К 15-летию со дня смерти Курехина

«Я понял, что совершенно не могу слушать то, что играю. Мне моя музыка внушает отвращение. Может быть, я скоро привыкну?»

Сергей Курехин (из писем друзьям)

 

В 1981 году перед Курехиным, как перед любым «независимым» музыкантом, встало два вопроса. Как в условиях монополии государственной фирмы «Мелодия» записать свои произведения? И как сделать так, чтобы эта работа увидела свет на пластинке? На первый взгляд это казалось невозможным, поскольку Курехин ни на сантиметр не был интегрирован в социальную систему. Он не являлся ни членом Союза композиторов, ни артистом Ленконцерта, ни музыкантом какой-либо филармонии. А это значило, что в профессиональную студию, как в Питере, так и в Москве, Сергею путь наглухо закрыт. Но так только казалось. Как говорится, в каждом заборе должна быть дырка.

...Семнадцатилетнего хиппи Сергея Свешникова Курехин знал еще со времен театра Горошевского, где сын репрессированного советской властью художника играл главную роль в спектакле «Шинель». Затем обладавший недюжинными артистическими способностями Свешников два раза ложился в дурдом — с благородной целью откосить от Советской армии. Выйдя из психушки на свободу, Свешников увлекся звукорежиссурой и вскоре превратился из самоучки в профессионального звукооператора.

«Чтобы не получить статью за тунеядство, я в 1979 году устроился работать в студию Театрального института на Моховой», — вспоминает спустя тридцать лет Сергей Борисович, который, по его собственному определению, был в то время «двадцатилетним хиппи и наркоманом». В дневное время он озвучивал студенческие спектакли, а по ночам осваивал имеющиеся в театре агрегаты: венгерские двухдорожечные магнитофоны STM и отечественные «МЭЗы». Такая же материальная база была в ту пору у Кутикова в Москве, у Полковника в Свердловске и у Тропилло в Питере. Стартовые возможности первых советских звукорежиссеров были примерно равны, и дело оставалось за малым — отважно выйти в открытый космос студийной звукозаписи.

В конце 70-х Свешников сделал несколько пробных сессий акустического дуэта Гребенщиков–Гаккель, попытался записать панковские боевики Свиньи и первые шлягеры «Секрета», а также экспериментировал с арт-роковыми проектами гитариста «Россиян» Юры Мержевского. С 1980 года он начал записывать различные опусы Курехина — как с джазовыми музыкантами, так и его сольные работы.

 

«The Wall» (вторая композиция с альбома «The Ways of Freedom»)

 

«Сергей относился к фортепиано не как пианист, — вспоминает Свешников. — Он воспринимал его как некий черный ящик. Я помню, как он привязывал туда какие-то колокольчики, рубил руками по корпусу рояля, орал и топал ногами. А когда мы закончили запись и прослушали весь материал, Курехин как-то по-особенному замечательно улыбался».

Понимая, что выпустить альбом с авангардной фортепианной музыкой в СССР не представляется возможным, Курехин обратил свой взор на Запад. Надо признаться, что его не сильно смущал пресловутый железный занавес, существовавший еще со времен холодной войны 50-х годов. Стоит напомнить, что с тех пор западные музыканты в СССР практически не приезжали, а их пластинки легально не продавались. Достать фирменную аппаратуру, инструменты или специализированную литературу было практически невозможно. Верно и обратное: у советских музыкантов не было ни малейшего шанса оказаться услышанными на Западе. Прорваться сквозь толстую стену культурной изоляции казалось тогда чем-то из области фантастики. Но Курехин эту проблему решил со свойственным ему изяществом.

Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Единственная лазейка, ведущая в мир современной музыки, пролегала к нам через антенны коротковолновых радиоприемников, считавшихся тогда чуть ли не такой же роскошью, как холодильник «ЗИЛ» или автомобиль «жигули». Ставшая крылатой фраза Гребенщикова «я включил приемник, услышал «Битлз» и понял, для чего живу», точно отражала дух времени. И Курехин был одним из носителей этого духа. Напомним, что еще в Евпатории Сергей сквозь рев глушилок слушал музыкальные передачи «Голоса Америки», BBC, «Радио Свобода», «Радио Люксембург». И в какой-то момент он решил перейти от теории к практике.

Записывая на простенький магнитофон джазовые выпуски «ВВС Russian Service», Курехин узнал, что их идеолог Алексей Леонидов создал в Лондоне лейбл Leo Records. На нем планировалось выпускать диски «Трио Ганелина», Сесила Тейлора и множество подобной авангардной и неоджазовой музыки. Интуитивно прочувствовав грядущие векторы развития Leo Records, Курехин понял, что настала пора действовать.

Но как достучаться до Лондона? Как прорваться сквозь жесткий прессинг КГБ, который вскрывал письма, бандероли, посылки и контролировал практически всю частную корреспонденцию, идущую на Запад? Вопрос...

Через приятелей-джазменов Курехин узнал домашний адрес Леонидова, настоящее имя которого было Леонид Фейгин. Сергей написал ему откровенное письмо, которое передал в Лондон через знакомых студентов-иностранцев.

«Первое письмо от Курехина пришло ко мне в декабре 1979 года, — вспоминает Фейгин. — К моему невероятному удивлению, оно было написано прямым текстом, без конспирации. Он даже называл меня Алексеем — не Лео, не дорогим другом, а Алексеем — тем самым Алексеем, который ведет музыкальные передачи на ВВС... Письма Курехина отличались широчайшей музыкальной эрудицией и неподдельной искренностью. Чувствовалось, что этот человек живет музыкой и кроме этого его ничто не интересует».

 

 

Между Курехиным и Фейгиным завязалась оживленная переписка, которая привела их к решению выпустить в Лондоне альбом фортепианных композиций Сергея. Но для этого надо было решить несколько технических вопросов — в частности, проблему коммуникаций. Поскольку каналы связи между Англией и СССР были не всегда стабильными, часть информации приходила в Ленинград обходными тропами — в частности, через Смоленск, где в активной переписке с Лео состоял курехинский приятель Александр Петроченков.

Схема действий была простая и наглая: Курехин отсылал в Смоленск безобидную открытку — например, с изображением памятника Ленину на фоне Смольного. Претензий к форме послания у фискальных органов быть не могло: внешний стиль был выдержан политически безупречно. С содержанием было сложнее. Со свойственной ему дерзостью Курехин решил, что КГБ сосредотачивает внимание на письмах и телефонных разговорах, справедливо полагая, что никто не будет передавать секретную информацию на почтовой открытке. Ну, разве что безумный. Таким человеком, собственно говоря, и был Курехин. Войдя в раж, он писал Петроченкову практически открытым текстом: «Саша, здравствуй! Очень рад был получить от тебя весточку. Я тоже получил недавно письмо от АЛ и жду пленку. Напиши ему, что как только я ее получу, сразу же приступлю к записи. Надеюсь, она получится интересной. Действует ли еще твой канал? Напиши обо всем поподробнее...»

Дипломатический канал Петроченкова, связанный с его знакомыми в посольстве Франции, работал как часы, и уже спустя несколько месяцев Курехин передал Фейгину запись десятка фортепианных пьес. С условием, что ни название студии, ни имя звукорежиссера на будущей пластинке упоминаться не должны. В противном случае у Свешникова, который на свой страх и риск пускал Курехина в студию Театрального института, могли возникнуть крупные неприятности.

 

 

Любопытно, что музыка на альбоме интересовала Курехина далеко не в первую очередь. Форма и внешняя подача были для него значительно важнее содержания. Уже тогда Сергея больше беспокоили драматургия диска, его оформление и внешний эффект. Когда в августе 1981 года Курехин давал письменное интервью Петроченкову, то в конце текста написал свое пожелание: «Я хочу, чтобы на пластинке не было никакого материала. Только названия композиций и технические данные. Это интервью и статью Фейгин может поместить, где ему захочется. В любом журнале, только не на конверте».

В голове у Курехина четко выстроилась сквозная концепция дебютного альбома. Название композиций были подобраны максимально провокативно — с аллюзией на произведения опального Солженицына. Саму пластинку Курехин решил назвать «The Ways of Freedom», а основные музыкальные темы свидетельствовали о бескомпромиссности их автора: «Архипелаг», «Стена», «Нет выхода», «Внутренний страх», «Другой путь».

 

«Archipelago» (из альбома «The Ways of Freedom»)

 

«Честно говоря, я довольно смутно помню музыку, — признавался Курехин в письмах Фейгину. — Тем не менее я придумал названия... Желательно, чтобы названия композиций были в предложенном мной порядке. Для меня это имеет концептуальное значение. Порядок музыкальных частей Вы можете менять по собственному усмотрению, без согласования со мной».

Концепция Курехина привела Фейгина в состояние тихой паники. Бывший житель Ленинграда, имевший личный опыт столкновений с КГБ, он прекрасно понимал, что Сергей, пусть и на концептуально-художественном уровне, но бросает серьезный вызов советской системе. При всем желании такую пластинку сложно было назвать идеологически нейтральной или политкорректной.

«Мне было страшно подумать, что станет с Сергеем, если я действительно выпущу диск под названием «Стена» и с названиями композиций, среди которых прослеживается явный намек на «Архипелаг ГУЛАГ, — вспоминает Фейгин. — Я тут же отправил письмо Курехину с просьбой одуматься, но очень быстро получил ответ, что он не хочет ничего менять и всю ответственность берет на себя».

Спорить, судя по всему, было бесполезно, и в конце 1981 года виниловый диск «The Ways of Freedom» наконец-то увидел свет. На обложке красовалась фотография самого композитора, а на обратной стороне конверта было опубликовано заявление от издателей: «Сергей Курехин не несет никакой ответственности за публикацию этих записей». Таким образом Фейгин пытался обезопасить автора от репрессий и давления властей.

Спустя некоторое время сигнальные экземпляры диска были переданы в Ленинград. Со дня написания Курехиным первого письма в Лондон и до момента получения на руки собственного экземпляра пластинки прошло без малого три года. Тогда Сергей еще не знал, что на его альбом выйдет куча как восхищенных, так и скептических рецензий от многих западных изданий — начиная от The New York Times и Daily Telegraph и заканчивая авторитетным джазовым журналом Down Beat.

«Полученный из самиздатовских источников, этот диск представляет молодого русского пианиста, чьи свободные импровизации проходят параллельно импровизациям Ховарда Райли, — писал джазовый обозреватель газеты Times Ричард Уилльямс. — Технически ошеломляющие, быстрые в развитии идеи — но с зияющей дырой там, где должно быть сердце. Тем не менее очень интересно, что такая музыка исходит из Ленинграда».

Несмотря на экзотический характер пластинки, ряд западных критиков отнеслись к альбому настороженно. Они считали звук на «The Ways of Freedom» искусственно ускоренным и называли подобную технику записи «шарлатанством». Когда Курехина спрашивали про это, он либо уходил от ответа, либо отшучивался на тему того, что «журналисты, как всегда, ничего не понимают».

Сегодня сложно сказать, как на самом деле развивались события. Доподлинно известно, что почти год Сергей ждал от Лео вожделенную пленку для записи. И кто мог подумать тогда, что овчинка выделки не стоит?! Никто не мог предположить, что «стесненный в средствах» Фейгин вынужден был стащить со студии ВВС пленку Racal Zonal, предназначенную исключительно для записи речи, но никак не музыки. Позднее друзья Курехина, причастные к выпуску альбома, объясняли бешеную скорость фортепианных пассажей техническими особенностями английской пленки. С этим можно было бы согласиться, если бы не одна любопытная деталь. Сергей Свешников признался мне, что «The Ways of Freedom» писался... на обыкновенную шосткинскую катушку «Свема».

«Про английскую пленку я точно ничего не знаю, — рассказывает Свешников, который впервые за тридцать лет дал интервью на тему этой сессии. — Мы ходили в магазин, покупали «Свему» и на нее фиксировали курехинские импровизации».

 

 

Тем не менее в Лондон треки были переданы не на «Свеме», а на пленке Racal Zonal, и, как выяснилось впоследствии, в ускоренном варианте. И если Свешникова не подводит память, то это означает, что, возможно, Курехин (или кто-то из его друзей) при перегоне пленки на пленку провел дополнительные технические обработки. И «ускоренная запись» в итоге оказалось не случайной, как это считалось раньше, а концептуально продуманной. Увы, это не более чем одна из версий — узнать точную информацию сегодня уже не представляется возможным...

Как бы там ни было, основная цель появления «The Ways of Freedom» была достигнута. Курехину нужен был скандальный резонанс на Западе — и он его получил. Композиции с альбома регулярно транслировались в джазовых выпусках ВВС и «Голоса Америки», причем зачастую — с диссидентскими комментариями радиодиджеев. Вопрос теперь заключался в том, насколько рьяно воспримут эту акцию советские цензоры?

«Я был убежден, что выход пластинки не останется для Курехина безнаказанным, — вспоминает Фейгин. — К счастью, вопреки моим опасениям, у него никогда не было осложнений с КГБ. Будучи полным социальным аутсайдером, он вел себя так, словно этой организации вообще не существует. И она как будто вознаградила Курехина за смелость — тем, что оставила его в покое».

В итоге Курехин стал первым питерским музыкантом, у которого вышла виниловая пластинка на Западе. Это была большая победа. До появления этого диска мало кто в музыкальных кругах воспринимал Курехина как серьезную стратегическую величину. С выходом «The Ways of Freedom» вокруг Сергея возник ореол истинного, а потому непризнанного на родине гения. Прямо на глазах у музыкальной общественности Курехин становился культовой фигурой.

 

 

В какой-то момент слухи о молодом пианисте дошли до американского консульства в Ленинграде. Мифология и сарафанное радио сработали безотказно — о Сергее Курехине вовсю шла восторженная подпольная молва, как о «самом громком и самом быстром джазовом пианисте Ленинграда». Масла в огонь подлили публикации в западной прессе. Тогда-то и родилась в недрах консульства безумная, казалось бы, для времен железного занавеса идея — познакомить Курехина с ведущим джазовых передач на «Голосе Америке» Уиллисом Коновером. Под знаменем укрепления советско-американской дружбы в город на Неве был также выписан музыкальный десант в составе легендарного джазмена Чика Кориа и виброфониста Гэри Бертона. Все эти «мосты дружбы» было решено наводить на территории американского консульства 4 июля 1982 года, аккурат в День независимости США.

Без всяких раздумий Курехин созвал на этот «праздник жизни» всех знакомых джазменов и рокеров: Гребенщикова, Дюшу, Фана, Губермана, Болучевского, Гаккеля, Фагота, Бутмана, братьев Сологубов, Лешу Рахова и Сашу Кондрашкина из «Странных игр», Алика Кана, Грищенко из «Гольфстрима», Аркашу Драгомощенко...

«Это было эпохальное событие, — вспоминает Сева Гаккель. — Мы одолжили друг у друга «приличную» одежду — ни у кого из нас отродясь не было пиджаков — и в означенный час двинулись в консульство. Все ближайшие улицы были заполнены комитетчиками, которые в коричневых и серых костюмах стояли группами по два-три человека и якобы беседовали. На самом деле они напряженно работали, пытаясь если не сфотографировать, то по крайней мере сосчитать и запомнить всех шедших на концерт. Было ощущение, что туда пришел весь «Сайгон». Комитетчики бесились, но ничего не могли поделать».

Свернув с улицы Восстания на Гродненский переулок и оказавшись в резиденции Генерального консула США, Курехин почувствовал, что попал в другую страну. Его здесь ждали и действительно любили — не как потенциального антисоветчика или будущую рок-звезду, а просто так, по-человечески. Программа вечера выглядела многообещающей: море еды, реки халявного виски, бесхозные посольские дочки, и на десерт выступление деятелей современной американской культуры.

Столы ломились от яств и выпивки, которую представители ленинградской богемы видели разве что в голливудских боевиках. Понять умом коммунистический лозунг «Два мира — два образа жизни» уже было выше их сил. Посему художественный актив ленинградского рока, не сильно задумываясь о последствиях, дал волю инстинктам. И пока Курехин дарил Коноверу диски, наши рокеры, не медля ни секунды, как стая саранчи двинулись на шведский стол. Прошли считаные минуты, и с фуршетом было покончено.

«Беспредел, который устроили ленинградцы, не поддается описанию, — рассказывает присутствовавший на этой оргии Липницкий. — Там все выпили и стащили все, что только можно было стащить: книжки, бутылки, кофе. И прямо на моих глазах Болучевский подошел к растерянным американцам и, пошатываясь, сказал Чику Кориа: «Если бы вы жили здесь, вы были бы такими же...»

После этого Болучевский громко икнул и рухнул плашмя к ногам абсолютно счастливого Курехина, который осознал, что торжественная часть вечера, похоже, закончена. Неудивительно, что выступление Гэри Бертона и Чика Кориа крупного международного резонанса уже не имело. Судя по всему, пора было сваливать.

Но легко сказать «сваливать», если американское консульство окружено со всех сторон пикетами Комитета госбезопасности! Пошли на хитрость. На двух машинах с дипломатическими номерами уехало человек пятнадцать. Как они поместились внутрь, науке неизвестно. Садились громко, позвякивая ворованным виски и шумно распевая народные песни. Не привлечь внимания «людей в штатском» эти патлатые варвары просто не могли. За ними устремился хвост из нескольких автомобилей с мигалками и сиренами. Звучит как банальный детектив, но такова была советская реальность.

Когда же страсти стихли, еще на одной машине из посольства тихо выехали Курехин и Чик Кориа, которого Сергей пригласил к себе в гости в Сосновую Поляну. В качестве переводчика взяли Алика Кана, а на площади Искусств подобрали джазового гуру Фейертага — как говорится, на всякий случай.

 

 

Ехали кругами, заметая следы. Слежки, похоже, не было. Как бы оторвались, как бы обманули... Наконец-то добрались до Сосновки, тихо проскользнули в квартиру, где уже спали дети сестры. Понимая торжественность момента, достали из холодильника водку и выпили практически без закуски. Еды дома не было, да и в близлежащем гастрономе ее, по большому счету, тоже не было. Там уже давно, кроме соли, спичек и хлеба, ничего не было...

В крохотной курехинской комнатушке все сгрудились возле пианино — свободного пространства больше не существовало. Что теперь делать? Играть и слушать Курехина? Но в доме все спят. Слушать Чика Кориа? Но он буквально пару часов назад выступал в консульстве. Получался замкнутый круг: напротив друг друга сидели два неординарных музыканта. Один не знает английский язык, другой — не знает русский. И о чем они могли разговаривать?

По версии Фейертага, все выглядело спонтанно и неподготовленно. «Меня тогда совершенно смутило отсутствие идеи, — вспоминает Владимир Борисович. — Мы рассказывали о судьбах музыкантов в СССР, а Чика Кориа это не сильно волновало... Он, похоже, так и не понял, зачем мы его сюда привезли. Посидели полчаса, а потом он откланялся и сказал: «Уже пора в гостиницу, меня там ждут». И мы повезли его обратно».

Но несмотря на отдельные нестыковки ментальностей, вечер все-таки удался. Никого не забрали в Большой дом, ни у кого не было неприятностей на работе, а Курехин с лукавым выражением лица рассказывал друзьям: «Чик показывал мне аккорды, которые он любит, я ему показал, какие аккорды мне нравятся. Вот такое у нас было общение...»

Взаимопроникновение двух джазовых культур в этот незабываемый вечер все-таки произошло, пусть, на первый взгляд, и незаметно. Курехин презентовал американцам несколько экземпляров «The Ways of Freedom», контрабандой привезенных знакомыми студентами. Как ни странно, посылка нашла адресата — один из дисков, совершив кругосветное путешествие по маршруту Лондон — Смоленск — Ленинград — Вашингтон — Нью-Йорк, оказался спустя несколько месяцев в редакции газеты The New York Times.

«Кто такой Сергей Курехин и какова его роль для музыки Советского Союза? — вопрошал в рецензии на «Пути свободы» авторитетный критик Джон Парелес. — Его дебютный альбом — это показатель того, что происходит в советском музыкальном андеграунде? Никто не скажет точно. Но господин Курехин действительно — настоящее открытие. Его освежающе-опьяняющая музыка сочетает взрывную атональность Сесила Тейлора и современную гармонию звука Скрябина и Шостаковича плюс немного блюза и иронии. Отрывки звучат свободно и импровизированно, даже тогда, когда господин Курехин привносит в музыку драматическое содержание...»

Как говорится, конец цитаты. И, как видите, никакого железного занавеса вокруг.

 

«Счастье мое»

Книга Александра Кушнира «Сергей Курехин: Безумная механика русского рока» в настоящий момент готовится к публикации и должна выйти в свет в 2012 году.