«Это мы е...аный народ, мужик!»

— Вот ваш альбом называется «Different Gear, Still Speeding»: другая передача, скорость прежняя. Это в смысле что у вас группа новая? Или вы имеете в виду, что изменились?

— Без сомнения. Другая «передача» — значит, другие обстоятельства. Мы точно чувствуем, что это другая группа, что мы в новом положении.

— Но дело-то в том, что большинство ваших соперников по бритпопу — люди из Pulp, Деймон Албарн — они куда-то сдвинулись в плане музыки. О вас такого не скажешь. Beady Eye — те же яйца, только в фас.

— Ну у Деймона Албарна-то была потребность в том, чтобы избавиться от Blur — его не удовлетворяло то, что у них там происходило. Мы же вполне счастливы играть то, что и так играли: нам-то все нравится на самом деле, реально. И на хера тогда нужно называть себя «Gold-что-нибудь», записывать диски с электроникой, делать что-то типа модное? Мы жарим рок-н-ролл — такие дела.

— Неужто вы никогда не испытывали желание соорудить нечто совсем-совсем другое? Я вот думаю, что из вас получился бы хороший рэпер — вокальная подача к тому располагает.

— Да-а... Нет! Ни за что не буду читать рэп. Только под душем!

— Но вы же всегда раньше выступали в роли голоса пролетариата, рабочего класса. А нынешние пролетарские юноши все больше слушают как раз хип-хоп, клубную электронику и все такое. Вам не кажется, что вы потеряли связь с этими людьми?

— Все не совсем так, братишка. По-моему, много детей... много богатеньких мальцов увлекается рэпом — но возможно, это у меня взгляд такой. В любом случае, все еще полно парней из рабочих семей, любящих рок-н-ролл. Мы вполне в духе времени, братишка. И я уж точно не чувствую себя выпавшим из обоймы — я прямо-таки на б…дском коне!

— А вы себя самого-то до сих пор причисляете к рабочему классу? Чувствуете связь с этими парнями?

— Да, несомненно. Мне не кажется, что это имеет какое-либо отношение к тому, насколько большой у тебя, мужик, дом. Или к тому, сколько денег ты тратишь на кроссовки. Я из трудяг, но я не чешу об этом языком. Я рожден и взращен в семье рабочих — но я об этом не распространялся даже в те времена, когда все еще, очевидно, принадлежал к этому самому классу. Я никогда не говорил чего-то типа: «Слушайте нас, мы из рабочих!» Ну да, мы, б...дь, из рабочих — проехали, идем дальше.

— Все-таки сложно представить, как участники Beady Eye веселятся в пабе с обычными людьми.

— Тебе сложно поверить, что мы так делаем?! Мы вчера так делали! Мы все шляемся, братишка, много раз это бывало. Слишком уж много раз! С народом... Это мы е...аный народ, мужик! И речь не о Букингемском дворце, если ты об этом.

— Вот как раз про это. Вы же были одними из символов «Крутой Британии» второй половины девяностых, лейбористов активно поддерживали. Как вам новое правительство?

— Да не разбираюсь я в политике. И, думаю, многие из этих политиков в ней тоже не разбираются. Так что вам не нужно мое мнение, я тебя уверяю.

— Ладно.

— Ты-то как думаешь? Я вот не знаю, не знаю... Но вообще-то сейчас все кажется довольно говеным, правда?

— Как скажете!

— Нет, конечно, когда ты в Beady Eye, все прекрасно — ну а обычные люди что? Ни у кого сейчас, кажется, особенно нет денег. Но, с другой-то стороны, не в деньгах ведь все дело?

— Ну, с другой стороны, ваш родной город, Манчестер, в последние годы активно преображается. Кто-то из ваших великих земляков, Моррисси, кажется, говорил, что, мол, Манчестер стал таким влиятельным в музыкальном смысле, потому что был адской дырой. Теперь, когда это изменилось, у вас нет ощущения, что и с музыкой стало хуже?

— Э-э-э... Ну я ж там больше не живу, мужик, понимаешь.

— Да, но это же ваш родной город.

— Вот! Это то, что я хотел сказать — это же мой родной город. То есть я не прочь все это как-то прокомментировать как раз потому, что я там больше не живу. И хотя я не могу знать точно, что там происходит, но! Можно допустить, что там появляется слишком уж много групп, которые никуда не годятся — но это же можно сказать и про всю Англию, разве нет? Однако ж Манчестер — это не адская дыра. Кто там это сказал, говоришь? Моррисси? Да он вообще в Лос-Анджелесе!

— Ну, может, это Питер Хук был, я не уверен. А Манчестер, может, и не дыра, но «Манчестер Сити» все равно проигрывает.

— Проигрывает?!

— Чемпионат-то вы не выиграете.

— Чемпионат мы не выиграем, зато возьмем кубок в финале и выйдем в Лигу чемпионов. (Интервью происходило до того, как клуб справился с обеими этими задачами. — Прим. ред.) По-моему, это называется «выигрывать».

— Вы все еще ненавидите болельщиков «МЮ» так же яростно, как раньше?

— У меня нет к ним особой приязни, не знаю уж, что там насчет ненависти. Мне на них более-менее насрать. (Пауза.) Я вообще никого не ненавижу.

— Правда? Тогда такой вопрос. Radiohead недавно обнародовали письмо, в котором говорится, что вы подавали заявку на то, чтобы быть их разогревающей группой в 1994 году, — а они отказались. Что вы думаете по поводу этой истории?

— Кто это был, еще раз?!

— Radiohead.

— Это про Oasis?!

— Ну да.

— Я никогда не слышал про эту историю, но это е...аный п...деж. В 1994 году мы уже собирали Небуорт. Нет, мы никогда не просились к Radiohead в тур.

— Так все-таки вы все еще испытываете сильные эмоции на их счет? «Е...аный п...деж»? Вы стали старше, но все осталось по-прежнему?

— Послушай. Бритпоп — это вообще... (Распаляется.) Если ты спрашиваешь меня насчет того, есть ли у меня определенное мнение по поводу отдельных групп, то да, оно есть — и оно никогда никуда не денется! Им нужно следить за тем, что я имею в виду! Лично мне нравится говорить, что я думаю о других командах — и да, существует парочка дерьмовых групп, но есть и парочка групп, которые я люблю. Когда стареешь, все это становится не таким уж важным, но я был и молодым — и я готов ответить за все те слова, которые я когда-либо говорил о других группах. Без сомнения.

— У вас еще остались какие-либо цели в музыке?

— Покорить Россию!

— А помимо этого?

— (Обреченно.) Это все. Вот только это.

— Я вот что имею в виду: вы добились примерно всего, чего можно...

— Мы и вправду не можем дождаться того, как приедем, сыграем несколько песен и познакомимся с народом. Вполне себе цель, мужик. Мы не дадим вам нас разочаровать.

— Вам через полтора года будет столько же лет, сколько было вашему кумиру, Джону Леннону, когда он умер. Вы что-то ощущаете по этому поводу?

— Я, понимаешь ли, не думаю об этом. Я стану на год старше. Все, точка. В этом возрасте ничего не заканчивается. Не могу дождаться того момента, когда мне будет сорок. В том, чтобы стареть, нет никакой проблемы.

— Вам кажется, что вы хоть как-нибудь можете с ним сравниться в плане достижений на этот момент?

— Нет, нет, никак нет, мужик. Джон был великим и писал великую, бля, музыку. Ту, которая изменила мир. В этом мои амбиции, действительно — писать крутую музыку, которая изменит жизнь людей. Получится это или нет — совершенно другой вопрос.

— Я все еще думаю, что «Be Here Now» — лучший альбом Oasis. Что скажете?

— Братишке (Галлахер имеет в виду своего брата Ноэла. — Прим. ред.) он не понравился — длинноват. Но там был отличный кач и несколько хороших песен. Многие из альбомов Oasis отличные. Мне правда кажется, что мы никогда не выпускали ничего дерьмового.

— Вы сейчас уже большой авторитет, к тому же ностальгия по 1990-м набираем обороты. Хотелось бы вам стать ментором для кого-нибудь — выступить в той роли, которую Пол Уэллер сыграл для вас?

— Не то чтобы. Нам всем, каждому члену группы, хочется писать отличные пластинки и этим вдохновлять детишек на то, чтобы они продолжали делать великую музыку и жить жизнью рок-н-ролльщиков, — но это не превращает нас в менторов. Мы сами еще учимся, мы всего не знаем, понимаешь?

— Ну вам не хочется прийти к кому-нибудь в студию или еще куда и поуказывать — не делай, мол, так, делай эдак?

— Не-е.

— Совсем нет?

— Не-а. Нет.

— Разве это не потешило бы ваше самомнение?

— У нас все в порядке с самомнением.

Лиам Галлахер и группа Beady Eye сыграют 2 июня в петербургском «Главклубе», а 4 июня — в клубе Milk в Москве.