Джарбо о Майкле Джире, наследии Swans, металлистах, масках и свободе

— У вас, судя по всему, очень насыщенный график — концерты, пластинки, совместные проекты, всего навалом. Как вы справляетесь?

— Да, вся моя жизнь очень жестко распланирована. Например, сейчас я еду на гастроли — но не совсем обычные: я буду играть свои вещи разного времени под фортепиано, в Москве все будет выглядеть именно так. Потом я ненадолго заеду домой, а уже в ноябре поеду в тур с Nachtmystium, и это будет совершенно другая музыка, очень жесткий металл… Хотя, наверное, металлом это нельзя назвать. Мне вообще не нравятся ярлыки, я люблю быть разной, то внушать людям ужас, то очаровывать их. А в следующем году я хочу изолироваться от мира и серьезно взяться за мемуары — начну где-нибудь в пустыне в Колорадо.

— Это прямо мемуары будут? Мои года, мое богатство?

— Ну скажем так: воспоминания разных лет. Я вообще давно над ними работаю, и сейчас мысли о книге меня даже стали тяготить — потому я и решила следующий год посвятить ей целиком. У меня нет договора с издательством; наверное, попробую собрать деньги на Kickstarter. Я хочу, чтобы это было похоже на альбом с фотографиями и текстом, который приятно будет держать в руках, — сам текст все и так скачают в интернете. По этой же причине я решила отказаться от выпуска альбомов на физических носителях. В мире и так полно пластика, старых дисков, зачем все это преумножать? Пусть лучше качают. Меня лично-то все равно не скачаешь! (Смеется.)

— Вы чего только ни делаете — и рисуете, и поете, и пишете. Что из этого вам нравится больше всего?

— И в детстве, и в юности все мои учителя говорили мне, что я стану писателем. Возможно, поэтому я решила сейчас заняться книгой, не подводить же их, в самом деле. Литература действительно привлекала меня с самого раннего возраста: я писала рассказы, порой прямо на уроках, но… Мои одноклассники узнали о том, что я пишу, часто вытаскивали тетрадь с записями у меня из портфеля, громко зачитывали отрывки вслух и смеялись. Это ужасно меня смутило тогда, и я долго не могла ничего писать. Как ни странно, но к музыке такой тяги у меня не было — ей меня заставлял заниматься отец. А потом я переехала в Нью-Йорк и моя жизнь резко изменилась: вокруг стало очень много музыки и совсем мало книг. Музыка же привлекла меня тем, что была во всем противоположна литературе. Музыка — это искусство, в котором можно рассказывать истории, не прибегая к словам, говорить с людьми, не знающими твоего языка. В музыке необходимо быть собой, не прячась за персонажами, — и в то же время можно быть кем угодно, перевоплощаться, постигать новые состояния на собственном опыте, а не на бумаге. Естественно, я не могла устоять перед такими головокружительными возможностями. Но я никогда не считала себя певицей и уж тем более музыкантом. Скорее автором звуковых перформансов, что ли.

— Но ваша музыка же все время очень разная при этом.

— Да, но это не маски. Между мной в обычной жизни и мной на сцене нет принципиальной разницы. Бывает, что в повседневности я выхожу из себя — так и во время концертов мне хочется быть опасной. С годами меняется разве что то, что раньше мне нравились контрасты, а теперь я больше тяготею к гармонии. Менее резкие чувства — они все-таки более естественные. На самом деле самое сложное — это быть абсолютно честной и открытой людям. Это и есть главное испытание. А так… Да, я могу петь как маленькая девочка и как ведьма — но это все настоящая я.

— А что вы чувствовали, когда Майкл Джира (лидер Swans, в классическом составе которых конца 80-х участвовала и Джарбо, которая впоследствии сыграла роль в распаде группы, а теперь, через 15 лет, спела на их новом альбоме «The Seer». — Прим. ред.)…

— ...Позвал меня записывать «The Seer»? (Вздыхает.) Мы встретились с Майклом год назад, до того мы долго не общались. Он сказал, что не хочет делать ничего, что напоминало бы о прошлом, даже живьем не хочет исполнять те наши общие вещи. И несмотря даже на то, что все-таки Swans играют и старый материал, он очень сильно его изменил. Я спокойно это восприняла. Я его понимаю — умирает все, но песни не умирают, они живут своей жизнью. Об этом мы с Майклом и разговорились. А потом… Понимаете, Swans — это очень большая часть моей жизни. Несмотря на наши былые споры и ссоры с Майклом, я хорошо понимаю его и еще лучше понимаю, как устроена его музыка, как она дышит. Очень сложно отказаться от идеи хоть на время снова стать частью этой силы. Swans были моей семьей, а все песни, которые мы записали вместе, — это наши дети, я люблю их материнской любовью. Потому я и согласилась снова сделать что-то в рамках Swans. Но, конечно, было тяжело — теперь я ощущаю себя в этом доме гостьей. Я была на презентации альбома в качестве зрителя — и это был невероятный концерт. Я была в восторге, меня поразило, насколько это величественная и одновременно доступная музыка. Как биение сердца или звук голоса — это что-то, что идет от самой природы человека. Я смеялась от радости — но смеялась сквозь слезы. Я понимала, что я люблю эту группу больше всего, но она уже не моя. Это было очень больно. Да, Майкл вызвал меня на сцену в одной из песен — но вы же понимаете, каково было после этого уйти обратно в зал?

— А разве в Swans прямо все как раньше? Со стороны кажется, что это оркестр, которым Джира управляет целиком и полностью.

— Да, так и есть, верно. Это уже совершенно не то демократичное предприятие, каким группа была раньше, когда у всех было право голоса.

— Я обратил внимание, что вы намного чаще идете на союз с музыкантами моложе вас — Джастин Бродрик, Neurosis, Мейнард Кинан из Tool. А вот с ветеранами индустриального движения почти не пересекаетесь, ну за исключением совместной работы с Lustmord. Почему так?

— Ну все же не совсем так. Я работала вместе с Бликсой Баргельдом из Einsturzende Neubauten, например. Да и вообще все это само собой получается. С Бродриком мы, например, встретились в Лондоне, когда он занимался проектом Final. Он меня покорил тем, что сказал: «Делай все что хочешь», — и я поняла, что он это серьезно. А Neurosis — большие поклонники Swans и поэтому сами мне написали, а мне понравилась их музыка. Да и вообще они классные ребята — они до сих пор пишут мне письма, разве не здорово?

— Бумажные письма?

— Ну да, бумажные письма. Представляете? Мы начали с ними общаться еще до того, как у всех появились компьютеры, и решили сохранить традицию. А с Аттилой Чихаром из Mayhem мы сошлись, потому что оба любим театр.

— Да ладно?

— Вас это шокирует, да? Но так и есть. Он любит театр, сам делает и носит костюмы. Я думаю, что его выступления стоит воспринимать именно в контексте современного театра. Я видела его с SunnO))) — а они ведь выходят на сцену в рясах, непонятно, где кто. Но я поняла, где именно Аттила, еще до того, как он взял микрофон в руки — такой уж он парень. (Отметим, что выступления Чихара обычно выглядят примерно так или так. — Прим. ред.) Или вот Legendary Pink Dots — они что, разве не стояли у истоков? А что до тех, кто начал заниматься музыкой позже меня, то, по-моему, это здорово, что вы с их помощью доносите свою музыку до людей, которые никогда вас не слышали. И с другой стороны, ваши поклонники начинают интересоваться новыми именами. Заметьте, что Майкл тоже занимается чем-то похожим — например, он здорово помог Девендре Банхарту, Akron/Family, Карен О — а они все намного моложе его! Наверное, в этом есть что-то от маркетинга — но это очень благородный маркетинг.

— Семь лет назад вы первый раз приезжали в Москву. Мой коллега делал интервью с вами, где вы, в частности, утверждали, что любите тяжелый рок и группы вроде Slipknot. У вас вкусы с тех пор не изменились?

— Рок? Не так сильно, как прежде, пожалуй, но все равно люблю. Раньше я не пропускала ни одного дет- или блэк-металлического концерта, серьезно! Я хотела найти самую жуткую, громкую и злобную группу в мире.

— Нашли?

— Внутри себя, да. (Смеется.) Надо понимать, что, например, то же блэк-металлическое движение тем и ценно, что показало людям, как можно выражать свои эмоции. Точно то же самое за пару десятилетий до того сделал панк. Да, потом блэк-метал стал вливаться в мейнстрим, на нем начали зарабатывать деньги, а сейчас уже можно встретить пятилетних малышей, раскрашенных под Гаала, — но, к сожалению, так происходит со всем. Меня это не сильно задевает, я ценю то настоящее, что было в этой музыке. Наверное, я усвоила все уроки, которые мне мог дать экстремальный металл.

— Вы же и правда все время переключаетесь на что-то новое. Что же вы будете делать через десять лет?

— Да кто ж его знает? Во всяком случае, я хочу продолжить заниматься благотворительностью — я начала два года назад и за это время раздала все, что у меня есть. Прежде мой дом был заставлен скульптурами, картинами, книгами, что-то я покупала, что-то мне присылали — и в какой-то момент я поняла, что это вещи овладели мной. Нынешняя ситуация воодушевляет меня гораздо больше: у тебя почти ничего нет, ты можешь выйти из дома и отдать ключ кому-то другому, потому что все, что тебе нужно, у тебя уже с собой. Собственно, так и будет: в декабре я сдам свой дом и буду путешествовать на доходы от ренты. За свою свободу надо бороться — в том числе и с собственным комфортом, с самодовольной жизнью.

— Любопытно, об этом же в свое время как раз много пели Swans. О борьбе с потребительством, с угнетением слабых, с пропагандой буржуазной сытой жизни.

— Да, так и есть. Многие песни были метафорами тех взаимоотношений в обществе, свидетелями которых мы были, их не стоит воспринимать буквально. Например, песня «Raping A Slave» — вовсе не о сексе, это песня о рабочем, который выживает, за нищенскую зарплату выполняя тяжелейшую ручную работу. Мы видели все это своими глазами каждый день, сами жили в ужасных условиях. Все эти помещения, проветриваемые через крошечное окно, одно на огромный ангар, где работают и живут сотни людей… Конечно, все это сильно злило нас и вдохновляло на то, чтобы писать музыку. Журналы, ТВ, интернет каждый день говорят нам — ты не будешь счастлив без этого телефона, ты обязан купить себе такую машину, чтобы быть крутым, тебя полюбят, если ты будешь носить это. Это самый ужасный род насилия: насилие над сознанием. Капиталистическая система — она как вампир, и она выпивает лучшую кровь. В этих условиях очень легко самому стать вампиром, если только вовремя не одуматься.

Джарбо выступит в московском ЦДХ в четверг, 25 октября, — в одном концерте с немецкими любителями медленного ужаса Bohren & Der Club of Gore