Кто такая M.I.A.

– Во-первых, что за музыка повлияла на вас? Из какого рода звуков выросла пластинка «Arular»?

– За время жизни в Шри-Ланке я слышала, наверное, две западные песни. В Лондон я переехала в 86-м, когда здесь царил хип-хоп, тут у меня глаза и открылись. Потом я стала слушать дансхолл, потом начался джангл, так дальше и скакала от стиля к стилю – как только почувствую, что вот он, настоящий дансхолл. По музыке все же ничего важнее дансхолла не случилось – особенно после поездки на Карибы в 2001-м: я отправилась туда на пару недель, а вернулась через четыре месяца. Вот там я поняла, что дансхолл – это не музыка, а способ жизни и находиться в этой среде дико круто. Диджеи со всей аппаратурой стоят прям посреди улицы, играют 24 часа в сутки, у тебя в голове постоянно бумкают эти басы. Жалко, что в Англии ничего такого нет, мы становимся все более тихими, сдержанными, скрытными. В детстве, помню, постоянно было какое-то веселье – парки, барбекю, карнавалы всяческие. А сейчас все повернуты на роскоши и дороговизне и нужно держать себя в рамках, чтобы, не дай бог, не побеспокоить чинный, благородный средний класс. Из жизни как будто выпустили пар – чтобы сделать ее удобной для людей со среднестатистической нормой 2,4 ребенка на семью. Ну да ладно – на альбоме, собственно, я и пыталась воспроизвести энергию, которую ты получаешь, слыша определенного рода музыку, будь то на лондонских улицах, в Лос-Анджелесе или на Карибах.

– И как вы переводите эту энергию на язык музыки?

– Откуда ж я знаю. Когда дело касается музыки – тут нечего привередничать, надо использовать любую возможность. Я записывалась и в спальнях у знакомых, и в дорогих студиях, работала с важными продюсерами – и с парнем, с которым познакомилась на автобусной остановке. Вот до такой степени. Все идет в дело.

– Пластинка временами и впрямь звучит довольно-таки низкобюджетно. Как все это на самом деле записывалось?

– Мне совершенно не хотелось изуродовать эту историю технологиями, оборудованием, всякими звукорежиссерскими хитростями. У меня был четырехдорожечный магнитофон за сто фунтов. Я переписывала с CD партию ударных – и вперед. Можно носить эту штуку с собой, и когда чувствуешь, что поперло, – тут же взять микрофон и записаться. Где угодно, хоть в туалете. Потом я, конечно, переписываю все в студии, как полагается, но стараюсь особенно не париться. Уже в разгаре промокампании я поняла вдруг, что до сих пор не знаю, что такое мелодия, гармония, высота звука или там деление на 8-16-32 такта. И ничего, нормально – и без этого все правильно чувствую. Главное, что это не из головы идет.

– А откуда идут строчки типа «Я не сдаюсь, как ООП»? (Организация освобождения Палестины. – Прим. ред.)

– Ну знаете, в хип-хопе постоянно так делается – ты упоминаешь вещи, про которые люди слышат в новостях, это не бог весть какое откровение. Но почему-то когда я что-то подобное говорю, это сразу воспринимается с подозрением, из-за моего цвета кожи, что ли.

– Правда ли, что ФБР проверяло ваш сайт – из-за таких вот текстов?

– Мне друзья про это рассказывали, не знаю, насколько это правда. Но вот когда на MTV, прежде чем поставить мой клип, попросили сформулировать мою политическую программу, что я на самом деле имею в виду, – тут поневоле призадумаешься.

– Как повлиял на вашу музыку опыт жизни в Британии?

– Наверное, музыка стала более резкой. Жизнь здесь, в общем, довольно безрадостная. Все время плохая погода, люди сидят в четырех стенах, очень много работают. От этого музыка приобретает некоторую злость – и еще, пожалуй, становится более осмысленной, рефлексивной. Единственное, что не дается британцам, – это R’n’B и хип-хоп: в Америке это делают гораздо лучше.

– Вы недавно подписали контракт с гигантским американским лейблом Interscope; а ведь их, по большому счету, никогда не интересовали британские артисты. Что они в вас нашли?

– Не знаю, не знаю, не знаю. Я об этом много думала, но – не знаю. Возможно, их интересуют дансхолл, хип-хоп и поп-музыка, построенные на заимствованиях из азиатской культуры, но с другой стороны, азиатские артисты их как-то никогда не волновали. Запад многое берет из восточной музыки – но чтобы появилась азиатская звезда, которая поет по-английски и выходит на англоязычный рынок? Такого еще не бывало. Не было артистов, которые бы пришли с Востока и говорили на сегодняшнем музыкальном языке о том, что там происходит сегодня. Пока не появилась я.

– Многие британские артисты пытаются пробиться на американский рынок – но у большинства не получается. Как получилось, что вы оказались в лагере победителей?

– Я с самого начала понимала, что не имеет смысла продавать в Америке то, чего у них и так полно: R’n’B и хип-хоп. Но самое главное – я выросла с мыслью, что Лондон – многонациональный, космополитичный город, разные нации и меньшинства там прекрасно уживаются друг с другом, а в Америке они разделены непроницаемой стеной. Так что я, можно сказать, демонстрирую преимущества британского образа жизни – особенно на фоне нынешней бушевской Америки с ее патологической боязнью иностранцев. Десять лет назад кого боялись в Америке? Гангста-рэперов? Сейчас – террористов. И вот в этот момент, когда они поделили весь мир на хороших и плохих, есть прекрасная возможность сообщить им, что мир не так прост. В Англии же мы прекрасно друг с другом сосуществуем. Я живу в Шефердс-Буш рядом с мечетью, ем индийскую и китайскую еду – в Лондоне такое разнообразие всего!

– А как черная публика на вашу музыку реагирует?

– Ну я не похожа на типичную хип-хоповую красотку – с большими сиськами и жопой и в бикини, чтобы пластинки лучше продавались. Но я, как и практически любой рэпер, говорю о том, как выжить в этом мире, как отстоять себя, – поскольку сами понимаете, откуда я родом. Подойдите к любому пятилетнему ребенку в Индии – он покажет вам, как постоять за себя. Он любому рэперу сто очков вперед даст. Да, и вот еще: я работаю в индустрии, где доминируют мужчины, но при этом ношу растянутые футболки и джинсы, просто чтобы доказать, что ходить голышом – это не единственный способ для женщины добиться успеха в этом бизнесе.

– Вы тут заговорили об индийских детях. А как ваше детство прошло?

– Я росла в Шри-Ланке, и там было прекрасно. Пока не началась война. Это был не религиозный конфликт, а война за территории. И я оказалась в числе беженцев. К 10 годам я насмотрелась всякого. Видела, как убивают людей, на моих глазах сожгли школу, где я училась.

– А потом вы перебрались в Индию?

– Да, мы оставили в Шри-Ланке отца и уехали. Индия для нас, тамилов, – историческая родина, вся наша культура, образование, музыка, все оттуда. И вот мы приезжаем в Индию и оказываемся в маленькой клетушке, на какой-то забытой богом земле, вокруг – три километра пустырей. Утром, когда идешь в школу, нужно пройти три километра пешком, только чтобы сесть на автобус. Рядом с домом был маленький колодец, в нем плавали все известные науке вирусы. Когда долго шел дождь, грязи на пустырях становилось буквально по уши: по дороге на остановку надо было задрать платье над головой – выйдешь на твердую дорогу, обсохнешь, почистишься, можно платье опустить. Потому что если прийти в школу в грязном – сразу огреют палкой. Да еще и отца рядом нет. Мы переболели самыми жуткими болезнями, и это была такая бедность – я ничего подобного в жизни не видела. Мы продали все, что у нас было, – чтобы на лекарства денег собрать. Пепельницу продали, представляете? Я год ходила лысая. У сестры был тиф, ну и я вся струпьями покрылась. Поэтому в Англии, по контрасту, все было так бледно и бесцветно; по сравнению с тем, что я пережила, все выглядело такой ерундой. Там в тебя стреляют каждый день, и это не кажется чем-то из ряда вон – такая обыденность, мелочи жизни. В Англии все учителя такие милые – и это после того, как тебя лупят палкой за то, что пришла с пятном на платье или опоздала на минуту, до полусмерти бьют. А потом появился хип-хоп, и он дал мне такое чувство собственного достоинства! Я почувствовала: вот за что я могу уцепиться. Я думаю, многие дети беженцев слушают хип-хоп, и палестинские дети – наверняка.

– Ваш отец слышал альбом «Arular»?

– Вообще, Арулар – это его так зовут. Я назвала так пластинку специально: если он начнет искать, что про него пишут в интернете, сразу наткнется на этот диск и узнает, что я делаю. Если серьезно – он прислал мне электронное письмо, за день до цунами: «Привет, это я, твой отец, я тут прочитал о тебе, страшно тобой горжусь, только поменяй название альбома». Я не ответила. Я знаю, что сейчас он пишет книги, занимается восстановлением Шри-Ланки. Другие еще сражаются – привыкли к войне, – но его движение сложило оружие в 90-х, они решили заняться созиданием. И я уважаю его решение – то, что он посвятил свою жизнь борьбе, революции, – но я не понимаю, зачем ради этого превращать в кромешный ад жизнь жены и троих детей. Если б встретила – так бы ему и сказала.