Премьера альбома «Разочарование года»

— Для вас самих есть какая-то цельность в этом альбоме?

Евгений Горбунов (гитара, вокал, песни, звук): Да, конечно. Первый альбом был про наше состояние здесь и сейчас. И немного про то, что в Хабаровске нам было скучно, а после того, как мы переехали в Москву, стало весело. А теперь мы расслабились, успокоились и решили показать жизнь обычного человека. Такого же дурака, как мы. Есть песни о детстве, об отрочестве, о юности — все по Толстому. (Смеется.) И далее до странной непотребной старости. То есть название «Разочарование года» можно осмыслить таким образом, что все те люди, которых мы изображаем, в какой-то степени безнадежны.

— В смысле?

Горбунов: Ну вот мой сын дегенерат, не верю я в него. «Не говори со мной» вообще про люмпена какого-то.

Андрей Касай (вокал, электроника, бас-гитара, песни): «Маленький ублюдок». Он классный, но он все равно маленький ублюдок! Или «Человек в шубе», пожалуйста.

Горбунов: Да, «Человек в шубе» — это все, капец, пока. «Что ты делаешь здесь» — про безнадежного человека, который играет в клубе диджей-сет. В общем, все они безнадежны, но всех их мы любим, потому что в каждом из них есть доля нас.

— Ну эти люди безнадежны для кого, я не пойму?

Касай: Ну смотри — вот едешь ты в метро, видишь человека. И какой-то он стремный! Какая-то кепка у него опасная! Нехороший человек. И ты понимаешь, что никаких дел тебе с ним иметь не хочется.

Горбунов: Никогда ты с ним не подружишься, никогда. И о его судьбе лучше тебе не думать, она к тебе вообще не имеет никакого отношения. То есть каждый человек может для себя найти определенную категорию безнадежных людей. И как бы мы ни были толерантны, мы все равно понимаем, что этот парень ничего не добьется. Такой же будет дурачок.

— Хорошо, а сами вы себя считаете безнадежными?

Горбунов: В каком-то смысле мы вообще дико безнадежные. Нам уже скоро тридцать лет, а мы квартир не купили.

Касай: На машину не скопили, кредит не взяли.

Горбунов: Карьеру не сделали, на московской телке не женились. По общечеловеческим нормам у нас вообще ничего нет. Многие люди, которые нас окружают, считают нас полными дебилами. На самом деле идея названия у нас возникла следующим образом. На дворе стоял 2010 год, и была такая тенденция: первый альбом любой группы все считали хорошим, а второй никому не нравился. Мол — они уже не могут, выдохлись. То есть это такая ирония и над синдромом второго альбома, и над синдромом музыкального сноба, который заведомо подразумевает, что ему не понравится. Ну есть же люди, которые хотят убедиться, что мы говно. Сергею вот говорят: «Все звучит классно, играете классно, но этот подростковый голос — ну что это?» Или там — «Мелодии, где мелодии?» Мы живем среди людей, которые чего-то требуют. Когда у нас вышел первый альбом, мы читали «Афишу», читали комментарии. Ну вот почему все эти люди все это написали?! И в определенный момент ты переступаешь некий рубеж, и тебе становится все равно. Ты посылаешь всех к чертовой матери и делаешь то, что тебе хочется. В нашем случае — поп-музыку как мы ее видим. И как мы ее видели в детстве. И это очень круто.

Касай: Вот так и получаются плохие альбомы! (Смеется.)

— А почему именно так, как видели в детстве? Это про воспроизведение каких-то тех эмоций?

Горбунов: А это у каждого так. Ты всегда возвращается к тому, что слушал в детстве. Когда я слушаю, например, Smashing Pumpkins, я вспоминаю даже не то, как жил когда-то, а вспоминаю, как я их тогда воспринимал. То есть ты эту музыку слушаешь тем умом детским. Я так восхищаюсь некоторыми альбомами, которые никто до конца не может дослушать! И это в итоге больше всего оказывает влияния на то, что ты делаешь.

— То есть вы сознательно к 1990-м обращались? Это слышно, мне кажется.

Горбунов: У нас вообще любое обращение к чему-то несознательное. Мы просто ухватываем какую-то идею из воздуха — и давай! Это очень удобно, потому что многие не могут себе этого позволить. У них формат музыки какой-то определенный есть. А у нас формат такой, что она просто должна быть жизнерадостная. Даже если она о том, что кто-то безнадежен.

— При этом у вас очень узнаваемый звук. Ну то есть я вас слушаю, и никаких прямых аналогий у меня не возникает.

Горбунов: Так это нормально. Мы слишком много разного слушаем, и оно все в голове смешивается, и получается что-то свое. Это очень будничный и естественный процесс на самом деле. Мы точно ничего не собираемся изобретать и никогда не собирались. Мы действуем в рамках поп-музыки, а если получается что-то самобытное — ну это стечение обстоятельств. Главное, чтобы песни классные были.

— Просто сейчас как-то так получается, что вся энергичная и драйвовая музыка идет из 1990-х. И ваша в том числе.

Сергей Ледовский (барабаны): Так потому что в 1990-х была эйфория. А в 2000-х все стало смешиваться.

Горбунов: Все уже придумали, больше придумывать нечего. Даже если кто-то пытается, получается невнятно.

— То есть сейчас нет зоны изобретений? Разве вот группа Stoned Boys твоя не в ней пытается оперировать?

Горбунов: Stoned Boys — это другое. Это скорее танцевальная музыка, в которой я представляю, что играю в прог-рок-группе. Это вряд ли можно назвать изобретением. Но группа Ramones тоже не была изобретением. Они просто по-другому не умели. Они взяли рок-н-ролльные стандарты, стали играть их побыстрее и носить другую одежду. Короче говоря, у тех, кто пытается что-то изобрести, ничего не выходит, а у тех, кто не пытается и даже играть-то толком не умеет, почему-то все получается. Наша главная задача — чтобы твою песню можно было под гитару спеть, и она была бы такой же классной, как когда не под гитару. Мы вообще очень традиционные чуваки. Любим хорошую песню с хорошей мелодией, и чтобы сыграно было с душой. Мы как группа «Любэ»! (Смеется.)

— Но для вас важно модниками быть при этом? Вы же модники.

Горбунов: Для меня — да. Быть модником — это значит быть адекватным своему времени. Ты либо играешь в эту игру, либо нет. Тренды и прочая фигня — это веселая игра. Раньше в каких-нибудь блогах выкладывали фотографии со слитками золота и единорогами, а сейчас — с ракушками и зелеными волосами. Это называется си-панк. То же самое, что киберпанк, только по морю. А все, что происходит в тумблере и прочих местах, очень быстро действует на всю эту братию, которая наверху. Мейнстрим и вся эта модная инди-тусовка скоро сольются в одну кашу. Вся информация доступна. Микстейп записал — и уже на альбоме Дрейка поешь через год.

— Ну а этот мир моды — он не замкнут на себе? Он во внешнюю реальность как-то проецируется?

Горбунов: А внешняя реальность вообще никого не волнует. Творчество же все — это вообще абстракция. Вот как Протей Темен сказал, единственный минус моды заключается в том, что она функциональна. А для него мода абстрактна. И для меня тоже. Она просто дает новые эмоции и новые образы, которые ты впитываешь и которыми ты вдохновляешься.

— Я не совсем об этом. У вас нет ощущения потолка — в смысле аудитории? Что вы уже всех охватили, кого могли?

Горбунов: Я не знаю. Люди быстро меняются: год назад ты еще любил ходить в рубашке, а сейчас ходишь голый с табличкой о скором конце света. Есть дети, которые поют наши песни под гитару, записывают это на видео и выкладывают на YouTube. Когда-нибудь, когда мы будем уже несвежими, мы для этих школьников будем, как Константин Никольский. Это нормальный процесс.

Касай: Нам говорят: «Как здорово, что у вас такие молодые фанаты. Вам будет что есть, когда станете старыми». И мне кажется, что это показатель того, что группа актуальна.

Горбунов: Аудитория старше была у нас, когда мы только начинали, но у людей постарше внимание с одного на другое переключается быстрее. А вот если ты в 15 лет что-то полюбил, то ты искренне это любишь и дальше. И даже если переключишься на что-то другое, через 20 лет все равно вернешься. Детство — это опасное время. Можно навыбирать таких кумиров, что потом за голову будешь хвататься. (Смеется.)

Касай: Их, может быть, не только музыка цепляет, но и как в целом выглядит то, что мы делаем. Угарные сочетания, детали. Когда я слушал каких-нибудь «Тараканов» и песню «Поезд в сторону «Арбатской», я же даже не знал, что такое «Арбатская». Мне нравились фразы, ну и как гитары жужжат. Заводят именно такие вещи.

— А что за люди на ваши концерты приходят, когда вы за пределы Москвы выезжаете?

Касай: Да разные люди. Но готовые угореть так, что могут руку сломать, например. Или несколько зубов потерять.

Горбунов: Но как только выезжаешь из Москвы, чувствуется влияние грустного рэпа под пианинку и группы Amatory. Очень много альтернативщиков, людей в скейтерской одежде, что-то такое пубертатное.

Касай: А однажды у нас концерт был в столовой. Отличные пластиковые цветы по стенам, никакого света.

Горбунов: При этом организаторами были школьники. Они к нам пришли в гримерку и сказали — мол, простите, недособирали, но готовы отдать бас-гитару. (Смеется.) Гитара была так себе, но больше у них ничего не было. А концерт хорошо прошел: столы, которые стояли перед сценой как ограждение, поломали.

— Все-таки название альбома, «Разочарование года» — это чисто про музыку? Никакого социального пафоса в этом нет?

Ледовский: Я скажу, что есть. Ребята скажут, что нет. Я остро чувствую общую социальную энергию. А ребята правы в том, что это обходят.

Горбунов: Мы отстаиваем свое право ни в чем не участвовать.

Ледовский: Хотя я всегда их просил сочинить острую социальную песню, чтобы там была рифма «Навальный — овальный»!

— Есть же просто такое распространенное убеждение: мол, нынешнее поколение — это хипстеры, которые никуда не стремятся и ничего не хотят. Вы это подразумевали?

Ледовский: Это полная хрень.

Касай: Зачем же мы тогда записываем второй альбом, если никуда не стремимся?

Горбунов: Знаешь, я ничего не слышу про наше поколение. Во-первых, мы сами уже старые. Во-вторых, я не смотрю телевизор. Из тех людей, которые меня окружают, все чего-то хотят и пытаются добиться. Просто люди любят заблуждаться и в своих заблуждениях убеждаться. Этих людей мы не любим. Хотя сами такие. (Смеется.) И еще мы очень категоричные. Вот есть внутренняя эмиграция, и у нас она тоже есть, но немножечко другая. Мы хотели в Москву, но до сих пор в нее не попали — в ту Москву, которую мы воображали, когда жили в провинции.

Касай: Мы совсем иначе представляли себе всякие лейблы и прочие вещи, связанные с музыкальной продукцией. Приехали — и туман рассеялся. Вместо лейбла — ларек, а вместо мужика с баблом — пьяный танцующий мужик возле ларька.

Горбунов: В метро за последние пару лет так стало страшно ездить! Количество людей, не похожих на людей, увеличилось. И нам они не нравятся. И мы им не нравимся. Андрею в метро мужик недавно сказал, что он воняет!

— И что с этими людьми делать? Они же не денутся никуда.

Касай: Почему с ними нужно что-то делать? Почему мы или еще кто-то должны с ними что-то делать?

Горбунов: Мы будем ждать долго-долго, пока они перестанут быть такими ужасными.

Касай: Культурный фон, в общем-то, располагает к тому, чтобы поблевать. На этом фоне люди такими и становятся.

— А у вас есть идея, что вы этот фон меняете?

Горбунов: Не-е-е!

Касай: Ну как? Тем не менее мы его меняем!

Горбунов: Ты знаешь, чем его меняешь? Ты батат покупаешь вместо картошки и не ешь чипсы.

Касай: Мы даем людям клевые эмоции на концертах и своих записях. Нас не слушают невнятные упыри. Мы свое дело делаем.

Горбунов: Я не уверен, что если вдруг нас станут крутить по телику и наша аудитория увеличится за счет этих людей из метро, то они как-то лучше станут. Мне кажется, они станут хуже от наших песен. Не знаю… Знаешь, чем мы меняем мир немножко? Мы во Владивостоке пытались сесть в поезд по электронной регистрации. Нам говорят: «Где распечатанная бумажка?» А она не нужна! И мы доказали проводнице, что она не нужна, и сели в поезд. И эта тетенька теперь будет знать и другим людям не будет нервы портить.

Касай: Ты делаешь классно себе, и вокруг немножко класснее становится.

Горбунов: Я всегда говорил — как ты можешь помогать другим, если сам в говне? А если себе поможешь, то, может, своей помощью еще кого-то заденешь.

— Я к чему клоню. Из вашего альбома мне удалось вынести следующую примерно мысль: что угар — единственное средство выживания в мире лютого пи…деца. То есть такой эскапизм.

Касай: Отчасти так и есть. Если ты не будешь бодриться, то совсем скуксишься, и ничего хорошего не будет.

Горбунов: Но не совсем. Есть люди, которые слишком в это встраиваются, и в итоге много пьют, принимают наркотики и ночуют в сомнительных местах. У нас скорее агрессивный эскапизм. Не в формате «я ничего не вижу», а в формате «идите-ка вы на х…»! Ну а что делать? Такие мы ребята. Мы еще в Хабаровске привыкли отстраиваться от определенного контингента, здесь приходится делать то же самое. Я уверен, что то же самое будет, если мы уедем в европейскую страну. Тут еще очень удобно, что всем на нас плевать. Кроме тех, кто нам симпатизирует. А так — это как разговор с телевизором: «Да пошел ты в жопу!» — и кидаешь в него подушку. И он тебе ничего не сделает. Тут то же самое. Люди как будто смотрят на тебя из-за мутного стекла. Ты их бесишь, они тебя бесят, и ничего не происходит.

— Но вы же славы хотите при этом? Как это вообще с тем, что было сказано, коррелирует?

Касай: Это безвыходная ситуация. Если ты хочешь в России славы, то должен писать грустный рэп под пианину или плохой рок.

Горбунов: Ты должен понимать, что есть люди, которые тебя очень любят, а ты их ненавидишь. Потому что по-другому никак. Я как считал с детства, что с 80 процентами людей лучше не иметь никаких дел, так и до сих пор считаю.

Касай: Я вот жил в маленьком городе Амурске. Там 90 процентов людей, а то и больше, в моем понимании — гопники. Стремные парни. В Москве с этим чуть получше.

Горбунов: В Москве с этими людьми еще хочется общаться и пытаться их перетянуть на светлую сторону. А в Амурске ты просто понимаешь, что бессилен и лучше спасаться бегством.

— И никакая движуха ничего не может изменить? Просто в ней же очень много людей из вашего же круга участвует.

Горбунов: Она может изменить то, что люди, которые сидят наверху, перестанут так ох…вать и начнут ох…вать не так вопиюще. Не знаю, я вообще не чувствую, что должен думать на эту тему. Я всегда считал, что наша страна не самая лучшая для жизни. Но с другой стороны, и не самая худшая. Конкретно у меня есть конкретные проблемы. Они гораздо меньше и локальнее, чем те, за которые все начали вдруг бороться. И сначала нужно решить их.

Касай: Мне все это кажется достаточно бесполезным. На место одних упырей придут другие. Мне не нравятся эти ребята. Но мне не нравятся и эти ребята.

Горбунов: Я вообще не могу представить себе нормального человека, который хотел бы управлять страной. Я не был ни на каких митингах, потому что я не чувствую, что я там нужен. Я имею полное право не ходить туда, потому что не хочу. Первое время мне было стыдно — потому что вдруг движуха такая началась!.. Но одно дело, если ты чувствуешь гражданскую позицию, потому что тебя это вставляет. А другое — если потому, что так надо. Тогда зачем? Я не люблю что-то делать неискренно. Мне политический подъем всегда был чужд. Я говорю — мне неинтересно об этом думать. Скорее я буду думать над тем, как нарисовать классную абстрактную картинку. Потому что она от тебя ничего не требует, в ней что-то происходит, в ней сокрыты какие-то эмоции, в ней красота есть какая-то. А тут… Какие-то вещи, к которым никогда не хотел иметь отношения. Это как если у тебя трубу прорвало, но сантехника вызывать еще не нужно. Ты поставил тазик, и вроде пока нормально. Вот мы пока что поставили тазик.

Концерты-презентации альбома «Разочарование года» состоятся в эту субботу, 31 марта, в петербургском «Главклубе» и в пятницу, 20 апреля, в московском клубе Gogol'