«Апокалипсис — это состояние ума. И для музыки это лучшее состояние»

— Вы с Нимай — сестры и неразлучны с самого детства. Каково это, играть со своей сестрой в одной группе и проводить с одним человеком столько времени? Вы хорошо друг друга понимаете?

— О да, у нас есть телепатическая связь! Заканчиваем предложения друг за другом, все в таком духе. Еще перед тем, как сделать группу, мы с Нимай вместе занимались танцами, балетом. Целых восемь или девять лет. Мне кажется, наш музыкальный язык вырос из танцевального. Наша коммуникация друг с другом — она прежде всего танцевальная, хореографическая, просто мы танцуем через музыкальные инструменты. Разумеется, в том, что мы сестры и вместе живем, есть недостатки, например, если нам нравится один и тот же парень — это беда! (Смеется.) Шутка.

— Ваш новый альбом записывает басист Ариэля Пинка Тим Кох. Как вы с ним сошлись?

— Мы с ним встретились в прошлом году на All Tomorrow’s Parties, где и мы играли, и они с Пинком. И с Тимом как-то продолжили поддерживать связь. В какой-то момент мы искали басиста, написали у себя в фейсбуке: «Эгей, мир, интернет, мы ищем кого-нибудь, кто играет на басу». Очень много было ответов, а он просто позвонил вдруг и говорит: «Хей, ребята, а можно, я с вами поиграю?» И мы моментально нашли общий язык.

— А он вам про Москву ничего не рассказывал? Вы сюда летите, а он здесь был год назад.

— Нет, по правде говоря. Но зато знаете что, у нас предки из России! По маминой линии. Хотя я уже в третьем поколении американка. Поэтому мне всегда хотелось побывать в России. Это такая давняя мечта у нас была — приехать сюда и прикоснуться к своим корням.

— А с Animal Collective вы как познакомились? Они же помогали вам с альбомами, выпускали вас на Paw Tracks.

— Мы хорошие друзья. Мы, в общем-то, случайно познакомились, тоже на фестивале, на SXSW в Техасе. Дэйв Портнер, Эйви Тэйр то есть, был в зале и подошел ко мне после концерта. Я даже не сразу поняла, что это он — только где-то в середине разговора, — и очень удивилась. Через какое-то время они предложили нам что-нибудь выпустить на Paw Tracks. Они нам очень помогли с альбомом «Shadow Temple», который мы записывали в старой церкви в Нью-Йорке, и Дэйв и Джош помогали нам и немного сыграли на альбоме. Они больше не живут в Нью-Йорке, к сожалению, поэтому мы с ними реже видимся, чем хотелось бы, но мы все еще дружим. Они очень простые ребята, очень добрые и дружелюбные, поэтому с ними очень легко общаться. Настоящие душки.

— Вы, как и многие современные музыканты, параллельно с музыкой занимаетесь другими творческими делами: снимаете фильм, делаете инсталляции и так далее. Как для вас все это связано? Музыка для вас остается самым главным?

— Ох. Ну это же как спросить у матери, какого из своих сыновей она любит больше всего. «Здравствуйте, какой ребенок у вас — лучший?» Да и по поводу связи сложно сказать. Я до сих пор не очень понимаю, что такое искусство. Что такое живопись? Что такое музыка? Мы еще толком с этим не разобрались. Не знаю, где пролегает граница, где кончаются инсталляции, где начинается музыка и так далее. Для меня это все — один язык или по крайней мере синонимичные языки.

— Вы в Prince Rama очень любопытно сочетаете как бы смешные, ироничные вещи с достаточно серьезными. Начнем со смешного: то, как вы одеваетесь, как себя ведете или как шутите в песнях — как в «15 min Exorcise», например. Откуда все это берется и почему?

— Интересно даже не откуда все это смешное берется, а почему все такие серьезные все время! Мне кажется, что все на свете в той или иной степени — забава, развлечение. Даже то, что кажется очень серьезным. Если разобраться, то все в конце концов кажется смешным и абсурдным. Например, вы не зря про «Exorcise/Exercise» вспомнили. Люди жутко серьезно относятся к аэробике и вообще к физическим упражнениям. Прямо очень. Но если вдуматься, чем человек занимается? Работает над своим телом, которое через несколько лет просто-напросто сгниет. Какой смысл тогда? Абсурдно, нелепо. Ну и, конечно, одновременно с этим достаточно мрачно и жутко, если подумать. Мне кажется, если принимать во внимание обе стороны дела, где-то между ними и скрывается истинный смысл всех вещей.

— Ну да, у вас в музыке полно элементов, которые никак смешными не назовешь: все эти шаманские, фольклорные штуки, ритмы и напевы.

— Любопытно, что вы использовали слово «шаман». Это же сибирское слово. Мирча Элиаде, приехав в Россию, жил с сибирскими племенами и после этого начал писать про шаманизм, отсюда оно и пошло во весь остальной мир. Сам термин меня немного смущает из-за того, как часто его используют впустую, особенно сейчас — зайдите в любой нью-эйджевый книжный магазин, и там будут книжки типа «Как стать настоящим шаманом». Я не хотела бы использовать это слово применительно к нам, это оскорбительно для настоящих шаманов. В то же время я прекрасно понимаю, о чем вы. Смысл шаманской музыки, мне кажется, не в исполнении каких-то песен или мелодий, а в том, чтобы открыть себя, чтобы нечто постороннее играло музыку через тебя, чтобы песни стали порталом в другие миры. И вот это нам интересно, и это, по-моему, происходит с Prince Rama в определенные моменты. Я заканчиваю писать песню и понимаю, что я-то ничего не написала. Это не моя песня — ее написало что-то другое. Когда ты так открываешься, ты не управляешь тем, что за духи разговаривают через тебя. Иногда они очень дружелюбные, иногда — очень мрачные. Иногда они могут быть божественными, иногда это демоны. Весь спектр, так сказать.

— Ого. Вам никогда не бывает страшно?

— Нет, страх я чувствую редко. Мне страшно, когда я не подключена к тому, другому миру. Когда тебя оттуда выбрасывает, и ты просто стоишь, играешь ноты, аккорды, вспоминаешь песню, вспоминаешь, как нужно правильно играть. Вот это страшно — ты просто включаешься в такой исполнительский цикл: «Ох, я на сцене, я должна играть, все может не получиться». Когда ты теряешь связь с духами, ты просто кусок плоти, стоящий на сцене.

— В вашей музыке большую роль играет внешний вид — то, как вы одеваетесь, как себя ведете. Вы много с Нимай проводите времени, придумывая себе костюмы, насколько для вас все это важно?

— Поверьте, вы не хотите этого знать. (Смеется.) Для нас очень важно, как мы выглядим. Точнее, не совсем так. Знаете, в немецком есть такое понятие — Gesamtkunstwerk. Целостное, тотальное искусство. Вот музыка — это такая абсолютная форма искусства, которая включает в себя все. Не просто пальцы, играющие на клавишах, и рот, поющий песню, а как будто целое существо транслируется через тебя, цельное и неразрывное, а ты — просто помещение для него. И от того, как ты украсишь это помешение, зависит, что через него будет проходить. И чтобы через него проходило что-то прекрасное, стоит его украсить соответствующе. Мы постоянно об этом думаем — это ритуальные одежды. Это касается не только концертов, я помню об этом, когда одеваюсь в повседневной жизни. Даже украшения играют роль. Например, моя бабушка по материнской линии, которая из России, недавно умерла и оставила нам все свои украшения, завещав, чтобы мы их надевали на выступления. И надевая эти украшения, переданные по наследству, мы как бы воссоединяемся с ней, ее дух присутствует вместе с нами на сцене. Или, например, многие из наших костюмов делали наши хорошие друзья, так что мы берем их силу с собой на концерт. Все это восходит к традиции дарить вещи и передавать вместе с ними часть своей силы. Надо помнить о том, что ты лишь сосуд, и одеваться подобающе.

— Я еще помню, вы в какой-то момент очень сильно были увлечены EVP, феноменом электронного голоса, много рассказывали об этом в своих интервью. Вы все еще этим интересуетесь?

— Еще как! И это постоянно происходит на наших записях. Странные звуки, которые непонятно откуда берутся. Мы выключаем всю технику, перенастраиваем, а звук все еще там. Причем в каждом месте по-своему происходит. Такое ощущение, что мы все время записываемся в домах с привидениями. На концертах тоже случается: все время откуда-то берутся звуки, которые ни один из наших инструментов не может издавать. Никакого не могу найти объяснения этому, кроме потустороннего вмешательства.

— Я никогда не был на ваших концертах, но, я так понимаю, вы всегда как-то взаимодействуете с публикой. Заставляете людей петь с вами, танцуете с ними и так далее. На вас всегда адекватно реагируют?

— Конечно, нет! Мы часто выступаем перед людьми, которые просто стоят и таращатся на нас, как будто мы сумасшедшие. Может, мы и правда сумасшедшие. Концерт — это же не просто представление, это обмен энергией между нами и зрителями. Мне хочется, чтобы он был больше похоже на разговор, чтобы мы не только выдыхали, но и вдыхали тоже. Это даже важнее, чем просто хорошо сыграть песни.

— Кажется, что ваша музыка со временем становится все более собранной, четкой, вы все лучше понимаете, что делаете. На «Trust Now» это особенно слышно. Вы сами ощущаете такое развитие?

— Спасибо, я понимаю, о чем вы. Хочется верить, что так и правда происходит. Это очень естественный процесс. Я с самого начала надеялась, что с группой так все и будет, что со временем музыка будет становиться плотнее, четче. Чем дольше ты играешь, тем лучше ты начинаешь понимать себя, людей вокруг. Когда я писала первые песни, я была еще в колледже, я вообще ничего не понимала. Жизнь становится более осознанной, и на музыке это тоже отражается.

— Вы часто и много говорите про конец света. Насколько для вас важен этот концепт? Можно сказать, что ваша музыка — про конец света?

— Да. Вообще, вот этот новый альбом, который мы только что записали, он целиком про апокалипсис. От начала до конца. Конец света — очень интересная штука. Ведь что такое мир вообще? Есть ли у нас один-единственный мир, который может закончиться? Что такое время? Есть ли у времени начало и конец? На эти вопросы у меня нет ответов. Но я думаю, что есть много призм, миров, времен, которые существуют и происходят одновременно. Понимаете, да? У меня такое апокалиптическое сознание, я стараюсь всегда находиться в точке конца света и в точке его начала, в той самой точке, в которой змей поедает свой хвост, уничтожение обращается в созидание, смерть — в жизнь. Апокалипсис для меня — это вот это состояние ума. И для музыки и для творчества это лучшее состояние. Пока я писала песни для нового альбома, мир вокруг меня был целиком уничтожен. Самое настоящее творчество рождается из уничтожения.

— Несмотря на то что вы выросли в кришнаитской среде и практиковали эту религию, сейчас вы очень мало говорите о каких-то формальных религиозных практиках. Я правильно понимаю, что вы от всего этого отошли и исповедуете собственную философию, так сказать?

— Я бы не стала говорить, что она моя собственная, что она не имеет никакого отношения к существующим религиям. В конце концов, они все пересекаются и говорят о похожих вещах. Я вдохновляюсь большим количеством идей. Это сложно описать словами. Как объяснить другому человеку свое мировоззрение так, чтобы не уничтожить и не исказить его? Я написала манифест в какой-то момент, там максимально точно описано, как я вижу мир. Но даже с тех пор все поменялось. Я там в прологе написала: «Как только вы пишете слово «сейчас», оно тут же оказывается в прошлом», — и как только я написала этот манифест, он тоже сразу оказался в прошлом. Я все время двигаюсь вперед. Так и должно быть, я думаю. Опасно запирать себя в какой-то точной системе верований и принципов. Самое близкое, что я могу сделать, чтобы объяснить то, как я вижу мир, — это наш с вами разговор, который происходит прямо сейчас. Понимаете?

Prince Rama выступят в Москве в «Стрелке» в эту субботу, 30 июня