Посторонним З

Земфира записала новый альбом — «Спасибо».
«Афиша» собрала музыкантов и журналистов, чтобы обсудить пластинку, которую скоро будет слушать вся страна

Действующие лица:
Борис Барабанов — музыкальный обозреватель «Коммерсанта», исполнительный продюсер нового альбома Земфиры
Эдуард Бояков — театральный продюсер и режиссер, художественный руководитель театра «Практика»
Андрей Бухарин — обозреватель журнала Rolling Stone
Игорь Вдовин — музыкант, сопродюсер предыдущего альбома Земфиры
Александр Горбачев — музыкальный обозреватель «Афиши»
Алена Долецкая — главный редактор журнала Vogue
Роман «Муджус» Литвинов — музыкант
Юрий Сапрыкин — главный редактор журнала «Афиша»

Сапрыкин: Если сравнивать альбом с «Вендеттой» или с первой пластинкой — что нового вы здесь услышали? Что приобрела Земфира и что потеряла?

Бухарин: От первого альбома было ощущение спонтанности, наивности, невероятной искренности, которое пробило всю страну. То ощущение нельзя вернуть, это естественный ход вещей. А сейчас я услышал совершенно новую Земфиру. Предыдущие альбомы в определенном смысле были кризисными, хотя были очень хорошо сделаны. Это вообще ее особенность — она очень старается. Обычно наши артисты, если прославились после удачного дебюта, дальше просто разлагаются. Если машина и квартира куплены, если на заказники приглашают, можно уже ни о чем не париться. Земфире это никогда не было свойственно. В каждом ее альбоме видна исступленная попытка сделать как можно лучше — как на профессиональном уровне, так и на душевном. И Земфира по-прежнему остается лучшей, главной — но это не вполне ее заслуга, просто нет конкуренции, вокруг полнейшее убожество. Она борется, она пытается не опускать планку — но вокруг не появилось никого.

Долецкая: Мне кажется, что здесь у нее появилась настоящая танцевальность, почти девчачья. Из-за того что она похудела, она стала совершенно по-другому двигаться. Она очень легкая — как пушинка. Я слушала некоторые вещи и видела ее кружащуюся, двигающуюся по-новому. И при этом появилась такая пронзительная легкая нежность. Вот песня про влюбленность в собственный дом. Земфира же была человеком оторванным, ни к чему не привязывалась, все было очень жестко, остро, бескомпромиссно — и вдруг дом. Это совершенно новый образ — женщина, которая любит свой дом.

Муджус: Пластинка очень сильно разделяется на две части. Первая сторона изящнее и теплее, она более акустическая, и в то же время у нее уверенный звук. Но мне кажется, Земфире больше идет холодный, выверенный стиль.

Барабанов: Здесь есть хитмейкер, который появляется на первой стороне, и экспериментатор, который появляется на второй. У нас обычно дай бог, чтобы люди вытянули хотя бы одну из этих ролей.

Сапрыкин: У меня осталось ощущение, что вторая часть — это цельный альбом, а первая — песни, которые пошли на добивку.

Горбачев: Мне как раз не хватает песен, которыми Земфира раньше брала. На «Вендетте» был, с одной стороны, хрупкий и разреженный звук, а с другой стороны, очень сильные песни, которые за горло хватали. Здесь, наоборот, использовано много всяких звуков, инструментов, цитат, но при этом не хватает какой-то цепкости, что ли. Некоторые вещи, на мой взгляд, совсем слабые — вот, например, про дом.

Долецкая: Она сама себе ее спела, понимаете?

Бухарин: Претензии по поводу того, что нет песен, звучат к каждому альбому Земфиры.

Горбачев: Но на этом альбоме есть ощущение, что он сделан в свое удовольствие. Земфира сама говорила, что ей нравятся эти песни.

Долецкая: Она сейчас говорит: раньше я писала музыку, которую любили все, сейчас написала музыку, которую люблю я сама.

Бояков: Совершенно очевидно, что Земфира — главный, если не единственный сегодня актуальный рок-музыкант в нашей стране и единственный человек, чьи песни цепляют массы. Каждый ее альбом я ожидаю с каким-то дрожанием, волнением — куда же эта девочка пойдет. Этот альбом для меня такой же кризисный, как и «Вендетта», но в хорошем смысле кризисный. Она работает, она хочет развиваться, ее не устраивает формат, в который она попала, — все эти девочки, которые ждут от нее такого легкого суицидального нытья. Земфира, безусловно, талантливый поэт, но в этом альбоме есть небрежность по отношению к тексту — «вздох сожаления на губах», трюизмы какие-то. Опаснее всего терять внимание к слову, к тексту, к очень точным, колким образам — все эти трещинки, звоночки. Собственно, это и делало ее поэтом. С другой стороны, есть огромное внимание к музыкальным экспериментам. Вот когда скрипки пошли — такого куска в русской рок-музыке не было, я вас всех поздравляю. Это уже такой большой стиль, Muse, Radiohead.

Долецкая: Мне кажется некорректным ставить Земфиру, русского поэта, в контекст мировой рок-музыки. Может быть, я к словам отношусь очень трепетно — как филолог. Вы поймите, что англичане, которые читали «Евгения Онегина» в переложении Набокова, никогда не ощутят тех звуков и словосочетаний, от которых у нас в любом возрасте будут идти мурашки по телу. И у Земфиры вся история — про язык, про такую ювелирную филологическую работу. Да, меня очень цепанула строчка «Бери «Шанель», пошли домой». Я не вижу здесь достаточной иронии, жесткости, отстранения от уличной пошлости и банальности. Ну ничего, поскользнулся человек.

Сапрыкин: Кстати, раньше ей всегда почему-то требовалось найти продюсера, который может вырулить звук, — Самсонов, Фадеев, тот же Игорь Вдовин, который здорово поработал на «Вендетте». А теперь она все сделала сама. Игорь, у тебя какое от альбома впечатление?

Вдовин: Глобальное впечатление — что девочка созрела. Вторая часть альбома мне гораздо ближе. Звук классный, но я думал, он будет более грязным. Мне показалось все слишком рафинированным. Мне нравится, что альбом достаточно смелый. Массы такого не поймут вообще. Выпустить такой альбом — значит на х… послать все массы. Мне это симпатично.

Муджус: Касательно музыки — мне нравится фактура, хотя эта эклектика не всегда продуманна. Но было бы хуже, если бы это был идеально выверенный и точный продукт. У меня нет сомнений в ее искренности, и это скорее хорошо.

Барабанов: Я с утра ехал, меня подбрасывал Леша Тарханов, завотделом культуры «Коммерсанта». И я не удержался, поставил ему первые семь песен. Он произнес отличную фразу: «Чувствуется рука режиссера». А я ему ответил, что тут не было режиссера, она сама себе режиссер. Видимо, Земфира открыла в себе театральное начало. Здесь штук десять разных вокальных манер. На каждой из этих вокальных находок другой артист мог бы целый альбом построить. Новизна еще в том, что появился ряд — ну не масок, но каких-то ролей.

Сапрыкин: Искренность сама по себе не хороша и не плоха. Стас Ростоцкий еще после первого альбома в «Контркультуре» писал: «Все говорят, что Земфира настоящая. Ну и что? Петросян тоже настоящий».

Барабанов: И Кобзон совершенно искренне на концерте юбилейном говорил про нашего любимого дорогого президента Путина.

Сапрыкин: А про премьера Зубкова он ничего не говорил?

Барабанов: Кстати, как эти песни накладываются на все, что происходит в стране?

Бухарин: Какая бы Земфира ни была, ее работа может нравиться или не нравиться, но сейчас общий фон в стране такой, что непонятно, кто все это будет воспринимать. День за днем осуществляется сорокинский «День опричника». Тотальное хамство нарастает. А тут такие тонкие вещи…

Бояков: Чем больше будет опричнины, тем сильнее будет уход от реальности. Это закон дао.

Сапрыкин: Искренность вообще ни при чем, есть более важные вещи. Чистота внутреннего порядка — насколько чисто и цельно это сделано. И второе — говорит ли музыка что-то важное про «здесь и сейчас». Что касается чистоты, тут есть досадные просадки. Когда Земфира поет в Зеленом театре: «Земфирочка созрела…» Я готов такое от Аллы Пугачевой выслушать или от Алены Апиной, но, пожалуйста, не от Земфиры.

Барабанов: Это право она себе заработала, и мы можем ей это простить.

Сапрыкин: Это право никто заработать не может. Как только ты говоришь: я себе это право заработал — сразу начинается движение вниз. А что касается духа времени… Меня не интересует коммерческая судьба альбома, мне кажется, что это немножко мимо кассы на более фундаментальном уровне. Мимо того, что в воздухе. А искренность сама по себе ничего не доказывает.

Бояков: Я полностью с тобой не согласен. Без искренности нет искусства. Если художник творит неискренне, это уже бизнес — и все. Насчет «здесь и сейчас» — тут она действительно не попадает. Но так как она искренняя и при этом талантлива и планка требований огромная, я ей это непопадание легко прощаю.

Горбачев: Кто вообще может попасть в «здесь и сейчас»?

Бояков: Ну вот Сорокин попадает, Вырыпаев попадает.

Муджус: Люди, которые что-то производят, особенно если это имеет настоящий резонанс, — это во многом работа медиума, трансляция. Человек через себя пропускает энергию, вайб, который идет из масс, и в эти же массы ее выбрасывает. Время меняется, массы меняются, а ты по инерции требуешь от человека такой же трансляции. На этом альбоме уже больше самой Земфиры. И не нам решать, попадает ли это куда-то и нравится ли это миру.

Барабанов: Что касается «здесь и сейчас» — вот песня «Господа, маски сброшены». Не нужно сильно напрягаться, чтобы понять, кому это адресовано.

Сапрыкин: Нужно сильно напрягаться. Это какие-то тонкие намеки непонятно на что.

Горбачев: Это к Суркову обращение? К административному ресурсу? К кровавой гэбне?

Барабанов: Достаточно сказать, что альбом выходит не на том лейбле, где она издавалась раньше.

Бояков: Ну тогда она очень сильно шифруется.

Горбачев: Не то чтобы Земфира не попала в «здесь и сейчас» — просто никакого общего «здесь и сейчас» нет. Нет такого пространства высказывания.

Муджус: Сейчас происходит все большее и большее расслоение на субкультуры, и все сложнее пронять эту страну.

Барабанов: Может быть, это вообще последняя в России попытка создать высказывание, рассчитанное на большую аудиторию.

Бояков: Да нет, это как джекпот. Чем больше накапливается ожидание артиста, который способен разговаривать с нацией, тем сильнее будет удар.

Вдовин: А мне вот последний альбом Летова понравился.

Бухарин: Ну Летов — великий человек.

Муджус: Если бы я выбирал, что у нас случилось хорошего, Летов был бы одним из первых. Как ни парадоксально, этот дурной, патологический, извращенный, кошмарный низкобюджетный звук — самый уникальный саунд, придуманный в этой стране. Все остальное — в большей степени копирование.

Бухарин: Ну Летов — титан.

Муджус: Его тексты написаны кровью, блевотиной, спермой…

Бухарин: Для меня Егор Летов — это больше, чем Ник Кейв и Sonic Youth. Сейчас на Западе нет группы, которая могла бы по масштабу сравниться с «Гражданской обороной». Если соотнести это с Земфирой — вот это уже разные весовые категории.

Горбачев: Кстати, полстраны гадает, почему она похудела.

Бухарин: А что ты хочешь от людей? Людей интересует самое низменное.

Барабанов: Ну о какой тут искренности можно говорить? Сколько бы мы ни устраивали круглые столы, ни давали бы самым разным изданиям интервью, что бы мы ни делали, вопрос номер один — почему она похудела.