париже»

«The Cure я услышал, когда мне было лет 18, а то и меньше, в машине у друга-фарцовщика. Год был то ли 89-й, то ли 90-й, мы ехали за тремя килограммами дури в Ленинград. Это был альбом, если я не ошибаюсь, «Seventeen Seconds», песня «M». Простота аранжировки, мелодии, аккордов — все это меня поразило. На одной стороне кассеты был «Seventeen Seconds», а на другой — «Disintegration». «Disintegration» я тогда не понял, музыка показалась мне слишком помпезной, а вот «Seventeen Seconds» был как раз-таки очень близок к панку. Позже, конечно, я больше «Disintegration» стал ценить, как альбом, в котором очень много воздуха. Я бы его сравнил с полотнами Моне, вообще с импрессионистами. Впервые воздух в музыку впустил Мартин Хэннетт на альбоме Joy Division «Unknown Pleasures» — а на «Disintegration» этот воздух превратился в ветер.

В том, что The Cure повлияли больше прочих на русскую музыку, есть два аспекта. Во-первых, эту музыку очень просто сыграть — и при этом в ней есть мелодии, которые легко запоминаются. Роберт взял у панка все, что мог, и убрал то, что мешало обычным людям его слушать: грязный звук, матерные тексты. И, наоборот, добавил сентиментальности, меланхоличности. Во-вторых, заслуга всей волны 1980-х — в отказе от негритянских корней, от блюза. И я полагаю, что заслуга именно Роберта Смита в развитии музыки 80-х очень велика.

Тогда, в начале 90-х, я музыкой вообще не увлекался. Мне казалось, что это удел неудачников, хотя я и сейчас такого мнения придерживаюсь. Мы деньги зарабатывали, нам было не до этого. Потом, в 98-м году, я изменил свое представление о жизни, и все изменилось. Тогда я услышал «Pornography», который до сих пор считаю своим любимым альбомом после «Faith». Помню, что на первый альбом «Последних танков в Париже» The Cure повлияли. Например, песня «Вранье»: когда я ее придумывал, я очень хотел, чтобы она была хоть как-то похожа на The Cure. Меня всегда удивляло, что русские группы не признаются в этом. Русские рок-группы 80-х годов буквально воровали у The Cure идеи, звук, гитарные проигрыши, звучание баса — и ни один из них не сказал спасибо Роберту Смиту. Я буду первым. Я хочу сказать, что все, что я в молодости сделал, на 40 процентов под влиянием Роберта Смита».

Сергей Бобунец

лидер группы «Смысловые галлюцинации»

«В 1990 году наша подружка приехала из Америки и привезла кассету с альбомом «Disintegration». Она сказала, что вся молодежь там ходит в невероятном виде, с черными ногтями, с прической соответствующей, да и сама приехала уже такая. С этого альбома у нас в Свердловске началась настоящая эпидемия. Потом через пару лет нам попали первые концертные видео группы The Cure — «The Cure in Orange», по-моему. Там еще было такое не совсем пафосное звучание, сырое, многое старых песен — тогда они звучали достаточно свежо, несмотря на то что уже были супергруппой. Мы практиковали изучение английского языка перед поступлением в университет и, понятное дело, переводили разные интервью. В том числе — интервью Роберта Смита журналу NME. Оттуда мне запомнилась одна фраза: Смит говорил, что солнцезащитные очки для рок-музыканта — не часть имиджа, а единственная возможность скрыть постоянный недосып и похмелье. Спустя десять лет, когда мы начали ездить на гастроли, я это прочувствовал на своей шкуре.

Понятно, что The Cure на нас очень сильно повлияли, это слышно невооруженным ухом. Где-то в середине 90-х мы делали перевод песни «Why Can't I Be You», такое посвящение. Если ты постоянно слушаешь чью-то музыку, ты неизбежно начинаешь копировать ее манеру, и, конечно, в «Галлюцинациях» это очень узнаваемо, особенно в альбомах десятилетней давности. Плюс мы взяли этот прием The Cure, который все использовали, когда попсовые мелодии сопровождаются мрачными текстами. Группа The Cure оправдывала существование многих, она как бы говорила, что можно быть странным, угрюмым, непонятным, мрачным. Когда наступала депрессия, я, помню, лежал на кровати, смотрел в потолок и обливался слезами под альбом «Pornography».

То, что они так на всех повлияли, думаю, заслуга питерских модников, которые первыми все это слушали. Группа «Кино» в первых рядах взяла на вооружение и The Cure, и New Order. Потом эта волна докатилась до нас. «Наутилус Помпилиус» были из Архитектурного института, а там всегда самые модные и прогрессивные люди учились. С «Агатой Кристи» это вообще расцвело в полной мере. Но если столичные люди взяли какую-то внешнюю сторону и краску, то наши взяли суть. Весь мрачняк, который был у The Cure, достался нам.

Любовь к группе у нас настолько велика, что мы даже для того, чтобы попасть на «Максидром», отменили свои концерты. Этот концерт мы не можем пропустить никак. И еще такая штука: несколько лет назад у Шектера появилась специальная модель гитары, которая называется Ultra Cure — она разрабатывалась для Роберта Смита и под его контролем. Я ее увидел, заказал, начал на ней играть, и она у меня очень сильно прижилась. Обычно гитары у меня плохо заканчивают, я их разбиваю, никто живым не выходит из этой игры — а эта все еще в строю. А на таких же гитарах The Cure, собственно, и играют сейчас. Так что на «Максидроме» я ему покажу, что у нас гитары одинаковые».

Олег Нестеров

лидер группы «Мегаполис»

«Мое знакомство с The Cure началось с альбома «Disintegration». Был, кажется, 1989 год, я сидел на базе без музыкантов, потому что «Мегаполис» развалился. Это была страшная зима, я остался один, все это было очень грустно, я играл на гитаре, водил по струнам. А так как я, в общем-то, не гитарист, я водил оризонтально, соединял ноты по всей длине грифа. В этой манере я играл уже какое-то время, были написаны песни. И тут мне попадается альбом «Disintegration» — и я понимаю, что у меня есть единокровные братья. Во-первых, этот парень тоже возит по струнам, не умея играть, во-вторых, он так же купается в обертоновых сочетаниях. Ведь в колебаниях струны есть высшая правда. И вот нашлись такие братья по духу, The Cure, и я понял, что я — это немножко они, а они — это немножко я.

Когда я переслушал все их альбомы, пересмотрел все фильмы, концертные, не концертные, с их участием, я получил вот еще какой сигнал. Как-то Найк Борзов мне подогнал фильм, не помню какого года, где как раз идет история о том, как они снимают «Pictures of You» на какой-то горе. Едут в каком-то рафике, останавливаются в горном отеле, а потом на съемочной площадке снег, пальмы стоят, все это освещено софитами, а они снимают на маленькую восьмимиллиметровую кинокамеру. И это я увидел через три года после того, как мы практически то же самое сделали в клипе «Я весна». Тоже зима, снег, горнолыжная гора, тоже купаемся в снегу, тоже была долгая и нудная поездка, у нас еще умирали камеры, потому что они были на пружинках. Видимо, мы вдохновлялись ими на другом уровне, прислушивались к какому-то большому камертону и резонировали. Хотя, конечно же, и слушанное на нас сильно влияло. Например, все говорили, что песня «Там» со Львом Лещенко — это The Cure. На самом деле, мы в большей степени были вдохновлены английской группой Wire. До конца 90-х The Cure были для нас очень хорошими друзьями, соратниками и иногда советниками. А потом как-то эра подушла, эту связь я с ними, в общем, потерял.

Почему The Cure так повлияли на русский рок? Мне кажется, что их песни значительно шире, горизонтальнее традиционной рок-музыки. Бит, грув в их музыке играет какую-то особую роль, может быть, даже не первостепенную, потому что они и с машинкой альбомы записывали. The Cure — это про ширь, неторопливую, несуетливую волну. Их лучшие проявления — это длинные истории, медленно рассказанные, с большой долей трагизма, безысходности. Ну а это, в общем-то, и есть Россия-мать — с ее просторами, медленной скоростью и абсолютно четкой непредопределенностью».