Премьера первого альбома группы Revoltmeter «Russian Epic Electronica»

«Родная земля», «Освящено огнем», «Десант в Заполярье» — это названия песен. «Песняры», Инна Желанная, «Гражданская оборона», голоса неведомых дикторов и политиков, из речей которых вырезаны глубокомысленные философские сентенции, — это их материал. Замыленные монохромные съемки древних самолетов и до боли знакомых бытовых обстоятельств — это видеоряд. Патетичная без перегибов, оправданно амбициозная, обреченно героическая масштабная электроника, заполняющая все отведенное ей пространство, — это музыка. Двое москвичей из Revoltmeter придумали, кажется, неизведанный доселе способ обращения с воплощенными в звуке советскими мифами — и звучит их продукция тем более неожиданно, что ранее Андрей Орлов и Сергей Киселев состояли в группе Adler, которая играла романтичный электропоп, где, кажется, не было вовсе ничего русского (звучал он примерно так); очень любопытный поворот событий. Их первый альбом в новом качестве, открыто названный по ими же самими придуманному жанру — «Russian Epic Electronica», — вряд ли можно счесть полномасштабной победой (метод и собственная стезя тут все-таки скорее пока нащупываются), но он точно открывает какой-то новый фронт. И правда странно, что раньше это никому не пришло в голову — поместить все эти торжественные гармонии и восклицательные знаки в новый контекст, превратить их в знак — и одновременно в функцию; в конце концов, ведь у футуристического пафоса иных ответвлений электронной музыки и первооткрывательского зуда советских 60-х в самом деле много общего. Вообще, в том, как и с каким материалом работают Revoltmeter, можно усмотреть еще один важный смысл. Дело ведь тут не в реабилитации этого самого прошлого (с ней, к счастью, уже давно все в порядке), но в его присвоении — причем понятно, что на этом поле у ансамбля и, шире, новой русской музыки есть серьезный, обладающий большими ресурсами конкурент в виде официальной культуры. Штука в том, что официальная культура всячески пытается подменить эстетику идеологией. А Revoltmeter — наоборот. И кое-что у них, кажется, получается. В самом деле: раз уж гордое слово лежит в остывшей золе — почему бы нам не попробовать раздуть пламя?

Премьера: Revoltmeter — «Russian Epic Electronica»

«Афиша» поговорила с участниками Revoltmeter о том, как и зачем они придумали свою группу.

— Ну и название альбома у вас — «Russian Epic Electronica». Как будто тег, а не название.

СЕРГЕЙ КИСЕЛЕВ: А мы подумали просто — зачем изгаляться? Почему не использовать такую отличную возможность и не сказать, о чем эта музыка? Так просто понятнее. У людей сейчас слишком мало времени на то, чтобы оценить, что им предлагают, и чем быстрее подашь идею, тем быстрее человек решит — его это или не его. У нас были, конечно, другие варианты названий…

АНДРЕЙ ОРЛОВ: «Большой каменный мозг» например. Тоже о чем-то говорит. Но вообще, с этой русской былинной электроникой все предельно просто получилось. Когда мы завели Soundcloud, там надо было написать жанр. Я сначала написал по-английски. А потом господин Бояринов, который про нас делал материал, гениальным образом перевел на русский. То есть оно и по-английски звучало удобоваримо, а по-русски — еще лучше.

— По всему видно и слышно, что у вас есть какая-то очень четкая идея, видение той музыки, которую вы играете. Изложите их, будьте так добры.

ОРЛОВ: Началось-то все не с идеи — не то что мы сидели и что-то выдумывали. Просто был перерыв в нашем совместном творчестве, и я начал делать всякие реэдиты на нечто отечественное. Просто для себя. И вдруг оказалось, что они цепляют.

КИСЕЛЕВ: Вот есть что-то из великого наследия, например Анны Герман, что тебя торкает. Ты берешь, делаешь реэдит просто потому, что нравится, — а потом понимаешь, что он может стать основой движения дальше. Мы раньше не привязывались к каким-то любимым вещам, и получалось, что мы пытаемся что-то вытянуть из некой субстанции, которая витает в воздухе, и придать этому форму. А здесь у нас появился якорь в собственном прошлом. Причем именно в собственном, это важно. Это не фантазия на тему. Это не как малолетки, которых в 1985 году еще на свете не было, а они уже ностальгируют по первым компьютерным играм. Мы все это видели тогда, слышали тогда, мы в это играли тогда. Мы не тоскуем по тому, что не испытывали. Мы просто зацепились за то, что звучало по радиоточке. Музыка-то была, в общем, хорошая — вот из нее и получили подпитку. Это не про ностальгию, это скорее про поиск какой-то душевности. Ностальгия — это вообще фальшивая штука, на мой взгляд.

ОРЛОВ: В какой-то момент понимаешь, что нужна точка опоры. Она может быть, конечно, в Лондоне, в Лос-Анджелесе… Но у нас она здесь. Сейчас, конечно, все это имеет такой немножко мутантский характер, но мне бы хотелось, чтобы дальше все шло в сторону полностью своего звучания. Но органичного. Не надуманного. Такого, которое прорастает из тебя.

— Интересно все-таки, что точка опоры у вас здесь, учитывая, что Adler, по моим ощущениям, были абсолютно нездешней группой. Как западники превратились в славянофилов?

ОРЛОВ: Ну, строго говоря, на первом альбоме Adler было две песни на русском. И вообще — мы не ставили себе цели быть западниками. Наверное, поэтому мы никуда и не попали. Если бы мы сразу выбрали себе нишу — бритпоп, постпанк, еще что-то, — может быть, было бы по-другому. А так мы опирались просто на свои мелодии и песни, ну и угодили между форматов. Пение на английском было обусловлено чисто эстетическими причинами. Песни с первого альбома Adler изначально существовали на русском, но, на наш взгляд, это звучало недостаточно эстетично. Короче, мы не ощущали себя англофилами. Как сейчас не ощущаем себя почвенниками. Есть какой-то скрытый пласт нашей музыки, на который часть треков Revoltmeter опирается. Часть треков опираются на западные влияния: «Руда в ледяном колодце» например, там же вообще группа Coil. Ну это и нормально для нашей страны, правильно? У нас весь Питер в итальянской архитектуре, но все равно это — наше.

КИСЕЛЕВ: Мы пытались сами себя анализировать и решили, что у нас нет целенаправленной идеологии. Да, мы смотрим назад. Да, наш взгляд специфичен, это точно не взгляд ностальгирующего первоклашки. Но мы видим в прошлом какие-то вещи, которые нам нравятся, и не задумываемся о том, что они принадлежат совку и России. Они нами воспринимаются как родные, безотносительно идеологии и национальной идеи. Можно сколько угодно притворяться, устраивать себе здесь маленькую Калифорнию или Уилльямсбург, но ты все равно никуда не денешься от того, что вырос здесь. Полная внутренняя эмиграция невозможна.

ОРЛОВ: Вот я ехал домой недавно на электричке по Ярославскому направлению. Слушал плеер. И вижу: в вагон заходит колоритнейший перец, с бородкой такой клинышком мерзотной, волосами непромытыми, баяном — и давай!.. То есть в наушниках у тебя играет последний альбом The Presets, а видеорядом вот это. Как-то так все и обстоит.

КИСЕЛЕВ: Но мы не переходим черту. То есть ты не готов принять в этом участие — обнять этого бомжа, подыграть ему. Но игнорировать его ты тоже не можешь. И тебе не хочется бежать, устроить истерику, эмигрировать, забыть о своем прошлом. Это часть твоей реальности. Эти люди не вызывают у тебя желания вызвать зондеркоманду, всех отмыть, напоить чаем, построить и расстрелять. Просто реальность — она вот такая. То же самое примерно на самом деле ощущает настоящий англичанин или настоящий француз.

— Не знаю, как насчет идеологии, но дух некий в вашей музыке определенно присутствует.

ОРЛОВ: Ну мы добивались соответствия цайтгайсту. Это же художественное произведение. Переигрывать Roxy Music сейчас, наверное, можно, но зачем?.. Хочется, чтобы резонировало с окружающим миром. Меня вот цепляет какая-то героика ужаса, которая есть даже в самых бытовых образах и картинках советских. 20 лет назад ты этого не замечал, а сейчас на отдалении уже видишь какую-то потустороннюю, инфернальную историю.

— В смысле абсурд русской действительности?

КИСЕЛЕВ: Скорее хтонь.

ОРЛОВ: Это вот как раз у многих вылезает — абсурдистика, отчаяние, да. Но я о другом. В русском, на мой взгляд, есть много преодоления, героики. Какой-то внутренний подвиг на постоянной основе. Это, кстати, очень чувствуется у «Гражданской обороны».

КИСЕЛЕВ: И именно это воспевалось советскими поэтами и писателями. Я недавно в букинисте купил несколько сборников стихов и теперь их просто обожаю. Там люди совершенно искренне, не стесняясь никакой наивности, простоты, банальности, воспевают этот повседневный трудовой подвиг. Условно, председатель колхоза пишет стихи о работе в колхозе. И я чувствую, что это не наигранно, это изнутри идет, а не из идеологии.

ОРЛОВ: При этом тут, конечно, есть много препятствий. Когда ты заходишь в эту область, велик риск показаться пафосным. Тебе сразу начинает хотеться какой-то защиты. Хотя если посмотреть вокруг — там все те же вещи существуют по-прежнему.

КИСЕЛЕВ: Тут очень трудно не свалиться в область пафоса, гротеска и вообще абсолютного зла. У нас же еще по-прежнему постмодернизм: ты что-то сказал искренне, а все думают, что у тебя фига в кармане. Все воспринимается как стебалово, глумление, кич. А на самом-то деле все просто. И вот нужно найти такую тональность, чтобы тебя не могли упрекнуть в фальши, неестественности. Хотя ладно — все равно упрекнут. Это как сказать, что ты любишь русское: сразу столько ярлыков навесят, что не отмоешься до конца жизни.

ОРЛОВ: Потому мы и делаем все выверенно, чтобы соблюсти меру.

— То есть эта мифология советской цивилизации вам все-таки важна?

КИСЕЛЕВ: Даже шире. Понятно, что в советском мы выросли, но тут присутствует огромное количество заряда, который, например, толкал русских в послереволюционные годы на открытие новых направлений в живописи. Революционность, творческий поиск, вклад в мировую культуру серьезный… Русских футуристов везде до сих пор помнят и обожают. Общий вектор у нас на новые начинания, на оригинальные изобретения.

— И именно это объединяет «Песняров» с Летовым?

ОРЛОВ: Конечно. «Песняры» вообще были очень необычной группой. Они играли все — и фолк, и арт-рок, и новую волну, и хард-рок. Проблема в том, что в записанном виде сохранилось 20 процентов того, что они делали. Все остальное — какие-то бутлеги. Очень странная ситуация. Они записывали что-то, что им на «Мелодии» предлагали, а все остальное даже не трудились фиксировать. Делали программу высочайшего качестве, ездили с ней годами, а сохранялась она только потому, что кто-то подключался к пульту и записывал. Они крайне разнообразные на самом деле. Понятно, что там есть масса всего, что слушать невозможно. Но есть и очень интересные вещи. Причем у них подход-то изначально был прямолинейный. Они брали актуальный саунд начала 1970-х — Chicago, фанк какой-нибудь, западный фолк-рок; без King Crimson, думаю, там тоже не обошлось, — и синтезировали с белорусскими народными песнями. И сейчас это может казаться устаревшим, но тогда — представьте себе: приходит бабулька в 1972 году на концерт и видит, как группа в арт-роковом ключе играет белорусские народные песни.

— Почему вы это все помещаете именно в такую среду — электронную, танцевальную? Тоже неочевидное, в принципе, решение.

КИСЕЛЕВ: Мы же начинали как гитарная группа. А потом обратили внимание, что наши вещи просто больше витаминов сохраняют, если они не выварены в этом гитарном соку, в производстве которого участвуют ударники, басисты и вообще какие-то левые люди. Была же показательная история с этими демками, которые были показаны под видом «Границы затмения». Для нас в 2003 году это был шаг влево. Мы взяли советский синтезатор «Аэлита», записали несколько демок и похоронили их. А потом выкопали и поняли, что именно в таком виде они звучат лучше всего. Кроме того, электронная музыка делается более оперативно — не нужны дополнительные итерации типа репетиций. Стивен Уилсон из Porcupine Tree всегда записывает самые первые вокальные дубли, потому что дальше пропадает эмоция. Вот и когда мы быстро доносим то, что ухватили и сразу записали, больше витаминов сохраняется. Да и вообще, гитарные аранжировки отключают большую область тонального богатства. В гитарной музыке потолок есть, а в электронной его нет в принципе.

— Ну а система координат, ориентиры какие-то у вас есть в этом плане?

КИСЕЛЕВ: У нас издавна огромная любовь к The KLF. Мы вообще начинали 11 лет назад, вдохновившись книгой Билла Драммонда «The Manual (How to Have a Number One the Easy Way)». Она вскрыла мозг абсолютно.

ОРЛОВ: Мы тогда еще пребывали в иллюзии, что нам нужны басист и барабанщик, и я помню, как Сережа сказал: если ты увидишь кого-то в метро с этой книжкой, и он будет уметь играть на басу — это наш человек.

КИСЕЛЕВ: До сих пор ищем (смеется).

ОРЛОВ: А что касается влияний… Ну понятно — Coil, Пи-Орридж. Hawkwind. А нового я слушаю настолько до фига всего, что тут конкретных имен и не назовешь. Сейчас мне из области электроники интересны люди, которые смешивают жанры вместо того, чтобы играть чистые техно, хаус или электро. Есть такая серия миксов «Balance», которые записывают люди вроде Йориса Воорна или Джеймса Холдена, — вот это занятно.

КИСЕЛЕВ: А я продолжаю слушать пауэр-поп и глэм. Мне вообще нравятся мелодические крючки. И когда я для Revoltmeter что-то придумываю, я нахожусь в этой глэм-роковой ситуации, где важен рифф, хук, маленькая мелодия, которая цепляет и тащит за собой всю конструкцию. Так у нас все и работает: Андрей делает атмосферу, а я добавляю мелодическую линию.

— Ваша музыка так устроена, что она будто бы обязана звучать на больших площадках. Вы к этому стремитесь?

ОРЛОВ: Ну хотелось бы, да. И стратегия есть. Конечно, наша цель — не просто зафлудить интернет, а выйти на сцену. Тем более что сейчас в электронике жизнеспособно как раз то, что работает на сцене. Как вот я ездил на фестиваль Melt недавно, и на меня огромное впечатление произвели Nero. Это просто феерический пи…дец — в плане звука, света, всего. Впечатление на одном уровне с Metallica. Как будто фигачит сверло и наматывает на себя твои кишки. Или вот в «Солянку» приезжал Арно Реботини с Black Strobe — и просто задал жару. Два часа жесточайшего EBM. Выходя оттуда, люди чувствовали себя так, будто попали внутрь стиральной машины. Ни мелодий там не было, ничего — просто аналоговое месилово, угар с первой минуты до последней. Хотелось бы, конечно, какого-то такого уровня достичь.

КИСЕЛЕВ: Да, хочется языческого дионисийского угара. У нас очень любят грузить, очень любят идеологию, слишком много интеллектуального, от головы. А мы хотим, чтобы всем было весело прежде всего. И если играет вещь с семплом из «Гражданской обороны», чтобы люди не просто узнали, но и оценили, что под этот гениальный летовский рифф можно танцевать.

— А из окружающего русского контекста вам хоть что-то нравится? Такое ощущение, что совсем ничего.

ОРЛОВ: (Долгая пауза.) Ну мне нравится творчество Константина Меладзе. Очень достойная мелодика, на том, былом уровне.

КИСЕЛЕВ: Да, Меладзе — это Пахмутова сегодня.

ОРЛОВ: А в остальном… Ну вот, казалось бы, прошло 20 лет с развала СССР. Но в культурологическом плане у нас до сих пор дымящаяся пустыня. Почти ничего не выросло. О'кей, есть русский рэп, но, понимаете, в Польше рэп тоже — магистральное направление. И когда ты видишь толстых белых поляков, читающих хип-хоп, — это всегда очень смешно. Наверное, тем, кто смотрит со стороны на уральских рэпующих чуваков, тоже смешно. То, что в модном контексте, тоже всегда падает в какие-то ниши — постпанк, балеарик, синтипоп…

КИСЕЛЕВ: Это все настолько вторично, что не вызывает ни малейшего интереса. Ты уже слышал все это в оригинале, и оно было намного лучше. Это вдохновенная, интересная — но все равно копия. Понимаете, понятию «внутренняя свобода» в нашем контексте 20 лет. А там оно существует с момента принятия Magna Carta. Там люди эволюционировали внутреннее. Они свободные, незашоренные, раскрепощенные и позитивные. У них есть права, причем давным-давно. И когда такой человек садится с гитарой или синтезатором что-то сочинять, остановить его может только его воображение. И это мы еще умалчиваем, что он все слушал, ему все доступно, он может выйти из дома и увидеть самую модную сейчас группу, даже если живет в бельгийской провинции. И это не как у нас, где группу Radiohead до сих пор ждут как манны небесной, — они в постоянном контакте с этой культурной средой. Когда вокруг тебя все фонтанирует, ты можешь это впитать, сидеть на пособии и все время посвящать сочинению песен, не боясь, что завтра протянешь ноги. А у нас есть эта вековая традиция забитости, задавленности, вторичности. Мы до сих пор топчемся на мировой культурной обочине. И потому, к огромному сожалению, прыгнуть выше головы практически ни у кого не получается.

Следить за группой Revoltmeter можно с помощью их Soundcloud, фейсбука или официального сайта