Премьера альбома «Calendar»

Все песни у группы Motorama примерно одинаковые. Это стоит признать сразу. Полуакустический гитарный бой, летучая мелодическая линия, сыгранная суетливым перебором, нордическая клавишная нота, обеспечивающая эмоциональный фон, бас, поддерживающий рысцу барабанов, низкий романтический вокал — вот, собственно, и весь расклад. Каждая вещь — как сердечная открытка на память, на которой снег медленно засыпает дом с одиноко горящим окном. Все песни примерно одинаковые — но их не бывает много, как не бывает много ­точных слов, сказанных близким в трудную минуту.

При всей кажущейся простоте Motorama — ну чего там, казалось бы: любовь, одиночество, пара вечных аккордов да беспроигрышный мужественный баритон, — их музыка иллюстрирует существенный для современной музыки парадокс. «Calendar» ведь, как и предыдущая пластинка группы «Alps», — это на самом деле очень рассудочная запись, сделанная по мотивам богатых культурных увлечений участников ансамбля; при наличии должной эрудиции ее легко расписать на составляющие: вот гитарная полифония а-ля The Smiths, вот размытый эхом звук в духе The Chameleons, вот дрим-поповые атмосферы — ну и так далее. (Эта центонная натура странно роднит Motorama с, простите за святотатство, «Кино».) При этом здесь нет никакого постмодернизма; все песни Motorama есть манифестации большого лирического чувства, просто чувство это опосредовано mp3-плеером на несколько десятков гигабайт. С одной стороны, «Calendar» есть интересное следствие все того же размывания границы между копией и оригиналом, доказательство того, что в компиляторстве тоже есть своя поверенная жизнью правда. А с другой… Исследования в области гуманитарных наук не зря учат нас, что всякий чувственный опыт обусловлен культурным, — и «Calendar», в сущности, об этом же, только на примере не романных поведенческих схем, но аккордов, припевов и бриджей. Здесь в каждой песне есть несколько спусковых крючков, срабатывающих на человеке с определенным слу­шательским знанием; частные меломанские пристрастия тут кропотливо и тонко воплощены в универсалии, понятные хоть в Ростове-на-Дону (где базируется группа), хоть во Франции (где располагается выпускающий альбом лейбл), хоть в Латинской Америке (где у Motorama поразительно много слушателей). Я возьму свое там, где я увижу свое, и сделаю его — твоим, нашим, общим.

А если проще: все песни одинаковые, и все — хорошие.

 

 

«Афиша» сыграла с музыкантами Motorama в «Угадай мелодию»: журналист включал музыкантам группы те или иные песни, которые они должны были угадать, предварительно не зная состав плейлиста,
— и рассказать о своих отношениях с этой музыкой. Предлагаем вам также провести над собой этот опыт. Узнать название каждого трека можно, наведя мышкой на темное поле над плеером.

 

 

 

ВЛАДИСЛАВ ПАРШИН (вокал, гитара): (На первых секундах.) Ну тут сразу понятно — Joy Division. А в чем суть нашей затеи?

— Мы вам вслепую ставим музыку, которая, как нам кажется, на вас повлияла или похожа, а вы ее угадываете и говорите, что она для вас на самом деле значит. Motorama же на первом этапе все упрекали в подражании Joy Division.

ПАРШИН: Ну, изначально влияние этой группы и на Motorama и на меня как певца было серьезным. Я этого никогда не скрывал. В Joy Division мне всегда нравилась эта их отстраненность, изоляция. А манера пения... Она просто казалось наиболее подходящей. Понимаете, мои родители слушали Леонарда Коэна. Мне нравилось, как поет Ник Кейв. Фальцетом петь было бы странно.

— Но Joy Division не были группой, с которой у вас все началось?

ПАРШИН: Нет. Независимая музыка у меня началась в школе с бритпопа — Oasis, Blur, Manic Street Preachers, Gene… Потом появление NME русского было важным моментом. Я стал искать в тех местах в Ростове, где это можно было найти, первые инди-группы новой волны — The Strokes, The White Stripes и все такое прочее.

 

 

 

 

ПАРШИН: (С первых секунд.) Да, и этот диск тогда тоже был. Это первый альбом Liars, по-моему. Я его купил из-под полы в Ростове, там даже обложки не было. Liars мне сразу понравились — тогда казалось, что это что-то новое, отличное от бритпопа, уже что-то более-менее танцевальное. Очень сильное впечатление произвела последняя песня на альбоме, которая длилась минут тридцать. Это был реальный глоток свежего воздуха. И хотелось уже что-то сделать самому. И мы с двумя ребятами, не умея играть, пытались репетировать в каком-то ДК на окраине города и делать гаражный рок.

АЛЕКСАНДР НОРЕЦ (клавиши): Потом эта песня была хитом наших первых вечеринок. Нам хотелось куда-то ходить и как-то развлекаться, а в Ростове тогда совсем не было такой возможности. И мы сделали вечеринку для самих себя.

ПАРШИН: Людей, которые слушали такие группы, тогда было найти очень сложно. Ценность музыки была другой. Было ясно, что если человеку нравится группа из журнала NME, — значит, он свой. Оказалось, что можно одеваться в секонд-хенде и выглядеть как твои любимые музыканты. Купи футболку обтягивающую или подтяжки с джинсами клеш — и будешь как Kings of Leon; они же в начале карьеры красивыми были. В этом была своя романтика.

— А сейчас ее нет?

ПАРШИН: Мне кажется, доступность информации в этом смысле дала губительный эффект. Сделала людей более разрозненными. Все знают обо всем, но как-то в ознакомительном порядке, по вершкам. Нет какого-то благоговения, по-другому все к вещам относятся. Тогда доходило до того, что тебе в руки журнал не давали почитать. Сейчас такого нет, все любят все. Мне лично все-таки нравится общаться с человеком, если у него есть определенная стезя. Вот он любит русский рок или рэп — и ты знаешь, что у него есть вкус, и он может тебе многое рассказать.

 

 

 

 

ПАРШИН: (С первых секунд.) Это группа The Chameleons. Причем я про нее узнал из какого-то журнала про хард-рок, мне его папа принес. Ну я смотрю, написано — «постпанк», интересно. И понравилось сразу. Прямолинейная холодная музыка, с гитарами, с атмосферами, с пением таким мужским...

— Почему вам вообще близок постпанк и звук такой, с гитарами какими-то воздушными?

ПАРШИН: Такой звук спасителен для тех, кто не умеет играть. (Смеется.) Это на самом деле так — ты как-то размазываешь гитару, делаешь ее нечеткой. С другой стороны, это дает какую-то фирменность. В этом смысле The Chameleons на нас повлияли сильно, потому что они стараются делать гитару практически уже как клавиши, она звучит как эхо сплошное. В принципе, это прямое копирование: ты покупаешь определенную педаль и знаешь, что получишь звук, похожий на группу The Chameleons. Но в то же время, если ты ошибаешься, это не сразу понятно. А так как у нас профессиональных музыкантов в группе толком и не было никогда, нам проще так.

— А почему их нет?

ПАРШИН: Какое-то у них мышление другое. Людям сложно играть однообразно, минимально, они вечно хотят добавить что-то, выставить себя, показать навыки... Зачем?

 

 

 

 

ПАРШИН: (Через 20 секунд.) Это The Whitest Boy Alive, да? Для меня Эрленд Эйе (лидер группы. — Прим. ред.) в какой-то момент был кумиром полным. Я все слушал, что он делал, все альбомы знал наизусть. Мне казалось, что это тоже про отстраненность, но про другую, чем Joy Division. Там все-таки Ян Кертис повесился, а тут человек головой в более светлую сторону направлен, но при этом к контакту не склонен. Это холодная музыка, несмотря на его манеру пения.

— Вы же с ним познакомились недавно даже.

НОРЕЦ: Да, в Берлине. Мы приехали туда с концертом, у нас было свободное время, и мы пошли по магазинам. Еще, помню, пошутили так: а здесь же где-то Эрленд Эйе! И идем по какой-то улице и видим, что он сидит в кафе. Ну мы не растерялись, дали ему диск, пригласили на концерт, он даже пришел.

ПАРШИН: Покритиковал нас! (Смеется.) Я бы его, на самом деле, никогда на концерт не позвал, потому что это совершенно не его музыка. И то, что он нам сказал, было полным бредом, на мой взгляд. Мол, нужно общаться с людьми, играть больше двух аккордов... Выступил как такой папаша.

— Ваша музыка же в какой-то момент стала сильно менее мрачной и куда более романтической. Это связано с тем, что вы такие группы начали слушать?

ПАРШИН: Я начал в какой-то момент слушать другую музыку, более гитарную, — Orange Juice, Kings of Convenience, много шведов всяких. Это для меня была настоящая отдушина, и я решил — почему не попробовать привнести такую атмосферу скандинавскую? При этом мои знакомые, которые играли в группе до того, просто ненавидят нынешнее звучание Motorama. Они считают его слащавым.

— При этом «Calendar» продолжает звучание первого альбома.

ПАРШИН: Ну у нас не было задачей удивить каким-то новым направлением. Написали песен новых — и хорошо.

НОРЕЦ: Вот у группы The Libertines вышло два альбома одинаковых — и все отлично.

 

 

 

 

ПАРШИН: (Через 10 секунд.) Это группа «Дурное влияние» — на мой взгляд, один из лучших примеров адаптации нерусского постпанка к русскому языку. В них есть лаконичность, простота текстовая, отсутствие которой часто губит тех, кто любит нерусскую музыку и поет на русском. Если бы Bauhaus пели на русском, это бы как-то так звучало, мне кажется. Когда я услышал «Дурное влияние», мне показалось, что очень недостает группы, которая могла бы делать что-то подобное сейчас, в 2000-х. И тогда мы придумали «Утро».

— Переход на русский язык тяжело дался?

ПАРШИН: Вообще, когда моя самая первая группа развалилась, у нас была идея петь на русском языке. И название «Моторама» сначала писалось по-русски. Мы это делали вдвоем с нашим бывшим бас-гитаристом — но ничего не вышло. Я пытался петь, он пытался, ничего не получалось вообще. Английский был спасением от той пошлости, которая выходила. Получилось только через несколько лет и с другими людьми. И то я не уверен, что получилось. Тут все зависит от наслушанности, от труда, который ты проделал, чтобы отвечать за то, что поешь, не стесняться и выстраивать какие-то цепи из слов, которые могут хотя бы где-то рядом стоять с тем, что тебе нравится. Вот группа «Дурное влияние» для меня — это высота словесная, высота текста. Или группа «Телевизор». И меня совершенно не смущает то, что они на баррикады кидаются, и даже радует. «Телевизор», мне кажется, единственная группа такого рода, которую можно слушать не плюясь.

— Но для вас при этом политическая рефлексия неактуальна?

ПАРШИН: Motorama — это такой эскапизм музыкальный. Мир, который совершенно отделен от действительности. Такой меланхолический героизм. Этой романтики бы не было, если бы у нас были социальные тексты. Ну и потом, если говорить с группами, у которых Motorama из-за плеча смотрит, они тоже существуют в удаленности от современных передряг.

 

 

 

 

ПАРШИН: (С первых секунд.) Да, тут подловили. (Смеется.)

— Вот группа The Smiths, явно важная для вас, и вот у них песня про проблемы британских школ — и далеко не единственная такая.

ПАРШИН: Скажу так — чтобы петь то, что поет Моррисси, нужно играть как The Smiths и петь как Борзыкин. Потому что Борзыкин — это Моррисси, ну, для меня. Пока у нас не получается.

 

 

 

 

ПАРШИН: (Через 30 секунд.) Это Pompeya, что ли? Я к ним всегда с уважением относился как к мелодистам. Качественная музыка, спетая на английском языке. Эти песни могут легко влиться в любой нерусский радиоэфир. Учитывая, в каком состоянии наша музыка находится, это положительный момент.

— Вы чувствуете себя в одном контексте с ними? Назвали бы это «сценой»?

ПАРШИН: Назвал бы, да. Существует определенный набор групп, которые можно позвать куда-то, и они не выдадут ничего, что бы не понравилось, грубо говоря, модникам. Pompeya, On-the-Go, Manicure... Но я бы тут разделил тех, кто на русском поет, и тех, кто на английском.

— Почему? Это одни и те же люди слушают.

ПАРШИН: Вот для меня это странно. Русскоязычные группы могли бы слушать больше людей простых — ну, в смысле, не тех, кто знает, где в «Европейском» какой магазин находится. Почему обычным ребятам с мехмата не слушать группу «Труд»? Я не понимаю.

— А вас им почему бы не слушать?

ПАРШИН: Все-таки язык — это преграда. Мне кажется, петь на английском языке в России до сих пор считается довольно стремным.

 

 

 

 

ПАРШИН: (С первых секунд.) Насчет Муджуса у меня мнение радикальное. Мне как любителю русскоязычного постпанка непонятно, почему он поет эти слова и как они могут трогать людей, которые для меня близки. Мне кажется, что это поделка. Неосознанное какое-то действие. Я не понимаю тех образов, которые он несет.

— А какие русскоязычные группы вам близки?

ПАРШИН: Из современных? Только Анатолий Благовест. Кроме шуток. Он звучит как Муслим Магомаев, сведенный с Джоном Маусом. Совершенно уникальная музыка, очень русская, есть в нем что-то очень свежее. Некоторые считают, что это юмор, но мне кажется, он на полном серьезе. Еще я группе «Общежитие» ставлю высокую оценку. Или «Комбе БАКХ». Это что-то наше, родное. Мне кажется, надо пройти большой путь, чтобы достичь возможности так писать тексты. Очень высокий уровень.

— Занятно, что вы выделяете такие почвеннические совершенно группы, которые русской земли держатся.

ПАРШИН: Ну это такой стереотип. Что значит — земли держатся? У них все натуральное, они так себя ощущают и не знают, как по-другому. Именно это и ценно.

 

 

 

 

НОРЕЦ: (Через 30 секунд.) Не знаю, кто это конкретно, но такое в Мексике на улицах играют. У нас же только что там тур был — и после одного из концертов меня наши провожатые повезли в Мехико на площадь Гарибальди. На этой площади стоит куча групп по пять-семь человек с инструментами и предлагают свои услуги. Как выразился наш гид, можно их, как проституток, заказать, забрать с собой, отвезти куда угодно — и они будут вам играть за деньги. Одна песня стоит 20 песо, это где-то 50 рублей. Вот так примерно они и поют.

— Как вы вообще оказались в Мексике? Откуда там взялись ваши слушатели?

НОРЕЦ: Нас привезли промоутеры, которые до этого там делали большие фестивали. Причем посредством краудфандинга. Ну то есть собрали деньги и привезли. А откуда взялись...

РОМАН БЕЛЕНЬКИЙ (барабаны): Да бог его знает — откуда. Но там это на грани фанатства. Мы нигде столько не фотографировались, нигде столько автографов не оставляли. Просто какое-то безумие. Люди пели на концертах песни наизусть.

ПАРШИН: Нам вообще много пишут из Южной Америки. Бразилия, Перу... Мы у них спрашивали, откуда они узнали, но ничего внятного не услышали. У них все с природой какие-то аналогии — они все время задавали вопрос, почему мы так много поем о природе. Люди там совсем другие, чем в Европе, конечно. Уровень их желания пообщаться был чрезвычайно высоким. И они все время говорили — мол, это ваш дом, монотонно так.

— А что это были за люди?

ПАРШИН: Не то что какие-то модники. Обычные ребята. Грубо говоря, приехал парень на мотоцикле, который знать не знает, что такое, например, H&M. Честно говоря, такое ощущение, что в какой-то школе на утреннике поставили песню, заставили всех ее прослушать 70 раз и потом сказали, что группа с концертом приедет. (Смеется.) Это приятно было в первый раз, но потом становится немного боязно, потому что это такая любовь... На грани удара ножом в грудь.

— У вас есть такое чувство, что вот — мечта сбылась? Вы играете по всему миру, вас издает французский лейбл, все вроде бы получается.

ПАРШИН: Я бы не сказал. Есть, конечно, желание попасть на какие-то фестивали, на которые не попадешь, если много денег не заработаешь — легче приехать как музыканты. (Смеется.) В Исландию, скажем. Но это максимум. Даже если говорить о том, чтобы музыкой себя обеспечивать, — это сложный вопрос. Есть риск изменить себе. Когда ты не зависишь в занятиях музыкой от денег, которые ей зарабатываешь, как-то надежнее.

 

Второй альбом Motorama «Calendar» выходит на французском лейбле Tallitres

Московская презентация диска пройдет в следующее воскресенье, 28 октября, в клубе «16 тонн». Петербургская — днем ранее в концертном зале «Аврора»