«Где теперь ваши ска и рокабилли?»

— Fucked Up чуть ли не единственная хардкор-группа, которую признают в условном инди-коммьюнити: про вас пишет Pitchfork, вас приглашают на фестивали типа All Tomorrow’s Parties. Почему именно вы, почему Fucked Up?

— Потому что нам этого всегда хотелось, мы были готовы идти с ними на контакт. С радостью давали интервью всяким журналам типа Vice или того же «Питчфорка». В какой-то момент эти издания дали шанс панку и хардкору, стало понятно, что они могут написать про нашу группу — мы и воспользовались этим. В итоге медиа буквально вытолкнули нас на инди-сцену, и это было совершенно потрясающе — это как попасть в огромный и абсолютно новый мир. Мы довольно долго играли хардкор для хардкоровых ребят; в какой-то момент нам захотелось двигаться, пробовать какие-то неожиданные и странные вещи. Многие люди, которые полюбили Fucked Up, когда мы только начинали, довольно скоро стали нас ненавидеть — мы были слишком странными для них. Да и не могли бы мы вечно играть так, чтобы им нравиться. Здорово вышло, что мы заполучили новую аудиторию, новых людей.

— В России поклонники хардкора и панка составляют очень плотное и закрытое сообщество, которому не нравится, когда какие-то «свои» группы становятся популярными за его пределами.

— В Америке так же. Мне кажется, это та причина, по которой панк и хардкор вообще выжили. Возьмите какие-нибудь другие музыкальные жанры: вот появляется какое-нибудь ска или рокабилли, в какой-то момент общество принимает эту музыку, моду и все, что вокруг. Все это становится популярным, а потом просто-напросто исчезает. Где теперь ваши ска и рокабилли? Идеология, эстетика панка и хардкора и DIY никогда не будет принята мейнстримом. Хардкор не позволяет себе ассимилироваться. Fucked Up — не первая группа, которая стала как-то выходить за пределы коммьюнити, играть на инди-фестивалях, еще что-то делать; в какой-то степени все группы, которые так поступают, сообщество отрезает от себя. Я прекрасно понимаю людей, которые говорят, что Fucked Up — это не настоящий хардкор. Именно такая позиция, в общем, помогает панку и хардкору существовать совершенно отдельно от музыкальной индустрии и прочей фигни.

— В музыкальном плане панк и харкдор тоже кажутся очень консервативными.

— Да, так и есть. Это идет из той же закрытости: люди хотят, чтобы панк был как можно более… чистым. Слушатели серьезно так размышляют: «Это звучит не так — это не панк, это больше не хардкор». Я сам так говорил, когда был подростком и слушал панк. Но, помимо очевидных минусов, мне кажется, что именно такая строгость, внимание к себе, следование каким-то правилам — это ровно то, что делает эту музыку такой живой, энергичной.

— Давайте перейдем к вашему новому альбому, «David Comes to Life». Fucked Up ведь выпустили колоссальное количество синглов — а тут вдруг записали масштабный, эпический альбом, рок-оперу. С чего вдруг?

— Синглы мне кажутся идеальным форматом для поп-музыки. Поп-музыки в широком понимании: все, что имеет поп-структуру, включая хеви-метал и панк. Синглы делать намного проще, а альбом — это что-то более тяжеловесное. Слушатели всегда ждут его какое-то время, ну и ты начинаешь чувствовать, что нельзя облажаться. На наш предыдущий альбом, «The Chemistry of Common Life», была масса положительных рецензий, вокруг него возник небольшой хайп — мы и почувствовали себя смелее. Вот и решили с новым поэкспериментировать, сделать что-то, что мы никогда прежде не делали. И в общем, было много работы: мы, наверное, могли бы записать пяток синглов за один день, а над альбомом работали месяцами и неделями, ну и в итоге удовольствия намного больше. Когда ты заканчиваешь сингл, ты такой: «Ну что, все сделано. Ура». А когда мы работали над альбомом, мы ворчали что-то вроде: «Ох, поскорее бы все это кончилось».

— Это объясняет, почему вы решили записать альбом. Но почему рок-оперу?

— По идее, жанр рок-оперы — это что-то ужасно претенциозное. Есть огромный риск куда-то не туда скатиться. Поэтому многие его боятся. Но в то же время мне вот кажется, что рок-опера идеально укладывается в формат альбома. Наверное, слишком смело будет сказать, что именно для таких вещей пластинки и придуманы, но, в общем, делать концептуальный альбом — это очень круто.

— Одна из вещей, которая в «David Comes to Life» совершенно поражает, — это структура. Песни все очень плотно друг к другу подогнаны, из одной только музыки связное повествование складывается. Как у вас это получилось?

— Могу точно сказать, что музыкальная структура у нас возникла раньше, чем мы придумали историю. К тому моменту, когда мы сели за сюжет, большая часть альбома была уже написана. В какой-то степени музыка диктовала сюжет, у нас была некая схема, и мы придумывали под нее, что должно происходить, какие события приходятся на какую песню. Например, где-то ближе к началу альбома музыка совершает некоторый поворот, от условного панка переходит к чему-то более тяжелому. Совершенно очевидно было, что это должно быть то самое место, в котором погибает Вероника.

— Сюжет у альбома, конечно, безумный, запутанный и одновременно прекрасный. Как вы его придумали?

— Все придумали Джош, Майк и я. Сперва мы запланировали какие-то сюжетные маячки: социальные проблемы, профсоюзы, безработица в 1970-е годы в Западной Европе, Рейган и Тэтчер. С другой стороны, нам хотелось поговорить и о вещах, о которых обычно в песнях поется: о смерти, например. Пришлось сделать так, чтобы какой-нибудь персонаж умер, мы выбрали Веронику. Нам хотелось сделать историю любви, поэтому мы решили, что главный герой любит ее. В общем, собирали историю кусочек за кусочком. В итоге вышло даже слишком серьезно, поэтому мы попытались сделать сюжет чуть более дурацким, чем он был. При этом я долгое время не понимал, как из этого может что-то дельное выйти, а в один момент все вдруг сложилось, меня осенило: «Смотрите! У нас получилась история».

— Что еще на «David Comes to Life» здорово сделано, так это звук. Вы вообще любите работать в студии?

— Да, очень! Самое приятное в студийной работе, по-моему, это насколько она отличается от живых выступлений. Для того чтобы рассудок не потерять, важно между этими двумя действиями меняться. Когда ты играешь концерт — вся штука в том, чтобы выложиться, выпустить как можно больше энергии. В студии же можно спокойно поэкспериментировать. Нам нравится делать все не спеша. Мы записываем что-нибудь, возвращаемся в студию через две недели, добавляем пару дорожек гитары, меняем какие-нибудь аспекты, перезаписываем вокал. Мы, на самом деле, пытаемся выжать из студийной работы все, сделать как можно лучше.

— Я так понимаю, такое внимание к звуку, как у вас на альбоме, для хардкора вообще достаточно необычно.

— Традиционно — да. Все классические хардкор-группы записывались, как только выдавалась такая возможность, зачастую работать приходилось не в самых лучших условиях. Сейчас, честно говоря, плохой звук уже кажется немного пошлым. Мы вот начинали в 2001 году, и нам уже тогда хотелось что-то сделать с этим грязным, топорным звуком. С другой стороны, некоторым группам это пренебрежительное отношение к звуку только подходит. Недавно мы ездили на техасский фестиваль Chaos in Tejas и наблюдали довольно забавную картину: там было два десятка групп, и все они практически молились на этот грязный, шумный, фонящий панковский звук. Раньше он получался от плохих инструментов, плохого оборудования. Но эти группы специально его добивались, чуть ли не специально что-то портили. И знаете что? Плохой звук им всем отлично подходил! С другой стороны, что мне нравится в хардкоре и панке — это то, что он в разных странах звучит по-разному: русские панки звучат иначе, чем польские, те, в свою очередь, не как японские, а японцы совсем не похож на группы из Бразилии. И при этом я могу приехать в любую страну мира и, скорее всего, сумею подружиться с тамошними хардкорщиками. В принципе, в этом весь смысл панка и хардкора.

— Кроме собственно пластинки вы еще выпустили сборник вымышленных групп, связанный с альбомом. Как вы его сделали?

— Для начала у нас было несколько песен, в которых мне не очень хотелось петь. Плюс когда мы записывали альбом, иногда случались паузы и члены группы начинали прямо сходу наигрывать песни, импровизировать. Короче, накопилось какое-то количество материала, который некуда было деть. Потом кто-то предложил такую идею: «Давайте сделаем сборник вымышленных групп!» Кое-что мы украли у моего друга Оуэна Паллетта. Он играет в Arcade Fire, и еще у него есть проект Final Fantasy. Так вот, в прошлом году у Оуэна выходил альбом «Heartland», и там все песни происходят в некоей вымышленной стране. Мы, в общем, решили, что это крутая идея и надо сделать то же самое — сборник групп, которые играют в городе, в котором происходит действие «David Comes to Life». Еще мы решили, что было бы странно, если бы во всех песнях пел только я — получился бы просто еще один альбом Fucked Up. Так что мы начали обзванивать разных знакомых, составили какое-то расписание.

— А единственное видео к альбому, «Queen of Hearts», вы как сделали?

— А мы его не делали! Мне позвонил мой друг Скотт Кадмор и предложил сделать видео, ну и мы такие: «Ну давай». Собственно, это все, что я от него слышал про видео. Он с нами больше не связывался, работал сам по себе, но я ужасно доволен тем, что получилось. Мы радовались как дети, когда клип посмотрели: Fucked Up не из тех групп, у которых много клипов, и они у нас все достаточно любительские — так что это вроде как наше первое полноценное видео. Мне очень нравится идея сделать полнометражный фильм «David Comes to Life», но в ближайших планах такого нет. Сейчас мы сконцентировались на том, чтобы эти песни вживую играть.

— Кстати, насчет концертов — а вы уже играли «David Comes to Life» целиком вживую, от начала до конца?

— Нет, что вы! Когда мы писали эти песни, это была студийная работа, мы писались отдельными дорожками, и так далее. Разумеется, когда играешь вживую, все совсем иначе. Сейчас на концертах мы играем где-то семь песен с «David Comes to Life». Надеюсь, когда мы доберемся до России, разучим побольше вещей.

— Про Россию: как вам тут понравилось в прошлом году?

— Наш прошлогодний концерт в Москве был, наверное, одним из самых безумных, что мы играли. Публика была совершенно сумасшедшая, мне было ужасно весело. Какая-то девушка меня даже поцеловать пыталась! Я бы в Питере и Москве провел бы как минимум пару недель, мне там очень понравилось. Самое крутое, что мы повстречали огромное количество каких-то крутых ребят, просто хороших людей, офигенно с ними время провели. Мы же, когда в Америке росли, практически ничего про Россию не знали: я немного изучал вашу историю в школе, и я большой поклонник старого советского кино, типа Эйзенштейна, но этим все ограничивается. Мы ничего не знали, пока к вам не попали.

— Надеюсь, что вы скоро вернетесь.

— Мужик, нам очень хочется! Я надеюсь, мы сможем приехать где-нибудь после этого лета: осенью или зимой. Честно говоря, я мечтаю устроить большой тур по России, проехать через всю страну, поиграть в разных городах.