Премьера нового альбома Tesla Boy

Хроника последних концертов Tesla Boy выглядит примерно так: Тюмень (полный зал, все счастливы), Мексика (гастроль сопровождается массовыми восторгами местных поклонников на странице группы в фейсбуке; если хотите, проверьте), Нью-Йорк (это уже дело привычное), Омск (полный зал, все счастливы). Неясно, чему тут удивляться больше: лидер Tesla Boy Антон Севидов явно строит свою стратегию так, чтобы через пару лет чем-то диким казались уже не выезды за океан, а гастроли в Сибири — куда, к большому сожалению, пока все-таки почти не доезжают востребованные международные артисты. И надо сказать, что строит он ее последовательно. Можно было сколько угодно ехидничать (что мы активно и делали) по поводу безвестного английского лейбла Mullet Records, выпустившего первый альбом Tesla Boy, однако ж за последнее время группа и правда предприняла впечатляющие шаги на пути — не к мировому господству, конечно, нет, скорее к интеграции в мировое сообщество. Обзавелся нью-йоркским менеджером. Основал с ним собственный лейбл Gorby Reagan — с названием, которое вызовет у зарубежного реципиента массу увлекательных ассоциаций. Подружился с западными промоутерами. Посотрудничал с зарубежными музыкантами — пока не первого эшелона, но и далеко не последнего: на новом альбоме Tesla Boy поют наш любимый английский черный диско-попсовик Тайсон и Фриц Хельдер из Azari & III. Заодно перетряхнул состав группы — причем на удивление удачно: былые участники Tesla Boy теперь сами по себе делают местную космополитическую поп-музыку, а собственно звук группы с уходом двух участников изменился не больше, чем прическа Севидова за последние четыре года. На «The Universe Made of Darkness», втором долгоиграющем альбоме Tesla Boy, более упругая ритмика и больше отсылок к рейвам, но в целом это все те же необременительные песни про досуги состоятельного белого западного человека; музыка, к которой хочется применить плохое слово «стильный». И тут, наверное, надо объясниться: учитывая тот факт, что я сам не упускал случая как-то слегка поязвить в адрес Tesla Boy, что ее новый альбом делает в «Афише»? Отвечаю: бывает и такое, что сама группа становится интереснее, а ее песни — нет. Глянцевитый светский электропоп Tesla Boy и его приключения, на мой взгляд, по-прежнему сюжет не столько про музыку, сколько про индустрию и международный культурный супермаркет — но сюжет захватывающий.

В воскресенье в английском Брайтоне закончился фестиваль The Great Escape — крупнейший в Европе шоукейс, на котором за три дня выступило три с лишним сотни новых и перспективных групп отовсюду: из Британии, Польши, Канады, Франции и так далее, и так далее. Русских групп на нем не было ни одной — по той простой причине, что государство в России не занимается и не собирается заниматься музыкальным экспортом. Но если бы были — наверняка среди них были бы Tesla Boy. И наверняка бы они выступили четко, ярко и красиво; во всяком случае, из тех нескольких десятков групп, что я посмотрел, однозначно лучше Севидова и компании на сцене выглядели три-четыре, не больше. И наверняка бы никто из тех, кто звал бы их на бис, не подумал о том, что только что послушал русскую группу. Антон Севидов считает, что это хорошо. Я с ним не очень согласен. Но если через год все вышеописанное и правда произойдет уже без всяких «бы» — я совершенно не удивлюсь.

«Афиша» поговорила с лидером Tesla Boy Антоном Севидовым о новом альбоме и обо всем, что ему сопутствует.

— Я послушал ваш альбом и вот чего не понял. Все-таки четыре года прошло — а все то же самое. Ну да, больше 90-х, Daft Punk там слышны, но все равно…

— Ох, Саша, не любишь ты нас, не любишь…

— Да брось, не обижайся.

— Я, кстати, вообще не обижаюсь. Я же примерно понимаю, с какой колокольни ты на нас смотришь. А где, кстати, сейчас Padla Bear Outfit?

— В смысле? Ну они распались, их лидер играет в группе Sonic Death, недавно новый альбом вышел. А почему ты спрашиваешь?

— Я просто помню, что, когда мы появились, была попытка создать некий конфликт: мол, есть Padla Bear Outfit, а есть Tesla Boy. Забавная история случилась на Пикнике «Афиши» в Перми. Ко мне, после того как все закончилось и все уже изрядно выпили, подошел Чепарухин (Александр Чепарухин, промоутер. — Прим. ред.) и сказал: блин, я так рад тебя видеть, твой новый проект Padla Bear Outfit — это такой кайф, это самое лучшее, что сейчас есть! Ну я ответил — мол, очень приятно, спасибо. А Арсений при этом ходил неподалеку с грустным видом в майке, на которой был портрет Жижека. Ну и в итоге получилось, что Tesla Boy остались, а Padla Bear Outfit куда-то делись.

— Они живы в наших сердцах. Я почему спросил про то же самое: все-таки альбом называется «The Universe Made of Darkness» — ну и предполагаешь невольно, что сейчас будет про мрак. А там опять танцы, диско, слово girl какое-то рекордное количество раз встречается.

— Тебе так показалось? Я звоню Илоне Давыдовой! (Смеется.) У нас, наверное, разные линейки, которыми мы меряем слово darkness. Тут идея другая — это тьма, которая нас окружает, которая повсюду. Здесь нет никакой оценки. Но вообще, если бы я должен был отрецензировать нашу пластинку, я бы заметил, что музыка стала более темной и более взрослой. В первом альбоме героиней была girl, которая пляшет в клубе и которой приятно ощущать на себе огоньки диско-шара, а тут уже какие-то более личные сюжеты.

— Твое личное ощущение собственной музыки за эти четыре года как-то изменилось?

— Пожалуй, нет. В том смысле, что я занимался тем же, чем занимался всегда. Самый странный вопрос, который я когда-либо слышал от журналистов, — мол, как ты стал музыкантом? А у меня как-то не было момента, когда я сделал бы такого рода выбор. Я всегда был внутри этого процесса музыкального. А вот вокруг многое изменилось, конечно. Мне очень приятно, что за это время в России действительно появилось новое поколение людей, которым важно не только то, как русские слова рифмуются и складываются в красивые предложения с глубоким смыслом, но и то, что окружает эти слова и рифмы. Я до сих пор этому удивляюсь. Мы вот недавно были на гастролях в Тюмени, и на концерт пришло очень много людей. Вот если бы мне четыре года назад кто-то сказал, что я буду играть концерт в Тюмени перед такой толпой, причем зрители еще и подпевать будут, я б реально не поверил.

— Ты же постарше людей, которые в основном делают новую русскую музыку, — и застал времена, когда этой публики еще не было.

— Да, не было, это правда. Что-то похожее я наблюдал — со стороны, конечно, потому что маленький был, — когда в Россию пришел рейв. Вся эта электронная сцена, журнал «Птюч», первые клубы… Было похожее ощущение подъема. Другой вопрос, что тогдашнее поколение музыкантов по какой-то причине не оставило след по-настоящему. Можно включить песню группы «Радиотранс» «Если очень захотеть, можно в космос полететь» в порядке ностальгии, но я не буду их переслушивать как альбом «Disintegration», условно говоря. И мне кажется, сегодняшняя волна отличается тем, что она может действительно стать частью жизни тех людей, которые слушают эти группы.

— То есть?

— Вот как люди на Западе относятся к музыке? Мода приходит и уходит, но если группа связана с какими-то важными событиями в твоей жизни, она остается с тобой навсегда. Те, кто полюбил MGMT или LCD Soundsystem, не будут в будущем говорить — фу, это уже немодно, мы их больше слушать не будем. Эти группы уже вросли в жизнь этих людей. Вот мне кажется, что с нашим поколением музыкантов похожая история. Мы стали какой-то важной составляющей воспоминаний ребят, которые росли в конце нулевых и растут сейчас. Это круто, это важно. Сколько ни шути про хипстеров, которые сначала носили Ray-Ban, а потом надели клетчатые рубашки и отрастили бороды, что-то ценное в этом всем есть.

— А это не странно, что частью жизни этих людей стали группы, которые поют и играют по-английски и по-американски, грубо говоря?

— Ну у этого поколения уже был другой бэк­граунд. Их окружала другая культура, чем их родителей, — то же MTV 90-х например. Что тут удивительного? Бэкграунд — это же главное на самом деле. Вот ты что слушал, когда тебе было 10 лет?

— Ну Шевчука, Гребенщикова.

— Ну вот я так и думал. Бэкграунд задает базовую систему координат, которая у тебя все равно где-то на фоне будет существовать. У меня все было наоборот. Мой папа выбрасывал из окна русские пластинки, которые пыталась покупать мама. Признавал он разве что группу Zodiac. Соответственно, моя система координат полностью выстроена на западной поп-культуре, а там всегда были очень высокие критерии качества. И до сих пор есть. Если ты выходишь на сцену в Нью-Йорке, даже не обсуждается, что ты должен хорошо владеть инструментом, петь, попадать в ноты и так далее. В СССР же все складывалось иначе. Эстраду контролировало государство — и это отторгало. Соответственно, для многих наших легенд русского рока играть на инструментах плохо — это было как оттолкнуться от бортика в бассейне и поплыть в другую сторону. Я все это понимаю, но у меня совсем другая школа.

— К вопросу о том, что ваша музыка может стать частью жизни. Ты упомянул MGMT и LCD Soundsystem. Но обе эти группы очень сильно завязаны на американской музыке, на своих традициях. А наша история, о который ты говоришь, целиком заимствованная. Группа Tesla Boy ни в коей мере не растет из русской музыки.

— А почему она должна расти из русской музыки?

— Ну каждый человек укоренен в некоторой почве, мне кажется.

— Так и я укоренен. Но не в русской, вот в чем дело. Я же говорю: полки моей детской комнаты были забиты винилами Motown. Единственная советская пластинка, кроме Zodiac, называлась «Мульти-Пульти»; там еще была моя любимая песня, Вицин, Моргунов и Никулин исполняли: «Ломать, крушить и рвать на части — вот это жизнь, вот это счастье». Но это уже рок. (Смеется.) Я не очень вообще понимаю, что это значит — мне как музыканту осознавать свою принадлежность к русской культуре. Вот «Кино» небезосновательно считаются классикой русского рока — при этом некоторые их записи звучат один в один как The Smiths. Я вообще помню, как меня в свое время поразило, насколько эти ребята пытались быть модными. Ну то есть казалось бы, да? Если сказать слово «модный» фанату «Кино» — ну он тебя не поймет, скажем так.

— Но у Цоя при этом был очень четкий русский мелодизм, мне кажется. Такой… прямой.

— Ой, я тебя умоляю. А у Joy Division не прямой мелодизм, например?! С этой русскостью есть одна смешная вещь: вот ты представь, что все эти люди — Цой, Майк, БГ — пели бы на английском языке. Там ничего русского бы не осталось. Потому что там ничего русского и нет. И это не плохо. Это, наоборот, круто. Мне кажется, в этом вся соль искусства: музыка размывает границы между странами, как цунами. Я, кстати, недавно очень отчетливо понял, что стремление делать, условно говоря, западническую музыку — это никакой не фетишизм. И не стремление доказать себе, что мы тоже можем на этих Олимпийских играх выступать, пусть бороться не за золото, а за бронзу. Это про общение с другими людьми. Им интересны мы, нам интересны они. И мне дико, когда какие-то наши журналисты начинают говорить, что русская группа должна петь на русском. Ну что за глупости? Общение уже происходит! Нельзя сказать: знаете, ребята, то, что вы делаете, — это неправильно, это случайность, ну и что, что на ваш Пикник «Афиши» ходят 50 тысяч человек; это все ерунда, потому что есть певица на букву З, а также группа на букву М и букву Т. Чушь это. Я думаю, что надо делать музыку, которая будет работать без всяких дополнительных объяснений. Ровно это с нами и происходит. Люди на Западе сначала начинают любить наши песни и уже потом узнают, откуда мы. И для меня это плюс, потому что это гамбургский счет. Без вот этого — «ого, оказывается, они могут как мы, да еще и по-английски поют с нормальным произношением».

— Насколько ваша заграничная карьера связана с тем, что в России вашей группе больше ловить нечего? Ну то есть — вот вы собираете в Москве, например, полторы тысячи человек, и все, это потолок. Чтобы перейти на следующий уровень, нужен телевизор или радио, а им вы не нужны. Или я неправ?

— Тут я с тобой согласен. Да, на сегодня это потолок. Я это осознаю. Дальше либо индустрия должна измениться, либо ты сам. Нам же с самого начала встречались какие-то серьезные ребята с насупленными бровями, которые говорили: мол, если хотите продвигаться, нужна песня на русском языке. А мне не хочется! Ну нет у меня желания писать по-русски. И есть желание ездить на гастроли в Мехико.

— Вопрос, который я не могу не задать, будучи человеком, который в 10 лет слушал Шевчука. Вот ты год назад писал нам гражданский манифест по поводу событий 6 мая. По твоему фейсбуку тоже видно, что тебя волнует повестка дня. При этом если включить твой альбом, этой реальности в нем как будто вообще нет.

— Тебе кажется, что нет. А мне кажется, что есть. Я считаю, что когда группа Tesla Boy едет выступать в Нью-Йорк — это тоже своего рода манифест. Потому что мы таким образом показываем, что нас не загнать туда, куда нас пытаются загнать, и что бы нам ни говорил Аркадий Мамонтов в своих фильмах, мы все равно будем общаться со своими друзьями в Нью-Йорке и в Лондоне.

— Хорошо, а тебе не кажется, что вы таким образом, наоборот, в некотором смысле легитимизируете все происходящее? Что со стороны это выглядит примерно так: вот у нас такая классная молодежь, музыкальные фестивали, группа Tesla Boy ездит записываться в Лондон и выступать в Нью-Йорк; все хорошо, все идет своим чередом, какие проблемы вообще?

— Я бы не сказал, что у нас все хорошо, но и не сказал бы, что все плохо. Хорошие фестивали есть? Есть. Новая культура есть? Есть. При этом людей сажают? Да, сажают. Вообще, ты знаешь, я очень не люблю политику. И стараюсь держаться от нее подальше. Но вот что меня сейчас по-настоящему удивляет — это переоценка прошлого. Я-то хорошо помню свое детство. Я помню, как тяжело было выживать в последние годы существования СССР. Я помню, как мы ездили к бабушке в Минск и мне казалось, что там рай, потому что у них были продукты, а в Москве нечего жрать. Совершенно очевидно, что нужны были перемены. Знаешь, я зимой давал, кажется, в Краснодаре интервью — и сказал все то же самое: мне очень жаль, что нынешняя машина пропаганды нынешним 18-летним залила, как цемент, в голову вот эту мысль о том, что мы потеряли мощную прекрасную страну и во всем виноват Чубайс. Так мне после него один мальчик начал писать во «ВКонтакте» — мол, ничего ты не понимаешь, вот же план Даллеса, заговор ФБР против СССР, Америка специально развалила нашу великую родину… Я был так шокирован, что даже зашел в профайл этого парня. Оказался диджей из Новосибирска, играет дабстеп. Дорогой друг! Я все понимаю, но если бы не Горбачев, хрен бы ты играл сейчас свой дабстеп! Пойми это. 

— Если все-таки вернуться в сегодняшний день — тебе не кажется, что еще чуть-чуть, и уже не получится держаться подальше от политики? Что она сама к тебе придет?

— Мне кажется, пока еще можно держаться подальше. Может быть, года через два такой момент наступит. Но сейчас еще такое затишье перед бурей.

— Ничего себе затишье, людей сажают каждую неделю.

— Ну в 70-х тоже сажали — а внешне все было спокойно. Народ работал, отдыхал, Сочи, Ялта, все дела. Вообще, мысль у меня простая и банальная: каждый должен делать свое дело и начинать с себя. Порочный круг начинает работать, когда вас останавливает гаишник и вам проще, вместо того чтобы оплатить штраф, дать ему 1000 рублей и поехать дальше.

— Мне, кстати, кажется, что этот порочный круг реально начинается с приобретения автомобиля. Я вот не дал в жизни ни одной взятки — просто потому что не вожу машину.

— На эту тему есть смешная история, мне ее Андрей Бочко рассказывал, такой хиппарь и владелец студии, на которой я как-то работал. Он общался со Шнитке. Встречаются они как-то, и Шнитке ему говорит: знаешь, сложный у меня сейчас период в жизни. Что такое? Да вот, — рассказывает Шнитке, — я машину купил, и как-то у меня стало все рушиться. Понимаешь, раньше как было: сядешь в метро и, пока до центра едешь, три страницы партитуры сочинишь. А сейчас я за рулем, времени нет, отвлекаюсь.