«Нам не хотелось, чтобы слушателя колотило по голове нашей музыкой»

— История вашей группы началась, когда вы переехали из Атланты в Бруклин. Переезд для вас был важным моментом?

— Очень важным. Там уже тогда куча всего происходило. Хотя мы занимались музыкой только как хобби, мы резко оказались в гуще событий: вокруг были Animal Collective, Gang Gang Dance, Blonde Redhead… Конечно, с тех пор количество групп в Бруклине выросло в десятки раз, но даже тогда было важно, что мы переехали. Думаю, если бы я остался в Атланте, я бы сейчас играл какой-нибудь джаз или эмбиент, такая уж там обстановка.

— Мне кажется, что вы сейчас гораздо больше в контексте находитесь, чем пять лет назад. «I Love You, It’s Cool» — очень современный альбом.

— Безусловно. Мы долгое время находились вне каких-то тусовок или жанров, нам даже совместный концерт толком не с кем было сыграть так, чтобы это выглядело уместным. С одной стороны, окружающая музыка нас догнала, с другой — мы сами под нее подстроились. Мы же, в общем, только на последнем альбоме решили, что вместо того, чтобы играть абстрактный полуэлектронный рок, можно попробовать позаимствовать что-то у поп-музыки. Мы же раньше все на ходу придумывали, писали какие-то расплывчатые композиции, в которых никогда ничего не повторялось, а тут взялись за поп-песни. И сразу стали ближе к людям, в какой-то контекст встроились. Другое дело, что мы до сих пор сами не очень понимаем, что это за группа такая — Bear in Heaven. Знаете, иногда люди спрашивают: «О, так ты музыку играешь? И что за музыка?» А я могу ответить только: «Понятия не имею!»

— Каждая вторая группа в Бруклине сейчас играет на синтезаторах, это такие новые гитары. Вас это не смущает?

— Ну так правда же новые гитары! А чего такого? Сколько групп до сих пор играют на гитарах — у вас же это не вызывает вопросов? Конечно, синтезатор никогда не будет таким крутым, как гитара, просто потому что ты не можешь так же круто выглядеть, играя на синтезаторе. Так что до статуса гитары клавишам еще далеко. Главное, что в последнее время случилось, — технология достигла такого уровня, что все легко можно играть вживую и возить с собой. Вот мы записывали альбом с кучей синтезаторов, но в тур нам достаточно взять парочку семплеров, чтобы все это воспроизвести. Вообще, вся современная танцевальная и электронная музыка отлично звучит. Электроника — это то, что происходит сейчас. Вот эта сплошная сверкающая волна, которую из синтезатора можно извлечь, люди же от нее с ума сходят!

— Bear in Heaven начинались в первую очередь как ваш проект, а теперь вы превратились в полноценный ансамбль. Вы помните момент, когда группа стала группой?

— Я не помню конкретного момента, но тут важно понимать вот что. Хоть мы и появились в 2003-м, до 2009-го мы не очень серьезно музыкой занимались. Так что все началось с альбома «Beast Rest Forth Mouth». И, в общем, с каждым годом мы все больше похожи на группу. Ну так и должно быть, это же самое крутое, когда другие люди толкают тебя в каких-то направлениях, куда ты сам ни за что бы не направился. В этом весь смысл музыки. Когда ты один, ты сам себя ограничиваешь. Хотя я могу ошибаться, конечно.

— Но вы все равно придумываете все тексты и основные мелодии. То, что Bear in Heaven вдруг потянуло в поп, — это ваша личная заслуга?

— Сложно сказать. Да, я пишу тексты, да, я делаю вокальные мелодии, но есть же еще, например, гитарные мелодии. Или Джо (Стикни, барабанщик группы. — Прим. ред.) — он, например, очень мелодично играет на барабанах, как ни странно. Думаю, мы как-то все вместе к этому пришли. Поняли вдруг, что не обязательно делать сложную, непроницаемую музыку. На нас в этом смысле очень сильно повлияли концерты. В какой-то момент мы стали играть живьем песню «Lovesick» Линдстрема, и люди от нее танцевали, сходили с ума, на это было очень приятно смотреть. Так что мы решили попробовать сами сделать так, чтобы людям хотелось танцевать.

— У вас еще такой звук на альбоме, что голос очень сильно задвинут на задний план по сравнению с инструментами. Зачем?

— Ну да, мне не хотелось делать классический поп-микс, знаете, когда голос все перекрывает. На самом деле это ужасно любопытно: если включить какой-нибудь радиохит, а следом за ним — песню с «I Love You, It’s Cool», разница колоссальная. Тут все дело в задачах: нам хотелось в первую очередь именно создать атмосферу, чтобы слушатель погружался в мир песни, а не чтобы его колотили по голове нашей музыкой.

— У меня от «I Love You It’s Cool» возникло очень странное ощущение: с одной стороны, все песни большие, масштабные, в них много пространства, с другой — есть ощущение, что музыка заперта в каких-то рамках, что вы себя специально сдерживаете. От этого возникает своеобразное напряжение. Понимаете, о чем я?

— Прекрасно понимаю! Надо же, первый человек, который это заметил — какой-то парень из России! Мы специально так сделали. Абсолютно осознанная сдержанность, стеснение — на всех уровнях, в мелодиях, в звуке, в структуре. Мне очень интересно стало с этим поработать, и, думаю, мы на следующих альбомах будем это только развивать. Нам хотелось, чтобы в музыке не происходило каких-то грандиозных перемен, чтобы она не взрывалась, чтобы все было как будто замершим, и все развитие, все переходы, которые в песнях происходят, они как бы медленно подкрадывались к слушателю. Отсюда эффект напряжения, ограничения — здорово, что вы это заметили.

— У вас полно юмора во всяких маркетинговых штуках: у Bear in Heaven жутко смешной твиттер, или вот этот проект, который вы затеяли перед выпуском «I Love You, It’s Cool», с замедленным в 4 тысячи раз альбомом. Зачем это вам?

— Мы просто никого из себя не строим. Музыка — это серьезно, но в жизни мы веселые ребята, шутим все время, развлекаемся. Ну а что вы хотели, чтобы у нас серьезный твиттер был? Но вот эта штука с замедленным в 4 тысячи раз альбомом — мы ее воспринимаем не столько как шутку, а скорее как арт-проект. Мне очень нравится, как это звучит. Я всегда любил дроун, нойз. Джо, наш барабанщик, признавался, что он залипал пару раз над этой замедленной версией несколько часов, я сам ее слушал. Хотя, конечно, вместе с видео это получилось таким приколом, издевательством над людьми, которые любят всякую умную, авангардную музыку.

— При всем при этом у вас удивительно простые и романтичные тексты. Почему?

— Я не хотел бы писать юмористические песни. Вообще, в наших песнях есть какие-то шутки, но они, кажется, никому, кроме нас троих, не понятны. Мне кажется, что у поп-песен судьба такая: лучшими всегда оказываются те, в которых самые простые слова, потому что ты можешь их понимать как угодно. Мы не пытаемся быть комиками, а хотим затащить людей в свой странный мир.

— Название «I Love You, It’s Cool» тоже может показаться смешным, но, насколько я знаю, за ним стоит какая-то печальная история.

— Я бы не сказал, что история печальная, но для меня это важное название. Когда мы остались втроем и уже начали работать над новым альбомом, Садек, который с нами раньше играл, как-то зашел к нам в студию, чтобы послушать какие-то демо. И перед тем как уйти, он нарисовал для всех нас по рисунку и разложил их в студии. Мы их только потом нашли. На моем было нарисовано какое-то существо с кучей рук и ног и было написано: «I Love You, It’ Cool». Так и получилось название.

— Что еще удивляет, так это ваша визуальная составляющая: клипы, обложки, видеопроекции, они у вас довольно дикие и при этом плохо вяжущиеся с музыкой. Вы сами все так придумываете?

— Да, сами все это делаем. Обложку «I Love You, It’s Cool», например, Садек делал. Мне кажется, что наши обложки и видео отлично сочетаются с нашей музыкой. Вот правда. Я понимаю, как кому-то может показаться, что они не совсем такие, как должны быть. Наверное, есть люди, которые представляют, что у нас должны быть черно-белые обложки с размытыми изображениями деревьев, а в клипах должны показывать городские улицы после дождя. Но, по-моему, мы немного более долбанутые, чем все эти штампы.

Bear in Heaven сыграют концерт в эту пятницу, 25 мая, в московской «Солянке»