Звезда Дэвида

В Москву приезжает Дэвид Сильвиан — бывший вокалист Japan, эстет и отшельник. «Афиша» встретилась с ним в Милане

Вступительные экзамены в Миланской консерватории имени Джузеппе Верди, которые сам Верди когда-то провалил, уже закончились. Тем не менее на доске висят листы с расписанием очередных зачетов. Рядом с убранными под пуленепробиваемое стекло скрипками Амати десятки людей в фойе готовятся сдать в гардероб мотоциклетные шлемы — это едва ли не единственные жители Милана, предпочитающие элегантным рубашкам старые хлопковые футболки, купленные на концертах: Лу Рид, гитарист Genesis Стив Хэкетт, New York Dolls, наконец. Впрочем, роскоши тоже хватает — в буфете, куда можно попасть, только получив номерок (итальянцы имеют обыкновение ссориться из-за очереди и в консерватории в том числе), я стою в компании людей, тревожно поглядывающих на часы, щедро усыпанные драгоценными камнями, — все хотят успеть выпить кофе и при этом не опоздать к моменту выхода Сильвиана на сцену. Я тоже боюсь опоздать, хотя и провела вместе с ним утро.

Началось это самое утро примерно так. Дэвид Сильвиан с вежливым презрением осматривает террасу отеля, в котором имел неосторожность поселиться: расшитые золотом подушки, пара чахлых пальм в кадках, пыльные динамики, передающие ранние записи группы De-Phazz, и совсем уж необъяснимый предмет — боксерская груша, свисающая с потолка. Курить нельзя, впрочем, Сильвиан не курит, не ест мяса и не пьет ничего крепче воды с тех пор, как серьезно занялся религиозными практиками, и потому молча усаживается в кресло посреди псевдоиндийского великолепия. Впрочем, других отелей в Милане в эти дни не предлагают: проходит важнейшее городское событие — осенняя Неделя моды. Через холл время от времени пробегают начинающие дизайнеры и представители смежных профессий. Некоторые из них напоминают Сильвиана тридцатилетней давности — ослепительно белые челки, шелковые рубашки в горошек, аккуратно подкрашенные губы. Артист равнодушно отводит взгляд. Он слишком серьезно относится к себе, чтобы обращать внимание на окружающую кутерьму. Впрочем, его куртка с вышитой надписью «European Son» однозначно отсылает к вполне себе легкомысленному хиту Japan, написанному им лет тридцать назад. Я осторожно спрашиваю: неужто Сильвиан намерен сыграть какие-то песни Japan? «Ни в коем случае», — отвечает он.

— Я отдаю себе отчет в том, что публика ждет от концерта знакомых песен, но сейчас у меня не больше прав на исполнение вещей вроде «Ghosts», чем у любого другого. С годами ты отдаляешься от песен, написанных в молодости, связь с ними истощается — на эмоциональном уровне, на уровне формы и стиля. Утратив связь с материалом, невозможно играть вживую. Некоторое время назад я думал, что больше никогда не поеду в тур, но друзья убедили меня дать публике последний шанс.

Я спрашиваю, чем его привлекла Москва, — Сильвиан сам проявил инициативу, сообщив, что хотел бы снова выступить в России. Он объясняет:

— Я не очень понял, правильно ли публика восприняла нас три года назад. Все-таки «Blemish», наверное, был не совсем уместным, слишком сложным альбомом для тех, кто впервые пришел на концерт Сильвиана. Сейчас мы играем материал последних двадцати пяти лет: то, что сделали с Чукаем из Can, с Кристианом Феннешем и с Рюичи Сакамото, вещи с альбомов Nine Horses, записанных с немецким электронным музыкантом Бернтом Фридманом. Я выбрал по паре вещей из каждых пяти лет. После тура наконец навсегда освобожусь от этого груза.

Сильвиан освоил искусство расставаний: в начале девяностых он распустил группу Rain Tree Crow, оказавшуюся бесплодной попыткой продолжить работу с музыкантами Japan. Сотрудничество с Робертом Фриппом он прекратил со словами «Это какая-то ошибка». Разорвал контракт с лейблом Virgin и открыл собственную студию в Новой Англии. Расставшись с женой и записав интроспективный альбом «Blemish», разочаровался в живых концертах. Сейчас ставки повысились — и артист, кажется, замахнулся на большее.

— Поп-музыка себя изжила, и работать с традиционной структурой стало совсем неинтересно. Нет, кое-какие удачные песни есть — посмотрите, например, на то, что делает Мисси Эллиотт, — но ничего нового в поп-музыке уже определенно не произойдет. Теряется даже интерес к прослушиванию: я пробовал переслушать любимые альбомы Ника Дрейка, но и они теперь воспринимаются не так, как раньше. Чем старше ты становишься, тем искуснее твое красноречие, тем богаче твой язык и, стало быть, нужно искать новые средства, новые формы. Знаете, когда впервые берешься за некую дисциплину, то на первой стадии развиваешься очень быстро, легко набираешь темп, потому что ты не уверен в результате: тут одинаково вероятны успех и провал. Традиционно мы представляем себе песню как циклическую структуру — ритм, рефрен, куплет. Сейчас я хочу поставить эксперимент следующего рода: произвести деконструкцию формы, чтобы все держалось на вокале, чтобы слушатель при этом все-таки понимал, что имеет дело именно с песней.

Последняя сольная работа Сильвиана — 70-минутный саундтрек «When Loud Weather Buffeted Naoshima», сопровождение к инсталляции, выставленной в музее на японском острове Наошима. Песней его можно назвать только в самом радикальном смысле. Сильвиан не лукавит: эксперимент вышел кристально чистым. Если бы вокал принадлежал ему, радость узнавания, несомненно, облегчила бы восприятие. Но знакомого сумрачного баритона там нет — есть только звоны, шорохи и свисты.

О своих отношениях с Японией Сильвиан говорит сдержанно, как и подобает человеку, который начал ездить туда слишком давно, чтобы пускаться в восторженные подробности.

— Поездки в Японию очень плодотворны. Я встречаюсь с людьми, между нами завязываются дружеские отношения, в некоторых случаях мы начинаем вместе работать — в частности, я много лет сотрудничаю с японскими видеоартистами. Мне достаточно увидеть какие-то фрагменты их видео или пару фотографий, и я сразу понимаю, есть ли в нашем эстетическом восприятии что-то общее. Потом, я полностью им доверяюсь: например, того, что происходит на экране у меня за спиной, я вообще никогда не видел — замечаю только какие-то отрывки длиной в секунду, когда оборачиваюсь.

На нынешнем концерте мы увидим двух японских приятелей Сильвиана: пианиста, которого Сильвиан поймал в суши-баре стокгольмского аэропорта, и видеоартиста, сделавшего простую и невероятно изящную декорацию сцены. На полупрозрачное полотно проецируются абстрактные цветовые пятна, на лирических композициях вспыхивающие яблоневым цветом, на полных горечи вещах с записанного вместе с Рюичи Сакамото альбома «World Citizen» обращенные в бурые потеки.

Мимо нас пробегает стайка моделей, и я наконец решаюсь спросить про моду. Сильвиан презирает социальный аспект моды, но сами по себе вещи ему очень нравятся: пиджаки, рубашки, свитера, ботинки. Он вспоминает о французском художнике Кристиане Болтански, делавшем инсталляции из одежды, обуви и фотографий умерших людей. В Нью-Йорке, рассказывает он, после событий 11 сентября люди приносили и складывали у стен кучи найденных вещей, было очень похоже на эти самые инсталляции.

Сейчас Сильвиан живет в нескольких часах езды от Нью-Йорка, в Нью-Гемпшире, где почти все время проводит в студии в полном одиночестве. И говорит, что крайне доволен этим фактом.

— Я один из тех людей, что предпочитают стерильные поверхности. Чем меньше отвлекающих деталей, тем лучше. Зато у меня много дневного света, я смотрю на меняющийся пейзаж за окном. Зимой лес покрыт снегом, это очень красиво. Все музыканты, приезжающие ко мне, с удовольствием задерживаются в гостях.

Я напоминаю ему об одном эпизоде, когда он записывал альбом «Snow Borne Sorrow» и его нынешний басист Кит Лоу привез в студию поразившее его имбирное печенье.

Брови Сильвиана устремляются вверх, и он интересуется, откуда мне известно про имбирное печенье. С некоторым стеснением я признаюсь, что прочла об этом на его собственном сайте. Мне становится неловко: похоже, Сильвиан полагает, что в раздел «Дневник» порядочные люди заглядывать не должны. Смягчившись, он сообщает, что Кит Лоу действительно владеет фамильным секретом приготовления имбирного печенья — и оно у него получается выше всяких похвал. Кит Лоу, судя по всему, любопытный человек. Он собирает автографы астронавтов (да, у него есть росчерк Нила Армстронга) и престранные настольные лампы с движущимися картинками — эффект создается за счет тепла, от которого внутренний цилиндр начинает вращаться. Великолепный басист Лоу выходит на сцену в элегантном черном килте и высоких сапогах. Как и в случае с художниками, музыкантов Сильвиан выбирает практически интуитивно. Объясняя, на чем все-таки основана его убежденность, он несколько раз произносит слово «эстетика», подразумевая под этим отнюдь не совпадения в любимых фильмах и книгах, а музыкальный, слушательский опыт.

Внезапно рядом с нами раздаются глухие звуки борьбы: роуд-менеджер Сильвиана сосредоточенно колотит по боксерской груше и настойчиво просит заканчивать интервью — группе нужно немедленно выезжать на саундчек. Я только успеваю спросить Сильвиана о его самом сильном литературном впечатлении за последнее время, и он мимоходом называет имя американского критика, недавно выпустившего сборник монографий. Позже я пытаюсь восстановить имя критика по записи, но оказывается, что именно этот фрагмент безнадежно испорчен: у игравшей все это время De-Phazz есть композиция «Jazz Music», в которой с настойчивостью шмеля вокалист на разные лады артикулирует вязкое слово «джаз», — именно этот дребезг заглушил, может быть, самую ценную рекомендацию артиста.