Премьера EP «Гобой»

История «Краснознаменной дивизии имени моей бабушки» в каком-то смысле очень похожа на сказку — тем более что и их песни про девушку, наступившую на хлеб, Себастьяна и маленький тостер располагают к такой трактовке, — и если в этой сказке пока еще не наступил хеппи-энд, так это только потому, что ее герои, хочется верить, находятся пока только в начале своей долгой и счастливой жизни. В принципе, все этапы биографии «Дивизии» проходили на наших глазах, но для тех, кто не давал себе труда посмотреть, все-таки напомним. Случайно увиденный пост в полумертвом комьюнити в ЖЖ — и почти случайно посещенный концерт, на котором дюжина людей в ярких платьях и смешных шляпах поставили на уши зал плохо предназначенной для живых выступлений пивной. Дальше — концерт в «Икре», на который внезапно заявились три сотни ярких, живых и юных людей. Дальше — концерты в самых разных и мало похожих друг на друга местах, от «Солянки» до новогодних вечеринок, летние фестивали, «Пустые холмы», Пикник «Афиши», блистательный кавер на мумий-троллевских «Лунных девиц» в рамках нашего проекта «Делай меня точно». И вот теперь — первая всамделишная запись, сделанная не в бане и не на чердаке, но в настоящей (ну почти) студии, отражающая наконец (ну почти) всю торжественную духоподъемную мощь коллектива. Конец главы первой; дальше начинается вторая — и, если я правильно помню труды В.Я.Проппа, где-то на этом этапе должен появиться волшебный помощник или даритель. Хотелось бы.

Не скрою: из всего условного пула «новой-русской-музыки-по-версии-«Афиши» эта группа мне дороже других, и тому есть свои причины. Каждый из значимых молодых здешних музыкантов так или иначе занимает свою неосвоенную нишу, благо лакун по-прежнему достаточно много для того, чтобы всем нашлось место. Ну, скажем, авторы предыдущей нашей премьеры NRKTK — про, казалось бы, забытую и затухшую наплевательскую рок-н-ролльную лихость; их музыка могла бы служить словарным определением слова «угар». Так вот, музыка «Краснознаменной дивизии» могла бы служить словарным определением слово «добро». Употребляя это понятие, сейчас, кажется, принято извиняться; критик Антон Долин недавно даже опубликовал нашумевший и во многих отношениях верный разгромный опус о новом «добром» российском кино — так вот, если и существует здесь и сейчас группа, которая может вернуть этому слову исконный смысл, очистить его от неуместных идеологических примесей, так это «Дивизия». «КДиМБ» — это в каком-то смысле и есть наш новый инфантилизм; песни не для детей и не про детей (подобное целеполагание редко приводит к удачным результатам), но песни в режиме «будьте как дети»; музыка, сочиненная и сыгранная, исходя из той глубоко наивной и крайне необходимой посылки, что человек есть чудо, и мир есть чудо, данное ему в распоряжение, и всякое его проявление — будь то вышеупомянутый тостер, гобой или даже смерть — заслуживает неподдельного удивления и восхищения. Их музыка поразительно открыта всякой красоте — и красота отвечает ей взаимностью. Сравнения с Arcade Fire, неизбежно проскакивающие в каждом втором тексте о «Дивизии», давно уже сугубо следствие лени; их песни изрядно отличаются от песен их любимцев и с точки зрения звука (в «Гобое» можно не менее ясно расслышать хоть Camera Obscura, хоть мелодраматическую советскую эстраду; последнее в особенности касается замыкающей EP песни «Сияние»), и с точки зрения смысла: где Arcade Fire плачут, там «Дивизия» пляшет, где у Arcade Fire фрустрации и комплексы, там у «Дивизии» — только небо, только ветер, только радость. Что, конечно, не означает, что они лучше; а означает только, что они другие. Чего уж греха таить, раскрою одну подробность — так уж вышло, что «Краснознаменная дивизия имени моей бабушки» играла на моей свадьбе, и, ей-богу, трудно подобрать музыку лучше, чтобы начать ту самую долгую счастливую жизнь; проверено. Теперь она наконец-то толково записана и может звучать для всех. Совет да любовь.

— Вы больше года писали альбом, пока доделали только половину. Почему так долго?

ИВАН СМИРНОВ (вокал, гитара): Все вместе — много народу, много инструментов плюс, понимаешь... Мы ни хрена не умеем играть, если честно говорить. Я никогда в жизни ничего не записывал, никогда ни в какой группе не играл до этого. И у большинства участников так же. Максим (Хайкин, саундпродюсер альбома. — Прим. ред.), кстати, когда мы шли на интервью, очень переживал, говорил: «Слушай, ну ты скажи там, что то, что у нас ритм так плавает, — это такая задумка». А на самом деле мы пытались писать под метроном, и совсем не выходило. Решили, что пусть будет лучше ярко и живо, чем правильно. И потом — как обычно такие составы пишут альбомы? Покупают себе какую-нибудь церковь заброшенную — и там целыми днями сидят.

МАРИЯ ПЕТРОВА (скрипка): Да и времени свободного не очень много было в «Доме» (московский клуб и культурный центр, где проходила запись «Гобоя». — Прим. ред.). Это же концертная площадка, поэтому записываться не так часто получалось.

СМИРНОВ: Это дает свои забавные последствия — например, звук же там не студийный. В идеале оркестровую музыку, в которой много инструментов, надо писать в закрытых условиях — иначе, не дай бог, слишком «лезть пространство», и все путается. У нас получился звук концертный, живой именно из-за особенностей зала.

— А вы прямо на сцене «Дома» располагались?

ПЕТРОВА: Прямо перед сценой стелился ковер. Без ковра никуда. Волшебный ковер!

— Ну а вот Максим Хайкин? Насколько справедливо его называть продюсером записи? Вообще как строятся отношения, когда так много людей супротив одного звукорежиссера?

СМИРНОВ: Ну с ритм-секцией все было довольно просто — записали и записали. А когда мы записывали скрипки, мы поменяли довольно большое количество партий, просто потому, что Максим сказал: «Лучше будет так». Там конфликтовали какие-то частоты. Он когда-то группу Elephant записывал еще на квартире и со всеми этими оркестровыми делами взаимодействовал очень активно. Как записывать струнные и духовые, он отлично знает. Были, конечно, технические какие-то моменты — у тех же барабанов оказался слишком мягкий звук, и советские микрофоны «Октава» добавляют некоторые резкие частоты в скрипки. Но это же все оправдания по большому счету. Люди-то сейчас и дома пишут здорово. Я вот не думаю, что новый альбом NRKTK был целиком записан в студии. 

— Я к чему: на «Гобое» все-таки довольно своеобразный звук. Кто его придумал? Вы так задумывали, Максим так выстроил — или это вообще обусловлено свойствами помещения?

СМИРНОВ: Помещение и микрофоны, конечно.

ПЕТРОВА: Заслуга Максима здесь тоже есть, потому что он действительно очень много советовал. Мы очень часто ссорились, спорили из-за каких-то маленьких партий. Он говорил: «Нельзя так делать, надо вот так». А мы: «Нет, надо так». Доходило чуть ли не до драки.

АЛЕКСЕЙ МАЗУРОВ (барабаны): Если кого-то и можно назвать продюсером этого альбома, то однозначно Максима.

СМИРНОВ: Я стал очень много слушать музыки за время записи, которую не слушал никогда в своей жизни — только затем, чтобы понять, как это пишется. Есть одна фишка: в России существует огромная школа классической музыки, которая востребована по всему миру. Но у нас в стране никогда не было института записи, условно говоря, квартета. Скрипка, альт, виолончель, контрабас — и все. Это вопрос того, как ты чувствуешь. На Западе все это умеют делать, да и музыканты у них совсем другого уровня. У них очень-очень много изучали сам звук, технологию его студийной записи.

— А восприятие собственной музыки у вас поменялось в результате всего этого?

ПЕТРОВА: У меня были очень яркие впечатления от записи. Дело в том, что у нас никогда не хватало времени на то, чтобы, как в оркестре, взять и расписать все партии. Аккордеон, саксофон, две скрипки, виолончель, флейта — мы все это как-то на слух воспринимали. А когда стали записываться, начались вопросы: «А что это за партия? Ты что, эту партию играл?» — «Я всегда ее там играл!» — «Вот это неожиданность!» И эта неожиданность была не единственной.

СМИРНОВ: Молодые музыканты, которых мы все слушаем и любим, группа «Обе две», например, — настоящие музыканты. Не в смысле даже владения инструментами. Они к этому идут, это их такая большая цель, они этого добились — и это круто, что они такие есть. Но мы-то вообще ни хрена не музыканты. Если к нам завтра придет Питер Гэбриел и скажет: «Ребята, давайте я вас запишу», мы откажемся. У нас из всей группы один или два человека будут готовы ехать на какие-то гастроли. Мы никуда не поедем. Мне нравится, что в моей жизни сочетается семья, ребенок, музыка, все на свете. Вот Антон Кривуля в этом смысле хорошо сказал в интервью «Афише». Яна (Смирнова, вокалистка группы. — Прим. ред.) наша говорит, что в современном мире настоящий панк — это рожать детей. Или скажем: мы приходим на репетицию, мне надо отработать партию. Приходит клавишник, и я понимаю, что он всю репетицию будет сидеть и ничего не делать, потому как в определенных песнях он просто не занят. И вот мне надо отработать партию, но я буду играть вместе с ним все равно, чтобы ему было нескучно. У нас сейчас с аккордеоном большие проблемы в сведении, потому что он по частотам совпадает с моим голосом. Но я не могу его вырезать, потому что я знаю, что Карина, аккордеонистка, расстроится. И так далее. Поэтому полноценно музыкально все это прорабатывать не получается и вряд ли получится. А по поводу восприятия: тут же еще деталь в том, что параллельно с этим мы новую программу делаем, и у нас есть новые песни. Мы чуть ли не афро-поп с саксофоном заиграли в последнее время.

ПЕТРОВА: Афропоп-тему Леша, кстати, придумал.

МАЗУРОВ: Я же к группе присоединился за два месяца до того, как начали записывать альбом. А до этого пришел мой друг Виталик, который играет на басу. До этого ритм-секция была очень джазовая, а сейчас рокерская.

СМИРНОВ: Они хипстеры, понимаешь?

МАЗУРОВ: Мы не хипстеры, но мы с Виталиком долгое время играли в построк-группе, которая была широко известна в узких кругах. И когда он позвал меня в «Дивизию», это, конечно, было смешно немножко. Эти-то все песни, которые сейчас на альбоме, были придуманы с прошлой ритм-секцией. Когда я пришел в группу, я, по сути, играл то, что было до меня придумано. Условно говоря, была ритм-секция, которая мыслит джазово, басист, который на контрабасе играет, барабанщик, который не очень любит использовать бочку, — а у нас другой подход. Мы, может быть, не так хорошо играем технически, но зато даем больше постпанка, чем было раньше.

СМИРНОВ: У нас еще есть проблема, которая заключается в том, что очень многие песни на этом альбоме уже играть не хочется. Мы думаем: «Блин, ну это же говнорок». При этом на концерты приходят люди, которые их очень любят, и им нельзя их не сыграть.

МАЗУРОВ: Это как Том Йорк, который играет песню «Creep». Куда он от нее денется? Он умрет, наверное, под звуки этой песни.

— Внутри «Гобоя» есть какая-то логика? Или просто — то, что закончили?

СМИРНОВ: Я пытался сделать так, чтобы была некая концепция, ничего не вышло. Есть концептуальные альбомы, а есть сборники с песнями, которые ты играешь. Эта EP — сборник. Просто разные песни, такой винегрет. У нас есть закрытая группа для обсуждений, там было голосование за название записи — я страшно хотел, чтобы она называлась «Kasha EP». Вообще, если все карты раскрывать... Из-за того что мы ни хрена не умеем играть, у нас слишком много песен в тональности ми мажор. Когда я формирую сет-лист концерта, мне надо, чтобы песни в тональности ми мажор не стояли рядом, чтобы это не спалить. Я человек мейнстрима — я люблю массовый продукт. Мне кажется, что главная ценность альбома — его должно быть интересно слушать в первую очередь. А все остальное — потом.

— Как вы себя ощущаете сейчас в контексте русской музыки? Вы же точно за всеми следите, всех слушаете.

СМИРНОВ: Наверное, любому музыканту, особенно молодому, кажется, что где-то рядом с ним есть какое-то творческое сообщество. Ну не знаю — что в Питере они каждый вечер сидят и пишут альбомы. Я-то думаю, что все немножко не так. Вообще, основная проблема музыкантов в том, что все очень не любят слушать друг друга. А я очень всех люблю слушать. Если мне понравилась какая-нибудь группа, то я обязательно их найду в интернете и напишу: «Ребята, какие вы хорошие, какой у вас классный альбом, а особенно вот эта песня». Я, конечно, хотел бы каждый вечер совместные репетиции с кем-то проводить, постоянно встречаться, играть, выпускать совместные альбомы. Это все прекрасно и круто. Я вообще в последнее время понимаю, что музыка для меня — ну очень важная вещь. Но нет такой возможности пока.

ПЕТРОВА: Вот забавно — те группы, которые дружат и что-то делают вместе, часто происходят из Екатеринбурга. Они общаются, у них есть какая-то сплоченность. У московских групп такое очень редко бывает.

СМИРНОВ: Между прочим, в мае должна приехать группа «Парад большой головы» — это такой Арсений Негодяев, у него была группа «Пальто даром». Они сейчас пишут  альбом. Мне прислали одну песню послушать — ну это просто русский Bon Iver! С саксофонами, с духовыми, очень круто.

ПЕТРОВА: Хотя как название «Пальто даром» лучше.

— Беда русских групп — это названия. Хотя у вас с этим как раз все в порядке.

СМИРНОВ: Мы вчера придумали хорошее название с губным гармошечником, который по совместительству муж моей сестры, которая флейтистка. Такое название — «А Стас даже не простудился». По-моему, классно.

МАЗУРОВ: Виталик, наш басист, играл в группе «Положь трубку».

— Вы существуете немного между разных контекстов при всем при том. С одной стороны, вас зовут на Пикник «Афиши», вы даже в «Солянке» концерт играли. А с другой стороны — вы ездите на «Пустые холмы» и «Чащу всего», и на вас ходят хиппи.

СМИРНОВ: Нам это только в кайф. Музыкант должен выступать там, куда его позовут. Вон «Комба БАКХ» — верующие ребята, я где-то читал: они говорят, что играют там, куда пригласят. Это главное — музыка в начале всего. Люди с Look At Me иногда пишут «Да этой группе место на «Пустых холмах»!» На «Пустых холмах» говорят: «Вы что, про эту группу написала «Афиша»! Это же позор, хипстерье». А мы даже считали аудиторию, и все очень гармонично получается. Треть — городская молодежь, треть — «Пустые холмы», треть — просто наши друзья. На самом деле никогда ничего не знаешь. Мы писали хор на альбоме, во «Вконтакте» написали объявление, и к нам пришли петь на запись все, кто хотел. Например, Антон Чернин (журналист, промоутер, среди прочего — пресс-секретарь «Машины времени» и «Крематория». — Прим. ред.). Приходили люди, которые, казалось бы, вообще в другой теме. Пришел парень очень такого вида, как с «Пустых холмов», и говорит: «А ты слушал новый EP A Silver Mt. Zion?» Все относительно. На «Пустых холмах» в прошлом году выступала Галя Чикис — и это было просто нечто. Правда, мало кто дождался, потому что это было в 5 утра. Их на тракторе привезли, туман, ничего не видно, и вдруг из тумана на сцене появляется Галя. Еще на «Холмах» в этом году была сцена, где играли «Петля пристрастия» и The Toobes . Сами организаторы в этом плане не замыкаются. Просто есть штампы какие-то.

— На EP есть песня «Астронавты», одна из лучших, она вообще ни на что не похожа, из того, что вы делали и делаете. Откуда она взялась?

МАЗУРОВ: Это единственная наша песня, которая по-настоящему нравится моей жене. Про все остальные она говорит, что просто нормально.

СМИРНОВ: Это очень смешно, но музыку мы с Яной сочинили в Турции. Мы поехали туда отдыхать, потому что хватило денег. При этом не сидели на месте, взяли велосипеды, объездили все. Я сочинил там очень много нового материала, сидя на такой качалке в углу сада, которую никто не видит. Когда я придумывал «Астронавтов», я сидел на качалке и пел какую-то рыбу на английском. А там был такой аниматор Изи, турок, который всех девушек соблазнял. И вот он пришел на эту качалку с двумя девушками и стал их разводить понятно на что. А я там сидел и пел на псевдоанглийском. И он говорит: «Да не обращайте внимания, это пиндос, он не понимает по-нашему» (он с русскими девушками был и говорил на русском). Они сидели полчаса, за это время я сочинил «Астронавтов» и, когда они стали уходить, я сморозил им что-то про турецких развратников. А текст... У нас летом 2010-го в деревне под Шатурой горел лес, звери бежали через деревню — ну вот откуда-то оттуда.

ПЕТРОВА: Струнную партию мы, кстати, писали в Малаховке, в бане.

— Малаховка же для вас вообще важное место. Вы там по-прежнему собираетесь?

СМИРНОВ: Понимаешь, все меняется. С тех пор мы с Яной поженились, сейчас живем недалеко от Малаховки. Часто там собираемся вчетвером — я, Яна, моя сестра Лиза, которая у нас на флейте играет, и ее муж, который на гармошке. Мы же все родственники, переженились все. За то время, пока есть «Дивизия», у нас вышла замуж Маша, женился Леша, я с Яной, Лиза с Олежкой.

ПЕТРОВА: Малаховка — отправная точка. Мы там начали писать песни, репетировать вместе, именно оттуда все и пошло.

СМИРНОВ: Сейчас мы уже репетируем на базе. На самом деле это может странно прозвучать, но главным качественным шагом вперед для «Дивизии» был момент, когда мы перестали репетировать в Малаховке. Там была барабанная установка, она стояла в предбаннике, где люди раздеваются и полотенца висят. И там стоял один вокальный микрофон, который все это снимал. А сейчас все-таки репетиционная база. Она классная, там есть чай, бесплатное печенье и конфеты. Это обычный завод, но внутри помещение с огромным залом на 50 метров. Мы можем за это платить, потому что нас много.

ПЕТРОВА: Помню, как-то мы репетировали на базе, где металлисты всякие и панки. Пиво, угар, дым. А тут заходим — печеньки, чай, зеркала, красота.

— В песне «Гобой» при желании можно усмотреть политический подтекст. Вы его туда закладывали?

СМИРНОВ: Да нет там никакого политического смысла. На самом деле вообще никаких подтекстов в песнях «Дивизии» нет вообще. Все это игра словами. Мне это просто интересно и любопытно. Яна сейчас пишет диплом в МГУ про фольклор в детском творчестве обэриутов. Мне очень нравится культура игры в слова, вот и все. Это здорово. На самом деле, все очень просто. Это дизайн. Ты берешь некое настроение, например — Рождество, девочка со спичками Андерсена, вот такое бездомное настроение. Или «Астронавты», где такой христианский подход к концу света: это нестрашно, все будет нормально. И мы это как-то перенесли на вещи — мол, собирайте рюкзаки. Ты просто пытаешься создать некий эмоциональный мирок.

— У вас первый относительный успех случился два с лишним года назад. Первая запись профессиональная появляется только сейчас. Вы не боитесь опоздать, потерять волну? Как-то формулируете свои амбиции?

СМИРНОВ: Многие музыканты говорят, что, мол, они делают музыку и им наплевать, что про них пишут. А я всегда смотрю, что пишут про «Дивизию» в яндексах и гуглах. Мы переживаем, спорим, ругаемся, переживаем, что концерты редко. Но мне-то кажется, что если все делать круто, то само все получится.

ПЕТРОВА: Вообще, мы не против были бы выступать раз в месяц — просто для своего удовольствия. У нас вообще особенное отношение к концертам. Для наших девочек концерт — это всегда праздник. Мы к нему готовимся, мы придумываем, в каком цвете мы будем, покупаем платья. У кого какие балетки, у кого какие туфли, кто что приготовит. Мы играли как-то совместный концерт с одной группой. Месяц готовились, обсуждали платьишки, прически, репетировали, и так далее. Позвонили им за день, говорим: «Ребята, завтра концерт, вы вот во сколько на саундчек?» Они: «А че, завтра концерт, да? Ну ладно, придем». Для нас это было так удивительно.

СМИРНОВ: Я, моя сестра, Тася, наша скрипачка, — мы все учились в одной школе когда-то. И пели в детском хоре. Причем там были всякие рожденственские гимны, христианские традиционные песни. Я помню все эти праздники, мандраж; мама пиджачок покупает, ты не спишь полночи, думаешь, как на тебя девочки посмотрят в этом хоре. Это наше отношение к концертам — оттуда в том числе. Я вот очень хотел, чтобы «Дивизия» играла кавер на Чайковского, на песню «Был у Христа младенца сад», которую мы в школе как раз и пели. Там такая дикая психоделическая мелодия, просто потрясающая. Но Яна сказала, что никто не поймет.

ПЕТРОВА: Мы не хотим, чтобы концерты превратились в рутину. Нам очень ценно, что для нас это праздник.

Праздничная концертная презентация EP «Гобой» состоится послезавтра, в среду, 18 апреля, в клубе «Б2»