Хроники фестиваля Exit

Первый Exit прошел в 2000 году как акция сопротивления местных студентов против режима Милошевича и продолжался все лето. Через несколько дней после завершения фестиваля выборы в Югославии выиграли демократы, десятилетие хаоса и войны проводили на выход, и акцию превратили в традицию — уже без политической подоплеки (исключая тот факт, что развивался Exit при активной поддержке государства) и в формате полноценного европейского фестиваля. Теперь здесь играет больше полутора сотен групп со всего света, и теперь сюда едут все — и население Балканского полуострова, и британцы, и даже австралийцы (имевшие даже отдельное представительство в палаточном лагере), и, разумеется, многочисленные жители постсоветского пространства: благо совсем недалеко, виза не нужна и стоит все в Нови-Саде смешных денег.

Первыми большими артистами фестиваля стали почтенные американские панки Bad Religion, которые в честь тридцатилетнего юбилея решили бегло пройтись по всем этапам своей карьеры. Которая, впрочем, чуть менее, чем полностью, состояла из скоростного и мелодического панка на социально-политические темы, так что все песни на концерте звучат более или менее как одна, но забористая — хочешь не хочешь, а головой мотаешь. Когда шея все-таки устает, я отправляюсь на разведку местности. У многочисленных барных стоек за специальные фестивальные жетоны продают отменный сидр — причем очередей не бывает вообще. Прямо на крепостном рву располагаются две площадки с диджеями, на которых всегда пусто. Дальше глушат друг друга маленькая инди-сцена и большая металлическая — последняя, разумеется, неизменно побеждает. Если пройти еще дальше, со смотровой площадки открывается чудесный вид на Дунай и противоположный берег: им любуются посетители VIP-площадки, потому что больше там делать нечего (зато продается крепкий алкоголь).

Прогулка завершается, потому как на главную сцену выходят Arcade Fire. Канадцы играют вдохновенно и слаженно. Начинают, понятное дело, с «Ready to Start», далее — как по накатанной: звучит почти половина «The Suburbs» и главные песни с первых двух альбомов. Мой личный катарсис наступает уже на следующей третьим номером песне про Лайку, и спустя несколько номеров я чувствую потребность вылезти из толпы и понаблюдать группу издалека. Там же стоит красивая сербская девушка, которой некоторое время удается выдавать себя за француженку. Мы знакомимся, выпиваем по такому случаю — и возвращаемся аккурат к началу сета Pulp.

Сначала на полупрозрачный занавес проецируются надписи на английском и сербском — в том числе «Do You Want to Have a Drink?» и «Da li su ovo gluposti?» (все смеются — кто-то «глупостям», кто-то на всякий случай). Потом толпу спрашивают, не хочет ли она видеть дельфина. Толпа хочет — и вот уже на занавесе плещется лазерный дельфин, а вслед за ним появляется и Джарвис Кокер, и все остальные. Высокий и нестареющий гуттаперчевый человек в очках начинает с «Do You Remember the First Time?», и все вопросы к реюниону Pulp, если они у кого-то были, отпадают сами собой. Pulp играют только классику, ранние вещи и всякие редкости с сюрпризами отброшены за ненадобностью: это Большой Летний Фестивальный Концерт, все песни от начала и до конца пропевают десятки тысяч людей, вокруг куча счастливых светящихся лиц, в финале «Common People» подыгрывает скрипачка Arcade Fire, а красивая сербская девушка что-то там делает с моей рукой.

Перед такой феерией все остальное, в общем, меркнет — особенно тяжело приходится Magnetic Man, которые планку Pulp не выдерживают совсем: Скрим не приехал — жена рожает; световые эффекты совсем не эффектны; эмси несет чепуху; да и вообще пилорамный стадионный дабстеп кажется музыкой совершенно реликтовой. Чуть лучше — на соседних электронных площадках. Местный дуэт neoModern с любовью сводит старый синтипоп. Мышиный король Deadmau5 оправдывает свой звездный статус — под его монструозный прогрессив-хаус отплясывает целая армия людей с красными ушами на затылке. На рассвете его сменяет голландский техно-могул Йорис Воорн — и выясняется, что стоявшие неподалеку австралийские модники всю ночь ждали именно его. Время семь часов утра, становится жарко, все танцуют в солнцезащитных очках, отовсюду доносится запах марихуаны, мысли путаются, пора домой.

На следующий день все начинается с малийцев Amadou & Mariam — времени восемь вечера, народу перед сценой очень мало, однако слепая африканская чета и их внушительный состав играют так заразительно, что толпа собирается мгновенно. Они почему-то не исполняют два больших хита, спродюсированных Деймоном Албарном, но и без них все очень здорово — большая группа выдает гипертанцевальный афробит, бэк-вокалистки устраивают сольные плясовые выходы, клавишник, басист и Амаду с гитарой играют замысловатые соло, Мариам то и дело общается со зрителями — и все выглядят очень довольными.

Тему афробита продолжает выступление сына своего отца Феми Кути с оркестром. Причем с настоящим оркестром: поначалу самого маэстро на сцене не видно, зато видно кучу музыкантов, и в этой куче духовики устраивают задорный хоровод, а три фигуристые танцовщицы не менее задорно трясут задом. Вскоре выходит сам Феми — и тогда и без того сложносочиненный торопливый афроджаз раскрашивается психоделическими клавишными соло, шаманским вокалом и невероятным соло на саксофоне, в который почти пятидесятилетний музыкант дудит так долго и ровно, что в это даже не верится. Вообще, на сцене Кути разыгрывает из себя этакого блаженного и бесноватого гения, что-то вроде позднего Сан Ра, — причем очень убедительно; все вместе напоминает даже не концерт, а какой-то фантасмагорический карнавал, какие потом долго не забываются.

Майя на главной сцене. Такое не забывается тоже. Плохой цифровой звук (похоже, инструменты на сцене — просто бутафория), привычные уже приглашения на сцену то фотографов, то оравы зрителей, хождения в народ, видеоряд в стилистике «вырви глаз». В теории все это довольно круто, на практике сет оказывается чересчур затянут: хиты качают, но недостаточно; не хиты не качают совсем; публика по-настоящему оживляется только на «Paper Planes». В итоге — дикое, наглое, впечатляющее, но все-таки недоразумение, в котором музыки почти и не осталось. Зрители, кажется, это чувствуют — и в середине майиной поп-вакханалии начинается массовый отток публики на танцевальную арену. Там играют Underworld — а слушает их невообразимое количество народа: тысяч, наверное, сто, которые с одинаковым энтузиазмом сходят с ума и под классический «Born Slippy», и под прошлогодний «Scribble». Все это прекрасно, но находиться в эпицентре массового безумия долго невозможно — поэтому второй рассвет я встречаю под сеты молодых звезд британской электроники Оneman, Лоуфы и Боддики, которые занятно сводят вместе деликатный постдабстеп, фанки-хаус, Джеймса Блейка и группу The Weeknd.

Третий день Exit открывают ростовчане Motorama — и, как любой открывающей группе на любом большом фестивале, им не везет с публикой: ее прискорбно мало, притом что сама группа играет отменно. Пусто и перед главной сценой. Что, конечно, обидно: на ней в полный рост играет горячительный модернизированный фанк голландская группа Kraak & Smaak. Музыкантов для такой музыки совсем немного — всего четверо, но с инструментами они управляются на совесть: подложки минимум, сырого грува — максимум. Песни у группы, может, и вторичные, но исполнение выше всяких похвал. В немалой степени это заслуга двух сменяющих друг друга вокалистов: голосистой певицы Роуз и щеголеватого франта в белом пиджаке и шляпе, который оказывается блестящим эмси; и к концу сета K&S площадь перед сценой превращается-таки в большой танцпол.

Третий день тут вообще в некотором смысле русский — на скромную сцену ExitMusicLive (ту самую, которая конкурирует с металлической) выходят екатеринбуржцы Tip Top Tellix. Группа вроде бы совсем юная — но играет очень слаженно: звук прозрачен, вокал улетает в небо, и на TTT собирается, кажется, максимум народу, который эта площадка в принципе способна собрать. Обнаруживается даже новообращенный фанат — человек в футболке Sonic Youth стоит у самой сцены, простирает руки вверх, оголяет живот и неистово себя по нему хлопает, видимо, выражая таким образом крайнюю степень признания.

Пропустив мимо глаз и ушей Сантиголд и Jamiroquai (от холма, на котором дают еду, впрочем, видно, что Джей Кей собирает едва ли не самую внушительную толпу из всех хедлайнеров), любопытства ради решаю посмотреть на почтенную британскую хардкор-формацию Anti-Nowhere League — и вскоре сбегаю: звучит совсем уж дурацкий утяжеленный панк, вокалист по кличке Животное похож на карикатурного байкера и объявляет каждую песню предельно неистово: «I HAAATE... PEEOPLE!!» Далее в программе — англичане Hadouken!, группа настолько плохая, что уже даже хорошая. Hadouken! бесстыже смешивают наработки стадионных поп-альтернативщиков вроде Linkin Park и стадионных же рейверов The Prodigy, не забывают о грайм-корнях и, что называется, качают. Качают огромное количество людей: решив подойти поближе, я попадаю в жесточайший слэм. Со сцены доносится слово «свэг», вблизи, судя по запахам, раскуривают никак не меньше трех косяков — в общем, концерт удался. Рассвет по хорошей традиции я встречаю под новую электронику: представители лейбла Night Slugs умело управляются с пляшущей паствой, но еще лучше танцуется под другого англичанина — Бена UFO, совладельца Hessle Audio, который играет лаконичный и подвижный фанки-хаус и фьюче-гэридж. Начинает светить неяркое утреннее солнце, рядом танцует компания молодых сербов — две девушки, узнав, что я из России, признаются в любви Муджусу и группе Everything Is Made In China и просят меня их с ними познакомить; я блефую и соглашаюсь; в ответ они любезно провожают меня прямо до хостела.

В последний день я прихожу пораньше — на главной сцене играют недавно воссоединившиеся в оригинальном составе лондонцы Big Audio Dynamite. За гитариста The Clash Мика Джонса и заслуженного регги-деятеля Дона Леттса поначалу страшно обидно — публики вновь совсем мало. Но потом обида проходит: звучат BAD как-то очень уж по-пенсионерски; аккуратно воспроизведенный плоский звук второй половины восьмидесятых провоцирует не на танцы, а на поход за пивом (в лучшем случае); новая песня и вовсе оказывается похожей на «Машину времени». Все это похоже на какой-то выцветший старый постер — уже не радует, а выбросить жалко, потому как память. Грустно. На соседней сцене в это время выступает группа Олега Гитаркина Messer Chups — и все, что рассказывают об их популярности за границей, оказывается правдой: еще совсем рано, а народу тьма.

Впрочем, на главную сцену тем временем выходят Portishead, и патриотические чувства в этой связи стремительно утихают. У меня сложные отношения с этой группой, но альбом «Third» внезапно оказался точным попаданием в самое сердце, любовью навеки, поэтому концерта я ждал с особым трепетом. На экране возникают помехи, сопровождаемые белым шумом, потом — мерцающая огромная буква P, и начинается «Silence», плавно переходящая в «Hunter», — прямо как на пластинке. Звучит все тоже как на пластинке — притом что группа честно играет все вживую, с двумя ударниками, басом, гитарой, синтезаторами; даже скретчи — и те делаются в реальном времени. Как на пластинке, только еще лучше. Бет Гиббонс поет заупокойную всему миру — да так, что поджилки трясутся. Больше половины сет-листа — песни с «Third», но не обходится и без старых хитов, которые все знают наизусть: неопрятные мужчины за сорок в экстазе вторят за Гиббонс строчку «give me a reason to be a woman». Впрочем, претензий к ним нет — я и сам в экстазе и на «The Rip» начинаю натурально рыдать. Ближе к концу молчаливая Гиббонс спускается к первым рядам и долго обнимается со счастливыми людьми — очень неожиданный для этих отстраненных людей шаг. Заканчивается все мощной краутроковой «We Carry On» — этаким посвящением Silver Apples, во время которого сложно даже дышать. Portishead вынимают душу и уходят, не попрощавшись.

После этого все остальное уже воспринимается с некоторым трудом — и Ник Кейв, устраивающий пляски святого Витта на концерте Grinderman, совсем не берет за живое, хотя по всем параметрам и должен был бы. Последнее путешествие по окрестным сценам, впрочем, дает некоторые результаты. Лос-анджелесский продюсер под псевдонимом Nosaj Thing играет неторопливый и гипнотический глитч-хоп — но и под него снова танцует многотысячная толпа. Неподалеку беснуется длинноволосый плут из Нью-Йорка Стив Аоки: снимает майку, ложится на диджейский стол, поливает первые ряды шампанским, исполняет акробатические па, в общем, подает свой архиглупый электрохаус так, что поневоле аплодируешь. Но ноги уже не держат, в голове шумит, и я направляюсь к выходу из крепости, пообещав себе вернуться сюда на следующий год, — потому как к фестивалю по итогам этих четырех дней не выходит предъявить почти ни единой претензии: крайне живописный антураж, прекрасная организация, удивительно радушная публика, ну и музыка, да, и музыка. На следующее утро по дороге в аэропорт я обнаруживаю в телефоне несколько пропущенных вызовов от красивой сербской девушки. Ума не приложу, как так вышло. Во всем прошу винить группу Portishead.