«Я буду как ловкий повар в уличной палатке с едой»

— У вас в августе вышел альбом «Itetune», где вы играете на самодельных инструментах вместе с Абдиссой Ассефой (извините, не уверен, как его имя произносится). Как вам вообще пришла в голову идея эту запись сделать?

— Насчет имени: я его зову Мамба. Мамба Абдисса — это его прозвище. Я встретил его этой весной, когда мы играли с Тони Алленом, и вдруг выяснилось, что Мамба, как и я, любит делать инструменты, у него уже целая коллекция собралась. Вот мы и решили сделать альбом — и записали его очень быстро, совершенно безболезненно. Группа, кстати, произносится «Итэтунэ», как будто бы по-японски или по-фински.

— А откуда у вас взялась страсть к самодельным инструментам? Вы же всю жизнь их делаете.

— Точнее, с конца 80-х. Все началось с того, что я пришел на выставку футуристов, и там были всевозможные самодельные инструменты. Например, шумовые машины Луиджи Руссоло. Мне показалось, что это очень круто, захотелось попробовать самому. Примерно в это время мы с моей тогдашней группой сконструировали механическую установку, используя части стиральной машины. Другой вопрос, что поначалу это скорее по разряду современного искусства проходило — мне скорее нравилось, как это выглядит, чем то, как оно звучит.

— Чем самодельные инструменты лучше общепринятых, по-вашему?

— Скажем так — они более примитивные, чем так называемые настоящие инструменты. Для меня никогда не был важен профессионализм. В самодельном инструменте больше личного — хотя бы из-за того, что нужно очень постараться, чтобы извлечь из него что-нибудь. Кроме того, это освобождает от привычных гамм, не приходится играть в темперированном строе, который заложен в любой синтезатор. Привычные настройки быстро надоедают — а когда я начинаю натягивать струны на какой-нибудь своей поделке, у меня сразу появляется вдохновение.

— Любопытно. От всей вашей музыки ровно такое ощущение: что вам не нравится совершенство, слишком правильный, точный звук.

— Да, так и есть. С совершенством сложнее, правда: оно мне нравится, но в отношении духа музыки. Ну, то есть, если взять живопись — если быстро что-то нарисовать, скажем, небольшой эскиз тушью, какой-нибудь абстрактный рисуночек, он может быть совершенным в своем роде. А когда люди тратят годы, чтобы нарисовать картину, она тоже может быть совершенной — но в другом смысле.

— Возвращаясь к инструментам — насколько сложно их делать?

— Очень сложно. В какой-то момент я ходил по разным мастерским, чтобы мне помогли сделать флейту, — и у профессионалов все совсем на другом уровне. То, что мы с Мамбой делаем, — это совсем другие инструменты, гораздо более простые. Если бы мы попытались сделать флейту, которая звучала бы идеально, ушло бы очень много времени. Мы делаем для себя, для удовольствия, а это вообще главное в музыке.

— Вы упомянули, что Абдисса играл с вами и Тони Алленом. Вы ведь готовите еще один альбом с Тони, если я не ошибаюсь? Каково вообще с ним играть? Он, с одной стороны, большой человек — с другой стороны, кажется, что он готов на любые затеи.

— В 2009-м мы с ним записывались в рамках серии альбомов «Inspiration Information», где молодые музыканты встречались с более старыми мастерами. Меня попросили сделать список из пяти людей, с которыми я хотел бы поиграть, Тони Аллен был среди них, в итоге он и согласился. С ним очень легко работать — поэтому он столько и записывается. Особенно в Америке, конечно, там до сих пор все сходят с ума по афробиту, все только и говорят, что «Фела, Фела, Фела»! Мне кажется, что Тони очень доволен тем, что он сейчас всем нужен. Конечно, когда мы только встретились, было некоторое напряжение, надо было наладить контакт, разрядить обстановку. Ну что — две бутылки красного вина легко справились с этой задачей.

— Вы как-то сравнивали электронику с панком, говорили, что в ней много свободы, что человек может играть электронную музыку, даже если он не владеет никаким инструментом. Как вам кажется, это относится к современной электронике? Она в каком-то смысле превратилась в мейнстрим, стало больше правил и условностей.

— Именно так. Сейчас все сильно поменялось. Например, все эти компьютерные программы, которые можно освоить за пять минут — и делать музыку. Такое ощущение, что большинство молодых музыкантов ни на чем, кроме компьютера, в жизни ничего не делали, не играли на настоящих инструментах. По-моему, это скучно. Это как собрать панк-группу, в которой каждый участник будет играть с помощью айпода. Компьютер не вдохновляет на то, чтобы быть панком, переходить какие-то границы, а если у тебя в руках бас, то тебе сразу хочется прыгать со сцены, носиться туда-сюда — короче, быть живым. Когда я говорил про электронику как панк, я говорил про старую электронику. Раннее техно, индастриал или какой-нибудь нойз — то, что существовало в оппозиции мейнстриму.

— Мне кажется, вы своей музыкой очень ловко балансируете между сложным и простым, условно экспериментальной и поп-музыкой. С одной стороны, вы постоянно придумываете что-то новое, ломаете какие-то стереотипы, с другой стороны, по большей части ваша музыка остается легкой для восприятия.

— Ну, всякая музыка отражает личность, это банально. Мне, с одной стороны, нравится поп-музыка с хорошими мелодиями, а с другой — всяческий авангард. Вот я и пытаюсь это сочетать. Развлекать и озадачивать одновременно.

— Вы говорили в каком-то интервью про свою первую группу, Shamans, что вам теперь кажется, что было бы лучше, если бы вы тогда не заигрывали с поп-музыкой и мелодией, играли бы что-то чисто экспериментальное. Вы никогда не думали вернуться к индастриалу, к тому, что вы играли тогда? Нойз поиграть, например?

— Да, может быть стоит попробовать. Мне кажется, что «Itetune» — как раз что-то вроде такого возвращения, музыка получилась примерно такой, как нам стоило бы играть в 1980-е. Только вокала стоит добавить. У нас с Мамбой есть такая задумка — позвать поэтов, чтобы они читали свои стихи под нашу музыку. В Финляндии существует современная поэзия, есть кого пригласить. Жаль, что Аллен Гинзберг умер, я бы его позвал. Ну и честно вам скажу: мне снова хочется сделать самодельную драм-машину.

— В Москве вы будете играть на фестивале финской музыки, который у нас проходит каждый год. У меня в связи с этим такой вопрос: вы себя чувствуете финским музыкантом? Все-таки вы довольно много времени провели в других европейских странах, ну и вообще производите впечатление космополита.

— Честно говоря, я чувствую себя больше европейцем. Я вот играл на прошлой неделе на фестивале, где были в основном местные, и мне показалось, что я со своей музыкой туда плохо вписывался, все казалось слишком местным, слишком финским. Боюсь, я видел слишком многое в других странах. В то же время какие-то вещи у меня, само собой, получаются очень по-фински — мелодии, гармонии. Я иногда использую различные фольклорные элементы, пишу тексты по-фински. Но я на этом не зацикливаюсь. Например, на альбоме «4th Dimension» я попросил участников своей группы Kabu Kabu, чтобы каждый из них рассказал какую-нибудь историю или сказку своей страны. Получилось здорово.

— А чего от вас ждать в России на этот раз?

— Я буду играть один, электронный сет. Привезу с собой синтезаторы, драм-машины, наверное, флейту. Буду как ловкий повар в уличной палатке с едой: выбирать инструменты, музыку, решать на ходу, что я буду делать.

— Вам как больше нравится играть концерты, одному или с другими людьми?

— С другими людьми играть намного проще. Все играют свои партии, можно останавливаться, а музыка все равно будет продолжаться. Одному тяжело, потому что все следят за тем, что ты делаешь, какая музыка у тебя получается, нужно быть все время сосредоточенным. Нужно все время пинать себя под зад, вдохновлять себя самого. Зато если получится, если люди отреагируют — эта реакция будет относиться к тебе одному.

Джими Тенор выступает в Москве 13 октября в «Шестнадцати тоннах» — в рамках фестиваля News from Helsinki — и в Петербурге 14 октября в «Грибоедове».