Wild Beasts как короли, The Weeknd как жертва, Hype Williams как загадка — и другое

Джефф Мэнгам превращает дворец съездов в палатку

«А чего вы так далеко сидите?» — удивляется Джефф Мэнгам, вглядываясь в темный зал. Концерт лидера важнейшей альт-фолковой группы 1990-х Neutral Milk Hotel проходит на единственной закрытой сидячей площадке «Примаверы», в трехтысячном зале Auditori, снаружи похожем на интересно обтесанный кусок стекла, а внутри — на зал заседаний; конкретно на Мэнгама продают дополнительные двухевровые билеты, и все они давно раскуплены. «Я не кусаюсь. Подходите ближе», — произносит небритый бард в рабочей кепке, и треть зала срывается с места, устремляясь к сцене; примерно через полминуты публика сидит прямо на сцене ровным полукругом вокруг кумира, для полного ощущения типа «как здорово, что все мы здесь» не хватает только костра у ног музыканта. Концерт Мэнгама и правда напоминает выступление в жанре авторской песни — акустическая гитара, голос, микрофон и публика, ловящая каждое слово; но мы бы жили совсем в другом мире, если бы все авторские песни были такими. Не мне и не здесь расписывать, в чем феномен и гений Neutral Milk Hotel и лично Мэнгама; скажу только, что в данном конкретном жанре — один человек с гитарой, без примочек, без ничего — это, наверное, был лучший концерт, который я видел в жизни. Мэнгам исполнял всю свою классику, почти целиком альбом «In the Aeroplane, over the Sea» плюс избранные номера с других записей, пел громко и дерзновенно, по нотам выводил все эти «ди-ди-ди-ди-ди-ди», голосом изображал партии духовых, устраивал забавные переходы с одной песни на другую без пауз; от всего происходящего было впечатление, что песня здесь выполняет свою максимально исконную функцию — рассказать историю, поделиться чем-то важным, что не выговоришь в простых словах, провязать связь между прошлым и настоящим. В каком-то смысле Мэнгам больше похож на большого писателя, чем на большого музыканта (хотя последним он, несомненно, является); его талант — в том, чтобы одновременно затейливо, страстно и фантастически просто выстраивать повествование, за которым следишь затаив дыхание. Ну и еще одна ремарка: занятно, что при всем культе Великой Отечественной войны, практикуемом в России, при всей той рефлексии, которой тема подверглась и подвергается в русской культуре, тут никто так и не написал таких песен об опыте войны, какие смог написать Мэнгам (не в смысле — таких хороших; а в смысле — вот именно таких). Впрочем, дело, возможно, попросту в том, что большому писателю чужое горе ближе своего.

Очки Эрленда Ойе

На больших фестивалях следует играть громко — непреложное вроде бы правило, которое играючи нарушают два норвежца с акустическими гитарами, составляющие группу Kings of Convenience. Полноценная группа к ним присоединяется буквально на последние три песни — в остальное время мужчины исполняют свой лукавый и нежный городской фолк на двоих, но при этом кажется, что могли бы с такой же легкостью взять и стадион. Точнее, мог бы даже в одиночку — все внимание на себя оттягивает, безусловно, Эрленд Ойе, долговязый блондин в очках как у Джона Леннона и с улыбкой молодого профессора, который сам не подозревает, что влюбляет в себя всех студенток в группе. Он подмигивает многотысячной толпе так, как будто знает в ней каждого, он сопровождает каждый свой подход к микрофону ужимками, которые могли бы служить словарным определением слову «милый»; кажется, что его товарищ Эрик Бе даже немножко дуется на коллегу, — и не оттого ли Kings of Convenience так нечасто подают признаки жизни? Бог его знает, но и тех признаков, что наличествуют, достаточно; в конце концов, и последние записи у KoC скучнее и обыденнее ранних — и норвежцы, кажется, и сами это знают, и играют вдоволь материала с первых двух альбомов, и заканчивают «I’d Rather Dance with You», и тут уж Эрленд вообще кладет гитару и начинает наивно и обаятельно танцевать по периметру сцены, и все происходящее окончательно становится похоже на счастливый выпускной.

Beach House — новые большие

Честно скажу: я ждал, что концерт мечтательных американцев из Beach House подтвердит изложенный в рецензии на их последний альбом тезис о том, что с выходом «Bloom» группа переместилась в высшую лигу. И он, в общем, подтвердил. По количеству публики так точно — возвращаясь к недоконченному спору в комментариях к первой серии впечатлений о «Примавере», ее было больше, чем на лидерах продаж Death Cab for Cutie, причем сильно больше. И это прекрасно, и группа этого более чем заслуживает — прискорбно разве что, что по их концерту этого никак не скажешь. Да, Beach House обзавелись подходящими декорациями (трио стоит на фоне панелей с недвижными вентиляторами, кажется, изображающих искомый домик на пляже) и подсветкой (в том смысле, что всю дорогу в полутьме разве что смутно угадываются очертания лиц тех, кто стоит на сцене), но этого, увы, недостаточно. Единственным большим потрясением концерта становится обнаружение того факта, что в Beach House все время поет девушка, а Алекс Скалли только иногда подпевает; по записям-то кажется, что они все время меняются, но это у Виктории Легран просто тембр такой многопрофильный; впрочем, подозреваю, что это такой восторг неофита, несколько нелепый для тех, кто давно знаком с тем, как устроены дела в Beach House. В остальном — увы. Дуэт играет вместе с барабанщиком, настойчиво и торжественно колотящим в бочку, но для того, чтобы перенести укромную интимность их песен на открытое пространство, этого не хватает. Весь фокус музыки Beach House — в тончайших оттенках, в деталях интонации; на фестивальном концерте они теряются — и получается, что все песни, даже самые любимые, звучат очень однообразно: драм-машина пшик-пшик, гитара ту-ру-ру, клавиши дзинь-дзинь, девушка уа-уа. Пока что эту группу лучше слушать дома, в плеере, ну или, может быть, в клубе — а там посмотрим, как они приспособятся к новым обстоятельствам.

Больше всего сценический дым идет Chromatics

Тезис про новых больших касается, в общем, не только Beach House, да и вчерашний тезис про темноту — не только SBTRKT (и, опять же, Beach House). Раз за разом такое происходит на наших глазах, и все-таки наблюдать за этим всегда бывает захватывающе — как группа, которая, кажется, только-только появилась и представилась, переходит со второстепенных ролей на главные. То же самое случилось и с Chromatics. Вроде бы совсем недавно был Пикник «Афиши», на который они приезжали в качестве дуэта демиурга-продюсера и застенчивой девушки и играли сколь красиво, столь и робко, и вот теперь — после «Драйва» и после «Kill for Love» — они стоят вчетвером, затянутые дымом, на большой сцене и растягивают каждую песню до восьми-десяти минут, потому что песни того более чем заслуживают. В принципе, Chromatics на концерте похожи на Chromatics в записи — разве что те ощущения, которые, слушая альбом, угадываешь, здесь переживаешь. Цифровые диско-паттерны бегут, как мурашки по коже, Рут Раделе берет медленный аккорд, барабанщик утрамбовывает хрупкую песенную материю бас-барабаном, будто бы взятым из стадионного рейва, — но здесь, в отличие от Beach House, он уместен; он даже добавляет музыке какое-то новое чувственное измерение. Chromatics живьем — это больше даже не про «Драйв», а про Дэвида Линча; под них невозможно не танцевать — но танец не превращает толпу в единый организм, а наоборот, будто бы разъединяет; не освобождает, но, напротив, заставляет погрузиться в себя. У этого танца нет кульминации, в нем нет эйфории и даже как будто бы вовсе нет телесности — только мерная пульсация сердца, которое горит медленным пламенем чувства, только то самое ощущение, что ты один на предрассветном танцполе, явленное в непосредственном опыте. В общем, это концерт, который длится сорок пять минут, — а в итоге кажется, что уже утро.

Про Hype Williams по-прежнему ничего не понятно

Сценические прожектора эпилептически мерцают все полчаса, что продолжается выступление; прищурясь, можно разглядеть человека за столом, заставленным аппаратурой, и девушку в кепке у двух микрофонов, которая периодически играет на мелодию. Еще в самом начале видно барабанщика — еще бы его не увидеть, если он играет лютое аритмичное двухминутное соло, а потом уходит, чтобы не вернуться. Дальше — обрывки чужих фраз, засемплированные в гипнотическое месиво, периодические включения качающего ломаного ритма, неровное женское пение непонятно о чем, черт-те что и сбоку бантик. Самое мутное, самое удивительное, самое интригующее выступление фестиваля — на Hype Williams хочется смотреть еще и еще, притом что понимаешь, что такие зрелища могут не лучшим образом сказаться на психике, а понять в итоге все равно ничего не удастся. Чем дальше, тем больше крепнет ощущение, что Дин Блант и Инга Коупленд принадлежат к пресловутому хардкор-континууму только потому, что попали в эпоху, когда именно там больше всего пространства для вольностей и экспериментов; а по большому счету Hype Williams — духовные наследники великой и, казалось, прервавшейся английской традиции эзотерической электроники; с каждой новой их записью, с каждым новым появлением на публике из ядовитого тумана возникает еще один кусок неведомого мира, притаившегося в глубине кроличьей норы, — страшного, сложного и манящего к себе мира. (И разумеется, судя по всему, этот концерт никто не фотографировал и не снимал на видео).

The Weeknd без электричества

«You wanna be high...» — запевает Абель Тесфайе. «For this», — заканчивает публика, но это не потому что артист так пожелал. Канадский певец плотской любви и съедающей нутро страсти к первой своей гастроли подготовился более чем основательно и обзавелся полноценной группой из четверых чернокожих мужчин, играющих томно и вязко, но не предусмотрел одного — что в кульминационный момент первой песни сета на «Примавере», когда как раз должен был громыхнуть искомый катарсис, на сцене тупо вырубится свет. У The Weeknd ведь большинство песен так или иначе про секс, ну и вы сами знаете, каково это, когда на самом интересном месте кто-то, например, звонит в дверь. Вот так и тут. То есть свет, разумеется, включили, и мужчины заиграли не менее томно и вязко, чем раньше, и поет Тесфайе, как Майкл Джексон в лучшие годы, и стонет что надо, и очень красиво укладывает свои романтические порнографические мелодекламации в ритм, но вот один раз сорвалось — и уже не то. В любом случае очевидно, что The Weeknd — не выскочка; что он прекрасно знает, что делает; что он все рассчитал; что и на концерте этот седативный инновационный R’n’B может работать — и даже более того, обретать новые мощности и масштабы; что это, скорее всего, надолго, ну и так далее. Но вот на этот раз что-то не получилось. Со всяким бывает, как говорят в таких случаях. В первый и единственный раз за весь фестиваль я ухожу с половины выступления — еще и потому, что имеется альтернатива, которую очень жалко пропускать; и как выясняется, это очень правильное решение.

«А теперь — песня про е...лю!»

И далее — барабанный галоп, отрывистые аккорды и пропетые театральные фальцетом строчки «watch me, watch me». Это «All the King’s Men» — одна из самых удачных песен британской группы Wild Beasts, которые внезапно выдают лучший сет заключительного дня фестиваля: остроумный, обаятельный, танцевальный, рок-н-ролльный в конце концов. По ходу дела выясняется, что басист Том Флеминг окончательно перетянул на себя роль лидера группы — он и поет больше всех, и разговаривает с публикой, и вообще явно ведет игру, но это не слишком-то и важно: видно, что этим людям в радость быть вместе на сцене и в радость играть эти песни. Даже и не скажешь, в чем тут дело, потому что ничего особенного Wild Beasts не предлагают — это просто очень изящная, очень изобретательно сочиненная и очень бойко сыгранная британская рок-музыка, но после того, как они заканчивают свой сет десятиминутной расплывчатой одиссеей «End Come to Soon», становится ясно, что это самый уместный финал из возможных. И пусть инерция фестивального режима заставляет идти дальше — на самом деле ничего уже не надо. Ни бессмысленного пузыристого рейва Justice. Ни ретивого политического постпанка The Pop Group, которые играют не менее вдохновенно, чем их коллеги и ровесники Public Image Ltd, а их лидер, неугомонный борец с миром капитала и тотальной несправедливостью Марк Стюарт, на каждой песне ломает микрофон, неистово бегает по сцене, воет, рычит, хрипит. Ни сета Джейми хх, который, как выясняется, играет диджейское, не свое — и сосредоточивается на современной электронике в том ее сегменте, которому больше интересны работы с ритмическими структурами, чем мелодии и воздушные танцы. Уже поднимаясь по лестнице, чтобы направиться на выход, я замечаю в углу сцены коллегу Джейми по The xx, всю ту же Роми — она самозабвенно слушает сет соратника. Похоже, она, как и я, как и еще несколько десятков тысяч человек, провела на «Примавере» последние три дня своей жизни — пусть все мы и ходили немного разными маршрутами. Похоже, она, как и я, как и еще несколько десятков тысяч человек, будет рада сюда вернуться.