Радио «Максимум»

что это было За 22 года существования созданное американцами радио «Максимум» пережило октябрь 1993-го, два срока Владимира Путина, теракт в переходе на Пушкинской площади (студия находилась в редакции газеты «Московские новости» на 5-м этаже) и массу других событий. В девяностые его слушали из-за «Танцевальной академии» диджея Фонаря и программы «Учитесь плавать» Александра Ф.Скляра (таким образом, «Максимум» одновременно успешно способствовал популяризации одновременно рейва и альтернативного рока). В нулевые — из-за того, что здесь раньше всего в FM-эфире появлялась новая модная музыка. И всегда — из-за диджеев, которые здесь были больше, чем просто голосами. «Максимум» породил фестиваль собственного имени, где играли Земфира, Лагутенко, Franz Ferdinand и The Cure; «Максимум» сделал большими звездами Риту Митрофанову и Александра Нуждина; с «Максимума» начинал свою карьеру в медиа Михаил Козырев; по передаче «Биология» на «Максимуме» стало ясно, что участники группы «Би-2» лучше, чем кажутся. Впрочем, в последние годы недостатки перевешивают все былые памятные заслуги: теперь на «Максимуме» почти не слышно новых имен, кроме совсем уж мейнстримовых, в эфире звучат одни и те же песни; в общем, станция стала такой же, как все остальные.

Михаил Козырев

программный директор радио «Максимум» (1994–1998)

«Создание радио «Максимум» было инициативой газеты «Московские новости». Весь креатив, включая название и первые слоганы, были придуманы ими. Зачем газете нужно было свое радио? А зачем «Коммерсанту» «Коммерсант FM»? Другой вопрос, что радио-то хотелось, но непонятно было, как его делать. На помощь пришли американцы. Питер Герви специально для запуска «Максимума» сделал компанию Story First Communications, а Берт Кляйман из лос-анджелесской корпорации Westwood One стал консультировать нас, сотрудников станции, по всем вопросам. Берт был невысокого роста еврей-очкарик с седой окладистой бородкой, который благодаря присутствию шила в одном месте с радостью пускался во всяческие авантюры — например строить в Москве радиостанцию. А Герви был настоящим бизнесменом — достаточно сказать, что следующим после «Максимума» его капиталовложением стал канал СТС, из которого он позднее вышел, получив немаленькие деньги.

У меня на момент создания «Максимума» был опыт работы на радиостанции Помона-колледжа KSPC в Калифорнии. Поэтому когда мне предложили занять пост программного директора, я испугался: «Ребят, я не работал на коммерческом радио, только на студенческом». На что Кляйман мне ответил: «Да тут вообще никто ничего не понимает!» Это было чистой правдой. Выбор FM-частот тогда был небогатый: «Европа Плюс», сделанная французами, «Радио 101» и «Радио Рокс», которые держались исключительно на фонтане креатива своих ведущих. Никто не понимал, как в принципе продавать рекламу, как представлять рекламодателей в эфире, как строить программирование. Две недели Алик Каспаров (первый программный директор радио «Максимум». — Прим. ред.) передавал мне рычаги власти и механизмы управления. Причем, по необъявленному решению учредителей, меня сначала представили как стажера, который собирается открыть «Максимум» в Екатеринбурге, — невозможно же было, чтобы я просто тусовался на станции как никто и невесть откуда. А на общем собрании всем объявили: «Вот и ваш новый начальник!»  

Одной из моих первых фундаментальных задач было привести диджеев к какому-то вменяемому графику выхода в эфир. Тогда все выходили как бог на душу положит. Саша Абрахимов, к примеру, считал, что его «Студия 15» должна выходить в разное время суток, потому что «это таит в себе определенный сюрприз для моего слушателя». Он говорил так: «Вчера они слышали меня таким — невыспавшимся, сумасбродным, еле вставшим с постели, — а сегодня они вдруг слышат в моем голосе нотки предстоящей угарной вечеринки…» Это было очень искренне, свежо и наивно, но никакого отношения к нормальному радио не имело вообще.

Любая радиостанция — точно так же, как любая газета, журнал или телеканал, за исключением государственных, — это естественное продолжение личности программного директора. У меня содержание всегда идет в первую очередь, потом форма. В то время, когда мы только форматировали «Максимум», сам факт постановки в эфир Nirvana или Prodigy был по содержанию революционным. Это были фундаментальные провокационные заявления на фоне всего остального FM-эфира. «Максимум» до сих пор использует это звучание — жесткие фузовые гитары, рок на стыке с электронной музыкой, — но часто только из-за формы, а не из-за содержания. Сегодня то, что звучит в эфире, уже ничем не революционно. Это просто поток музыки, который узнаваем с первых аккордов любых песен. Это, безусловно, достоинство станции, но в этом нет того, что делало «Максимум» лучшим радио в 1990-х. Сегодня радикальным шагом могло бы быть нечто совсем другое. Но я не скажу, что. Руководство станции должно само хотеть что-то изменить, у них должна быть в этом потребность. А у них ее нет. Да, им скучно. Зато хорошо, тепло, и гарантии есть.

«Формат» — самое болезненное слово для руководителя. Чтобы понять и в общепринятых терминах объяснить, что это такое, я пользуюсь аналогией с меню ресторана. От чего зависит меню? В первую очередь от шеф-повара, который его составляет. Глупо обвинять его в том, что в меню отсутствуют какие-то блюда. Раз они ему не нравятся — зачем он их будет готовить? Точно так же и на радио: никто не может меня, представляющего кухню «Максимума», заставить, например, поставить в эфир еще большее количество десертов и сладостей. Но зато я с удовольствием сервирую брутальные стейки на огне.

«Почему вы не играете меня на «Максимуме»?» Выяснения отношений с артистами разных жанров шли постоянно. У нас вообще было мало русскоязычной музыки, и рокеры обижались. Им же тогда вообще некуда было податься! И Гарику Сукачеву, и «Чайфам», и «Агате Кристи». Тогда мы и придумали «Максидром».

Многие западные станции, на которые я ориентировался, имели свои собственные ежегодные мероприятия. У моей самой любимой радиостанции в Лос-Анджелесе K-ROQ был — да и есть сейчас — фестиваль K-ROQ’s Acoustic Christmas, на котором и Depeche Mode, и Smashing Pumpkins играли в акустике. Побывав на нем, я решил, что у «Максимума» тоже должен быть такой фестиваль. Правда, представить себе, что в 1995 году артисты первого «Максидрома» соберут биток в «Олимпийском», было невозможно. Любого деятеля индустрии на тот момент спроси, и он ответил бы, что такого не может быть в принципе. Ни Константин Кинчев, ни Юрий Шевчук даже не надеялись в ту пору собрать площадку больше клуба. А тут — «Олимпийский». Но надо еще помнить такую вот деталь: мне не давали разрешение на проведение «Максидрома» мои учредители. Их так отчаянно пугала вся эта история, что они мне говорили: «Слушай, ну ты там можешь экспериментировать, но если это провалится — это будет твоя личная ответственность, и ты за нее понесешь наказание». Но все получилось очень круто, и дальше уже «Максидром» стал проходить каждый год.

Ушел с я радио в тот момент, когда мои разногласия с владельцами станции перешли из области творчества в область стратегии эфира. Я доказывал, что коллективы типа Depeche Mode или певицы типа Бьорк принципиально для нас важны, а Берт Кляйман, к примеру, не мог понять — как это Depeche Mode могут быть популярней Брюса Спрингстина? Берт вообще склонялся к рейтинговым исполнителям — Мадонна, Bon Jovi, Aerosmith, такой абсолютно мейнстримовый американский поп-рок, — а хорошие группы, за которые бился я, считал уделом нишевых радиостанций в Америке. Иными словами, он вел нас в мейнстрим. А я туда не хотел».

Оля Максимова

ведущая утреннего шоу (1994–1998-й и с 2010-го по настоящее время)

«Впервые я попала на «Максимум», когда там менялась команда: ушел программный директор и пришел Михаил Козырев. Я тогда еще работала на «Авторадио». Там тоже были перемены — собирались разгонять всю молодежь, и это была для меня жуткая психологическая травма. Мне нравилось радио, мне казалось, что это мое. И вот я пришла на прослушивание к Михаилу. Я очень хорошо помню эту историю. Сначала мы созвонились, и он сказал, что нужно записать и послушать. А я ему: «У меня горло болит, я сейчас простужена». И тут же я поняла, что если я сейчас не схвачу случай за хвост, то безнадежно его упущу. В тот же вечер собралась, написала очерк про породы собак, прочитала его перед микрофоном, и меня взяли. Потом я месяц или два почитала новости, после чего Козырев сказал, что будет делать утреннее шоу. И предложил мне вести его вместе с Костей Михайловым. 

В то время нельзя было говорить о каком-то большом профессионализме на эфэме. Тогда все делалось на каком-то безумном внутреннем драйве, на глубочайшем личностном порыве. Тут еще надо учитывать, что мы работали за абсолютные копейки. Я вставала на работу в четыре утра, потому что эфир начинался в шесть. Машины у меня, естественно, не было. Всех ведущих — и спортивного комментатора, и новостника, и Костю, и меня — собирал водитель и вез в студию. Потом был эфир, а далее подготовка к следующему дню. И уезжала я домой — очень хорошо помню — на последнем поезде метро.

Рубрика «Жаворонки на проводе» была записная (ежедневные телефонные розыгрыши, которые были настолько востребованы, что даже выпускались сборниками на кассетах. — Прим. ред.). Конечно, в эфире мы выдавали ее за прямой эфир, но любой мало-мальски имеющий отношение к радио человек понимает, что такие вещи в прямом эфире не делаются. Все разговоры и дозвоны мы записывали днем и монтировали вечером. Пленки не было — мы брали старую, состоящую из кусков, и клеили ее скотчем. И главное, о чем мы молились с Костей, — это чтобы, не дай бог, во время эфира эта склеенная в пятистах местах пленка не порвалась. Это был адский непонятный труд, за который мы с Костей, по-моему, получали по 150 долларов. В месяц, разумеется! Не за каждый же выпуск. Я дико страдала от этой нечеловеческой нагрузки, но сейчас могу сказать, что я очень благодарна этому армейскому радийному опыту. Да, с таким трудом, но я все-таки сделала себе имя. И люди, которые воспитывались на радио того периода, меня знают абсолютно все.

Козырева лично я боготворила так, как, наверное, в мультике «Кунг-фу Панда» большая панда боготворила маленькую панду. Я готова была пойти с ним на край Земли. И пошла, не страшась ни рисков, ничего. Хотя риски были гигантские! Я уходила с натопленного места, с гарантией эфира, в котором я уже была звездой FM-диапазона. Я уходила за Козыревым абсолютно в никуда. Потому что совершенно было непонятно, получится у него «Наше радио» или не получится, надоест Березовскому этот бизнес или не надоест. Но — все получилось. На «Нашем» я проработала 11 лет, и чуть было, как мне казалось, не проросла корнями до ядра Земли. Конечно, тот «Максимум», на котором я работала в 1990-х, и тот «Максимум», на котором я работаю сейчас, — это две разных станции. Тут даже к бабке не надо ходить — достаточно включить приемник. Но здесь я на своем месте».

Рита Митрофанова

диджей «Максимума» (1992–2009)

«Я попала на «Максимум» в возрасте 23 лет. Это был очень хороший возраст: можно было пить несколько дней подряд какие-то коктейли, и не только голова не болела, так еще и не спалось до шести утра. А потом приходишь на эфир и голову на микрофон кладешь. Он же в подвешенном состоянии находится на радиоточках, и ты в него так голову упираешь и четыре минуты — пока длинная песня играет — спишь. Да, подъем был повсюду. Столько много новой музыки хлынуло тогда в нашу Россию многострадальную! Это было самое-самое золотое время радиостанций, которые тогда только-только открывались.

Школа у нас на «Максимуме» была великолепная. Я, конечно, уважаю школу французского радиовещания, но то, как нас учила американская команда, так больше нигде, по-моему, не учат. Уважать слушателя, не глумиться над ним, если заявки принимать вызвался, то будь френдли, выход в эфир не более стольких-то секунд и всегда надо укладываться до вокала. А еще хорошо знать английский язык, чтобы уметь произносить названия групп и песен, ну и понимать, о чем люди вообще поют. Двадцать лет слушатель был более образован, не мычал, слэнгом тупым не разговаривал.

«Максимум» слушают те, кому возраст позволяет это делать. Мне недавно исполнилось 43 года, и, несмотря на безумную беззаветную любовь к музыке, мне тяжело слушать «Максимум». Я могу ради прикола послушать песенку Red Hot Chili Peppers или Оззи Осборна, которые у меня в машине лежат, но не больше. Я считаю, что человек после сорока лет перестраивается и по умственному развитию, и по семейному положению. Я повзрослела и, как мне кажется, набралась опыта и ума. Формат музыкального радио стал мне тесен. Другой уклад в жизни: ты встаешь рано, ты с ребенком гуляешь. Меня только в сорок лет начала интересовать общественно-политическая жизнь. В этом смысле я, конечно, плохой гражданин — в молодости всей этой политики для меня просто не существовало. В общем, мой уход с «Максимума», на котором я проработала семнадцать лет, случился вовремя.

Впрочем, я ушла с «Максимума» не только из-за возраста. Я ушла, потому что туда пришел некто Суворов (Иван Суворов — программный директор станции в 2009–2010 годах. — Прим. ред.), этакий засланный казачок. Мне правда кажется, что его заслали к нам специально с целью станцию как-то расформировать, эмоционально ее обанкротить. Он проработал меньше года, но как-то так себя вел, что в коллективе началась какая-то болезнь. Мы стали друг друга предавать, подслушивать, клеветать, чего до появления Суворова не было никогда. Я этот пережиток совка ужасного просто не перенесла.

Кто сейчас управляет станцией, я вообще не знаю. Однако владельцам огромное спасибо за поддержку во время декретного отпуска — меня не было в эфире полгода! Воспоминаний за семнадцать лет работы много: командироки на «Грэмми», разные концерты и интервью с «вампирами» типа Бон Джови. Олю Максимову и Костика Михайлова люблю! А вернуться — не думала об этом совсем»./p>

Александр Нуждин

диджей «Максимума» (1993 — настоящее время)

«Не буду углубляться в терминологию, но везде есть свои законы жанра. Формат «Максимума» в американском варианте называется contemporary hit radio station. То есть мы, чтобы вырастить хиты, должны их часто крутить. Я от кого-то из своих директоров слышал, что есть даже такой закон: человеку начинает нравиться композиция только после того, как он ее сто раз услышит. Сначала она может вызывать раздражение, потом вы к ней привыкаете, потом она набивает оскомину, и только после всего этого вы слушаете ее с удовольствием. Вот такие законы у нашего хозяйства, и обойти их очень трудно. Естественно, мы смотрим в будущее с оптимизмом — возможно, все эти правила радио-бизнеса каким-то образом поменяются, — но на данный момент повторение песен необходимо. 

За что увольняли с «Максимума»? Cамый распространенный вариант — появление нового программного или генерального директора. Когда новая метла по-новому метет. Плюс к этому мы станция нишевая и денег приносим не так много, как хотелось бы вышестоящему руководству. А самый распространенный метод увеличения рентабельности предприятия — это сокращения расходов, что в нашем случае означает сокращение рабочих мест. Да, мы радио не для всех. Мы растеряли в свое время больше половины нашей сети в регионах из-за того, что пошла волна любви к откровенно говенной низкопробной музыке. На нашей частоте, допустим, в Ульяновске открылось радио «Ваня», — можно себе представить, что у него за формат. Мы максимально понятно преподносим то, что пропагандируем, обслуживая свою аудиторию, но прыгнуть выше головы не можем.

Неизвестные имена — это не хиты. В основном люди, которые слушают радио, хотят слышать пускай свежее, но уже знакомое, разжеванное. Поэтому делать акценты на новые имена, к сожалению, вариант проигрышный и тупиковый. Пока ты будешь строить свою музыкальную Эйфелеву башню, ты просто провалишься. Наш предыдущий программный директор Иван Суворов планировал идти по пути выращивания новых имен, дабы заложить основу фундамента на будущее, но у него ничего не вышло — очень сильно станция просела во время его эксперимента.

Мы находимся в такой ситуации, когда внимание со стороны владельцев радио очень пристальное. Они требуют цифры, а цифр мы можем добиться, только если будем стабильны. И экспериментировать в таких условиях невозможно. Собственно, по той же причине американская компания Story First Communications продала свою долю российскому холдингу PMГ. И мы переехали с Пушкинской площади на Октябрьское Поле, после чего Ритка Митрофанова говорила: «Раньше мы были на «Пушке», а теперь на опушке». Видок здесь, конечно, — не Тверская совсем.

Я, конечно, уже привык к своему голосу — к тому, как я звучу. Мало того, мне очень приятно, что я периодически выигрываю тендеры на озвучивание роликов у носителей языка. Я озвучивал англоязычную рекламу Twix, Bork, Hansa. Но мой голос ни в коем случае не эталон. Я бы даже сказал — этанол! Я тут пробовался на ОРТ на закадровый голос, и мне сказали, что у меня не настолько низкий голос, как им хотелось бы. Озвучка мультиков — это вообще мечта. Но больше всего мне бы хотелось дублировать Кевина Спейси — у него самого просто шикарный тембр голоса».