Поэзия и прозак
В Москву приезжает с концертом 76-летний Леонард Коэн — величайший поэт среди музыкантов и величайший музыкант среди поэтов. «Афиша» публикует беседу с Коэном
Интервью: Джиан Гомеши/CBC
Фотография: Darcy Hemley/Corbis Outline
В это трудно поверить, но Леонард Коэн родился на 4 месяца раньше Элвиса Пресли
— До того как отправиться в тур в 2008-м, вы 15 лет не выходили на сцену. Каково было возвращаться?
— Знаете, я понял одну вещь: старого учить — что мертвого лечить. Я благодарен судьбе за то, что пока все складывается хорошо. Когда ты играешь концерт, всегда незримо присутствует нечто, что от тебя никак не зависит. Воля Божья — ну или удача, если угодно. Мне сложно сформулировать точнее, но концерт удается только тогда, когда это загадочное «что-то» витает в воздухе. Даже если ты довел свои выступления до известной степени совершенства, всегда остается что-то необъяснимое. Некая магия происходящего.
— Вы же были вынуждены к концертам вернуться, потому что вас менеджер надул?
— Да, это так. Когда начались все эти суды, я дневал и ночевал в кабинетах юристов, консультантов, бухгалтеров, следователей. Я проводил там так много времени, что в какой-то момент был вынужден сказать себе: «Ну, если Бог хочет, чтобы вы умерли со скуки, — это его дело». В общем, теперь я стараюсь всегда быть в курсе, где находится банк. (Улыбается.)
— Вы однажды процитировали слова Теннесси Уильямса: «Жизнь — это довольно неплохо сочиненная пьеса. За исключением третьего акта». Тогда вам было 67, сейчас 76. Вы по-прежнему так считаете?
— Пожалуй, в моем личном случае начало третьего акта написано очень хорошо. Другой вопрос, что в конце третьего акта герой неизбежно умирает. Впрочем, как хорошо сказал мой друг Ирвинг Лейтон, меня волнует не смерть как таковая, а прелюдия к ней.
— В первом акте вашей жизни был довольно лихой поворот сюжета: вы решили превратиться из успешного писателя в музыканта, когда вам уже было за 30. Страшно было?
— В молодости я вообще отличался повышенной тревожностью. Боялся всего на свете. Смена работы отлично вписалась в историю болезни. Но если вы всерьез считаете, что мои занятия литературой можно назвать полноценной карьерой, то вряд ли представляете себе канадский издательский бизнес в те годы. Лидером продаж считался сборник стихов, разошедшийся в количестве 200 экземпляров. В какой-то момент я понял, что пора бы уже начать зарабатывать деньги. Написал два романа, их отлично приняла критика. И что? Продали около трех тысяч книг. В общем, я понял, что нужно придумать что-то еще. Кроме того, что я умел писать, я не умел почти ничего — ну разве что играть на гитаре. И отправился в Нэшвилл в надежде найти работу. Но добрался только до Нью-Йорка, где обнаружил так называемую фолк-волну — Боба Дилана, Джуди Коллинз, Джоан Баэз. Впервые их тогда услышал, и меня их песни очень тронули. Я-то сочинял песни, сколько себя помню, но никогда не думал, что этим можно зарабатывать.
— Но ведь и правда далеко не все люди с гитарами этим зарабатывают.
— Я с вами согласен. Когда я оглядываюсь назад, мое поведение представляется мне невероятно безрассудным. Подумать только: чтобы преуспеть, я стал фолк-певцом! Притом что вокальные данные у меня не самые выдающиеся, да и гитарист я посредственный. Почему в итоге из меня что-то вышло — ума не приложу. Успех или поражение все-таки во многом зависят от того, повезет тебе или нет.
— Ваши близкие в Монреале удивились вашему решению?
— Когда я первый раз уезжал из дома, моя мать сказала: «Леонард, будь осторожен. Эти люди там на нас совсем не похожи». Она была русской, не очень хорошо владела английским, я всегда полагал ее немного наивной, так что я ответил: «Знаешь, мама, я уже не мальчик». Мне ведь тогда было уже тридцать два, кое-что в жизни я повидал. Но знаете, на самом деле она была права.
— Был момент, когда вы поняли, что состоялись как музыкант?
— Человек всю жизнь дрейфует между чувством тревоги и уверенностью в себе. Когда все идет хорошо, мы пожинаем плоды успеха. Если все идет не так, мы жалеем себя. Эти два состояния сменяют друг друга, и так будет всегда.
— О вас часто говорят, что с возрастом вы догоняете собственные песни. Тот факт, что вы начали сочинять их в тридцать лет, как-то повлиял на их содержание?
— Я с самого начала понимал, что должен возделывать свой сад. Я никогда не считал себя великим. Свою задачу я видел в том, чтобы обрабатывать свой участок земли, то есть писать только о том, что, как мне казалось, я знаю. Я занимался самопознанием без потакания себе. Меня никогда не интересовала исповедальность как таковая. Но исповедь человека, знающего кое-что о жизни, — это другое дело. Этим я и ограничился — стал писать о вещах, про которые я что-то понимаю или хотел бы понять. Я хотел, чтобы мои песни звучали так же, как все остальные песни.
— Отношения с женщинами действительно были настолько важной частью вашего опыта, как принято считать?
— Хороший вопрос. Когда речь идет об отношениях, все правила перестают работать — и для мужчин, и для женщин. Вообще, любовь — самое сложное, с чем приходится сталкиваться человеку в жизни. Мы понимаем, что не можем жить без любви, что жизнь без любви довольно бессмысленна. Вот почему мы пускаемся в это довольно рискованное мероприятие, где неудачи и унижения ждут нас на каждом шагу.
— Вы когда-нибудь сожалели о той власти, которую над вами имели женщины?
— Я и сожалел об этой власти, и наслаждался ею, и был абсолютно к ней равнодушен — всякое было. Но я не хотел бы вдаваться в подробности. Я никогда не обсуждаю своих хозяек и своих портных — вот мое правило. Я довольно поздно обнаружил, что у меня репутация ловеласа, и почувствовал при этом некое горькое изумление — так, наверное, отреагировал бы всякий, кто провел столько ночей в своей жизни в одиночестве. Эта репутация сослужила мне дурную службу. Были женщины, с которыми я хотел встретиться и которые отказывали мне просто потому, что что-то читали обо мне, — просто потому, что они не хотели быть еще одним именем в длинном списке.
— Как по-вашему, любовь делает нас сильнее?
— Это дикая стихия. Она вмещает в себя все: и крушение надежд, и ощущение того, что тебя принимают таким, какой ты есть, и неуемный восторг от происходящего. Если вы считаете, что все пойдет как по маслу, вы будете очень разочарованы. А если вам кажется, что всю дорогу вас ждет ад кромешный, — вы можете быть приятно удивлены.
— Вы не жалеете о том, что так и не нашли женщины, с которой бы вам захотелось прожить всю жизнь?
— Non, je ne regrette rien (Коэн цитирует Эдит Пиаф. — Прим. ред.). У меня, слава богу, случаются провалы в памяти, и я просто не помню того, что не сбылось.
— В 1992 году, находясь в состоянии тяжелой депрессии, вы записали очень успешный альбом «The Future». Борьба с депрессией сильно повлияла на творческий процесс?
— Знаете, в тот момент вся моя жизнь была одной большой депрессией. Днем и ночью я сходил с ума от тревоги, тоски и напряжения. Но я не мог позволить себе роскошь не работать, чисто с финансовой точки зрения мне необходимо было писать песни. А в последние годы писать стало очень трудно. Радиоэфиры забиты сплошными слоганами. Это диктатура внушения. Слоганы врываются в нашу жизнь, как саранча. Под их влиянием поэту бывает трудно понять, что он на самом деле думает. У меня процесс сочинительства происходит следующим образом: я пишу строфу, откладываю ее в сторону и потом проверяю, действительно ли в ней есть мое «я». Ту же «The Future» я переписывал десятки раз. Та же «Hallelujah» отняла у меня пять лет жизни. И честно говоря, почти все, что я написал, меня немного смущает. Я чувствую, что часто позволял себе быть слишком сентиментальным.
— Что касается «Hallelujah» — в прошлом году эта песня в который раз зазвучала отовсюду. Был даже момент, когда два ее исполнения заняли первые два места в британском чарте продаж. Как вы на это отреагировали?
— Я, безусловно, был счастлив, оттого что мою песню слушают. Забавно: «Hallelujah» была написана для пластинки «Various Positions», которую Sony в свое время отказалась выпускать: там ее сочли неудачной. Так что у меня в этом смысле был повод для легкого злорадства. Но знаете, я читал рецензию на фильм «Хранители», где звучит «Hallelujah», и там была такая фраза: «Пора уже принять закон, запрещающий исполнять песню «Hallelujah» в кино и на телевидении». Честно говоря, я был бы не против. Нет, песня хорошая, но как-то уж слишком много людей ее поют.
— Какой момент в вашей жизни был самым тяжелым?
— Даже если бы я мог сказать, то вряд ли бы стал делиться этим с вами. Мы живем в такое время, когда даже обычный рассказ о себе можно счесть каким-то нездоровым развлечением. Мои проблемы ничто в сравнении с тем, какие лишения испытывают люди на нашей планете прямо сейчас. Людям выдирают ногти в тюрьмах, люди гибнут под бомбами, голодают и бывают неизлечимо больны. Я подчеркиваю — таких людей действительно очень много. Так что всем нам следовало бы задуматься о том, не слишком ли серьезно мы относимся к нашим тревогам.
— Вы часто думаете о смерти?
— Тело подает соответствующие сигналы, так что волей-неволей начинаешь об этом думать.
— Спрошу по-другому: вы боитесь смерти?
— Полагаю, каждого человека в той или иной степени волнует, как он умрет: при каких обстоятельствах это случится, будет ли больно, как воспримут твой уход близкие. Но едва ли мы способны что-то изменить. Так что лучшее, что можно предпринять, — загнать свои тревоги в самый дальний угол сознания и не позволять им отравлять повседневную жизнь. Не стоит жить с мыслью, что в любой момент можно умереть. Давайте жить иллюзиями.
— Вы были монахом в буддистском монастыре и в то же время считаете себя иудеем. Как так?
— Да, я исповедую иудаизм. Соблюдаю шаббат, в том числе и на гастролях. Но та дзенская традиция, которая мне близка, никак не подтверждает и не опровергает существование Бога. Тут нет никакого противоречия. Я вообще никогда не искал специально утешения в религии — я просто встретил человека, который смог мне помочь. Я долго жил в постоянной депрессии, в моей душе царил хаос, и я никак не мог понять, в чем дело. Психоаналитики не помогали. Прозак — тоже. И тут я встретил человека, который был в мире с самим собой. И оказалось, что он дзен-учитель.
— То есть ваша жизнь с тех пор стала лучше?
— Не лучше — проще. Я перестал заниматься самоанализом. Знаете, как кто-то сказал: когда ты прекращаешь долбить головой в стену, всегда чувствуешь себя немного лучше.