Слушай песню ветра

Половина группы Coil, гениальный электронный музыкант Питер Кристоферсон создал новый проект SoiSong — дуэт с русским эмигрантом Иваном Павловым. В преддверии концерта музыкантов в России «Афиша» встретилась с ними в Стокгольме

«Уши закладывает, да? А мне, если честно, неуютно на земле. Когда я смотрю вверх — или когда фотографирую какую-нибудь башню, — у меня такое ощущение, что почва уходит из-под ног. Ближе к небу я чувствую себя куда увереннее».

Уши меж тем действительно закладывает. Какого черта меня сюда притащили? Человек, который стоит рядом со мной в кабине лифта, облачен в замусоленный балахон, смугл от южного солнца, лыс, седоват — и если честно, я его несколько побаиваюсь. Его зовут Питер Кристоферсон, ему 53 года, и последние 30 из них он носит красноречивое прозвище Sleazy — что с учетом всех обстоятельств (интереса к садомазохизму, извращенной алхимии, гей-порнографии и прочим специфическим материям) вернее всего будет перевести как «гнойный». Если зайти на его MySpace, немедленно натыкаешься на раздел «Друзья» с десятками фотографий мускулистых полуобнаженных юношей с татуировками по всему телу и незамаскированной похотью во взгляде. Меж тем именно этот человек рисовал в 70-х обложки классических альбомов Pink Floyd. Именно он был одним из первых на свете представителей профессии клипмейкера. Именно он в составе английской группы Coil привнес в синтипоп дыхание смерти и магии и создал несколько десятков минут самой глубокой, сокровенной и тонкой электронной музыки на свете. Лифт останавливается. Мы выходим на 30-м этаже стокгольмской телебашни — сквозь стекло видно, как солнце медленно погружается в море, освещая мозаичный островной пейзаж.

Группы Coil больше нет: три с половиной года назад Джон Бэланс, шаман, мистик и алкоголик, партнер и любовник Кристоферсона, разбил себе голову о каменный пол и умер, не приходя в сознание. Кристоферсон собрал вещи, перебрался в Таиланд, приложил руку к воссоединению своей первой группы, отцов-основателей индастриала Throbbing Gristle, записал альбом про кровавых мальчиков и в феврале опубликовал бюллетень: его новая группа называется SoiSong, его новый соучастник — Иван Павлов, уроженец города Горького, в середине 90-х перебравшийся в Швецию, ценитель и последователь Coil, под псевдонимом CoH записывающий комплексное дефрагментированное техно (следуя терминологии самого Павлова, постпоп). Именно он — бледный нордический человек с горящими глазами — третий участник этой странной встречи на высшем уровне; и он тоже смотрит, как балтийская вода поглощает свет.

В меморандуме о создании SoiSong Кристоферсон написал, что он убедил Павлова присоединиться, — странное дело; уж кого, по идее, надо уговаривать, так этого самого П.К. «Не совсем так, — объясняет Павлов. — У меня было свое сообщение — и там было написано, что я уговорил Слизи. Решения объединиться у нас созрели почти одновременно и независимо друг от друга; в сущности, SoiSong — это две группы в рамках одной. Собственно, и song по-тайски означает «два».

Переливчатый синтетический гул, дрожащий пульс, каплевидные мелодии, медлительная, тревожная красота — вот что есть музыка SoiSong на данный момент. В этом есть отголоски Coil и отголоски CoH, но более всего в этом чувствуется зов Востока: имена песен состоят из японских слогов, имя группы — из тайских, первый концерт Кристоферсон с Павловым сыграли в Токио. «Люди Запада очень ленивы, — объясняет Кристоферсон. — Они почему-то полагают, что все на свете говорят по-английски, что отнюдь не так. Вообще, способ мышления, способ формирования идей и представлений зависит от языка, который ты используешь. В Таиланде ведь все совершенно иначе: они не используют местоимения типа «я» или «ты», они обычно даже не различают мужской и женский род. Это совсем другой способ самоидентификации: они не думают о себе как об индивидуальностях — во всяком случае в такой степени, как на Западе; они даже не очень чувствуют себя мужчинами или женщинами. Для нас было важно, насколько это возможно, освободиться от рабства английского языка, от этого патриархального гнета».

«В какой-то момент я почувствовал, что Лондон опустошил меня. Ты берешь такси из одного конца города в другой — и каждые несколько сот ярдов тебе попадается здание, где ты пережил что-то ужасное. Мне надоело пребывать в вынужденной изоляции. В Бангкоке все иначе: сплошь и рядом места, где с тобой случилось что-нибудь хорошее», — сообщает Кристоферсон с улыбкой, которая заставляет лишний раз припомнить его порочное прозвище. Перемена мест — очень существенная деталь. При всей универсальности своего метафизического послания музыка Coil была теснейшим образом связана с Англией, с полумраком лондонских переулков, с эпидемией СПИДа в кругу друзей, с магическими опытами оккультиста Остина Спейра и астрологическими изысканиями Джона Ди; в каких-то глубоких корнях она все равно восходила к английскому фолку. Они смотрели в глаза чудовищ, травились звуком, давились дождем; вещие сны и языческие мистерии в их руках и устах воплощались в музыку, и наоборот — музыка сама становилась натурой, пророчеством, звала к дочеловеческим корням (недаром Бэланс так часто пел о том, что человек есть животное). Песни Coil звучали как некий заповедный язык, который можно было учить, но нельзя было постичь до конца. SoiSong скорее иероглиф; знак — но не знаковая система.

«Я не думаю, что музыка нуждается в каком-нибудь дополнительном бэкграунде — личном, историческом, культурном, — разъясняет Павлов. — Музыка сама может быть всем: религией, магией, сексом, чем угодно. Режиссер Алехандро Ходоровский как-то сказал: «Я хочу от фильма того, чего американцы хотят от наркотиков». С музыкой то же самое. Под песни Coil люди кончали с собой — чего еще вы от них хотите?» «Пожалуй, меня сейчас больше интересует поиск некоторого нового звука, чем сообщение, которое он несет, — сообщает Кристоферсон. — Я бы сказал, что мы делаем сексуальную музыку. По-странному, но сексуальную».

К знаковой системе необходим шифр; SoiSong — своего рода загадка, требующая верного ключа. Пароля, если быть точным: только имея кодовое слово, можно попасть на сайт группы, через который и будет распространяться музыка. Пароль будет не один — людям в Токио, в Москве, в Италии будут подсказывать разные отгадки, и информация, которую они откроют, тоже будет отличаться. Это определенно игра — но это еще и способ выживания. «В эпоху, когда информация доступна столь легко и в таких количествах, она перестает кого-либо интересовать. Мы пытаемся мотивировать слушателя; указать ему на некую ценность, — говорит Павлов. — Будьте уверены, когда мы скажем пароль, все непременно зайдут на этот сайт. Я рос в Советском Союзе, где хорошую музыку было трудно и даже опасно искать: тебя могли поймать милиционеры, тебя могли исключить из школы. И в этом определенно был свой пуант. Ты действительно жил этой музыкой; ты вкладывал в нее столько же, сколько она давала тебе». «Люди привыкли более бережно относится к более труднодоступным вещам, — подхватывает Кристоферсон. — Если ты потратился на вазу эпохи Мин, ты будешь к ней относиться с куда большим чувством и интересом, чем к вазе из IKEA, которая является ее точной копией. Современная поп-культура чем дальше, тем больше девальвирует значение, саму категорию уникальности. И вещи, которые выделяются из общего потока, должны требовать специальных усилий. Это такой вызов, если хотите; испытание».

То есть они не видят никаких преимуществ в наступившей свободе информации? «Знаете, с писателем Горьким, в честь которого назывался мой родной город, была такая история. — вступает Павлов. — Сталин как-то сказал ему: смотри, мол, что дал людям социализм. Теперь каждый может быть писателем — вон сколько их! И Горький ответил, что ничего особенно хорошего в этом нет: когда все писатели — никто не писатель. Мы находимся в условиях кризиса перепроизводства и перепотребления; по счастью, это касается только западного мира — но он пытается поглотить остальные культуры». Кристоферсон кивает: «Сейчас стало очень легко иметь мнения, судить о вещах. Кажется, через 20 лет 5-летние дети будут способны высказать суждение вообще о чем угодно — и вот тогда-то и наступит коллапс. Нет ничего плохого в том, что у каждого есть доступ к видеокамере. Но к чему это ведет? Каждый день на YouTube появляются сотни видео со скейтерами, которые падают с досок!» П.К. выдает очередную ухмылку, после которой я не рискую спрашивать, зачем эти скейтеры ему понадобились.

Кристоферсон ведь и сам поучаствовал в этом перепроизводстве — нежданное воссоединение Throbbing Gristle, во всяком случае, явно укладывалось в общее поветрие по восстановлению призраков прошлого. Его, впрочем, П.К. и сам отказывается воспринимать всерьез. «Когда-то меня спросили, сколько бы я хотел за то, чтобы оказаться на одной сцене с остальными участниками TG, и я назвал заведомо нереальную сумму. Однако ж выяснилось, что многие готовы раскошелиться! Так что теперь, когда мой банковский счет пустеет, я знаю, куда обращаться. По большому счету вся эта история — как поехать в гости к сумасшедшей тетушке, которая живет в глухой деревне и ест чеснок; по первости забавно, но в итоге скучно».

То, что последняя пластинка Coil с новым материалом была поначалу издана только на виниле, — тоже попытка сберечь ценность? «Да, вот то, что пластинки стали снова востребованы, мне очень нравится. Правда, SoiSong на виниле выпустить нельзя. Это слишком цифровая музыка, она зашкаливает по частотам. Собственно, я даже опасаюсь, как люди будут играть ее на домашних колонках. Они запросто могут взорваться».

Ну хорошо, говорю. Мир лежит во зле, все катится в пропасть, музыка обесценивается — но вы-то можете дать какую-то подсказку? Куда бежать? Что слушать? Вам-то самому хоть что-нибудь интересно?

Кристоферсон качает головой. «Увы. Я очень редко натыкаюсь на что-нибудь стоящее — и обычно это какие-то совсем уж маргинальные вещи; какие-нибудь монгольские певцы — ну или вот недавно я отличную японскую поп-группу послушал, но я даже название ее выговорить не могу. Вот вчера мы слушали что-то такое очень хорошее… Что-то русское… Как это называлось?»

«Пламя», — отвечает Павлов. — Или «Синяя птица».