Триумф певицы Адель и монетизация соула

Успех совершенно сокрушительный — не по нынешним временам, а вообще: пару недель назад, в частности, Адель стала первой артисткой в истории со времен The Beatles, которой удалось попасть и в топ-5 альбомов, и в топ-5 синглов и в Англии, и в Америке. Каждое воскресенье новостные сайты рапортуют о том, что продано еще 150 с лишним тысяч дисков; и конкурировать не может никто — ни новая группа Лайама Галлахера из Oasis, ни Elbow, получившие за свой предыдущий альбом Mercury Music Prize, ни Джесси Джей, которую все островные СМИ объявили главной дебютанткой года, ни очередной альбом классиков R.E.M. Ни даже — это уже об Америке речь — Джастин Бибер: да, у него всего-то вышел альбом ремиксов в аккомпанемент к кинокартине о нем же, но пацан, казалось бы, должен сейчас при любых раскладах бить всех — а вот и нет. Леди Гага уже заявила, что Адель обожает, — и в глубине души наверняка радуется, что ее альбом выходит еще через два месяца: вдруг бы не осилила соперничества, был бы конфуз.

Поскольку в России все эти потрясения слышно плохо, имеет смысл напомнить, кто вообще эта Адель такая. Благо мы о ней уже сообщали — три года назад в материале про самых многообещающих новичков 2008-го, и если с тех пор что-то и изменилось принципиально, то только числа и капитализация. Лондонская девушка. 22 года (первый альбом при этом назывался «19», новый — «21»). Толстая. Поет мощным, зычным, как бы немолодым и как бы небелым голосом. Сочиняет раскидистый нео-соул на стародавнюю тему «любовь, любовь, любовь — страшная болезнь» (пользуясь определением П.Н.Мамонова). Аранжирует песни с шиком, но в меру — бывает и оркестр, и духовые, и душевная аналоговая нота на заднем плане, но бывают и просто голосистые страдания под гитару. Вторая пластинка отличается от первой примерно так же, как 21-летняя девушка отличается от 19-летней: то есть сложена получше, сочинена поумнее, сделана покраше, но в целом разница некатастрофическая. Все песни, в общем, примерно одинаковые: аккуратные, старательно пылкие, красиво упаковывающие жанр и героиню — и вместе с тем очень корректные. Собственно, на этом все.

Понятно, что насчет качества песен Адель можно поспорить — но ее триумфальное шествие в любом случае вряд ли объясняется единственно тем, насколько они хороши или, скажем, удобны. Понятно, что отчасти тут работает, скажем так, «фактор Сьюзан Бойл» — и те, кто оскорбился на слово «толстая» в предыдущем абзаце, сделали это зря: комплекция — важная часть образа Адель, работающая на ее маленький миф; смотри-ка — совсем молодая, отнюдь не красавица, а такой голосище. Но также понятно, что Адель и ее успех — это манифестация и апофеоз нового белого соула, который в последние годы стал одной из важнейших статей дохода британской музыкальной индустрии. Началось все с Джосс Стоун и, естественно, с Эми Вайнхаус — которая впустила этот самый соул в собственную израненную душу, трактовала его как судьбу, чем обеспечила себе место в истории, но вышеупомянутую индустрию несколько подвела. Механизм, тем не менее, был запущен, заработал — и явились (примерно одновременно) Даффи и Адель. Первая была уж совсем похожа не на поющую девушку, а на маркетинговую презентацию в Power Point — и ее второй диск, вышедший полгода назад, уже мало кому был нужен. Адель — это нечто среднее, артистка сколь правдоподобная, столь и безобидная; и, соответственно, мы видим то, что видим.

Что такое вообще этот английский белый соул? Тут я, пожалуй, обращусь к компетентным источникам. Пару недель назад человек по имени Майк Спайс написал ровно по этому поводу статью на сайте Slate.com, основные положения которой здесь имеет смысл пересказать. Спайс, по сути, предлагает различать соул как жанр, подразумевающий определенные социокультурные, исторические и расовые коннотации, и «соул» как стиль, набор стереотипов о том, как должно звучать черной душе. Соул как жанр уже отжил свое и функционирует в культуре только в качестве анамнеза; «соул» как стиль, будучи отцепленным от этих самых коннотаций, фактически максимально сужает, утрирует представление об этой музыке, сводит его к набору конкретных стратегий: Голос с большой буквы, Чувство, Страдание, Блюз, театрализованная страсть и торжественность (в качестве аналогии для такого рода стереотипов Спайс упоминает фильм «Сокровище»; характерно, что его героиня также отличалась избыточным весом). «Соул» в таком разрезе становится чем-то вроде литературного приема, отделяется от вроде бы легитимизирующей его аутентичности; голос Адель — это ее персонаж; ее песни — чистый нарратив, фикшн, а не исповедь, эстетика, а не этика. Еще в тексте Спайса есть много интересного про лейбл Motown, создатель коего Берри Горди и намеревался создать универсальную черную музыку для всех. Еще — любопытная гипотеза относительно того, почему этот новый белый соул идет именно из Англии: мол, англичане, говоря с американцами на одном языке, воспринимали их музыку как форму, но не содержание; соул для них не был связан с социальными и расовыми аспектами, он сразу был набором жестов, стилем, представлением. Чтобы уж довести пересказ до конца, добавлю еще, что к полемике присоединился наш кумир Саймон Рейнольдс, отметив, что ровно те же процессы с соулом происходили в Англии в конце 80-х — и что финальный тезис Спайса представляется ему не вполне убедительным, и на самом деле соул и вообще американская традиция для англичан, напротив, всегда были последним прибежищем аутентичности, подлинной Правды; и именно поэтому они продолжают оставаться столь востребованными и привлекательными; и более того — именно эта утрированность, формулизированность теперь парадоксальным образом и стала служить гарантией этой самой аутентичности.

Все это, по-моему, весьма осмысленно и крайне любопытно — еще и потому, что и движение поп-музыки в последние годы во многом определяется такими вот кроссрассовыми и кроссконтинентальными процессами (тут стоит, конечно, оговорить, что это тоже не первый раз, и вообще это перманентный ведущий конфликт). Эта интрига черного/белого — она же далеко не только к Вайнхаус и Адели имеет отношение. Одна из существенных составляющих в тех же The xx — то, что они разыгрывают авангардистский R’n’B белыми фигурами. Тот же «My Beautiful Dark Twisted Fantasy» Канье Уэста — это в своем роде попытка создать сверхрасовый альбом, собирающий самые выгодные черты двух культур вместе (да и вообще Канье с его модными предпочтениям, кругом общения и источниками семплов — конечно, такой черный для белых). К успеху и методике группы TV on the Radio, к музыке черно-белого дуэта Gnarls Barkley это тоже имеет отношение. Короче, как водится, Майкл Джексон и тут думал дальше всех — и, как водится, попытался довести это дело до окончательного предела.

Вероятно, на этом месте должен уже возникнуть вопрос «ну и?»; в смысле — какое отношение все вышеизложенное имеет к тому факту, что каждую неделю еще несколько десятков тысяч людей покупают компакт-диск «21» в личную коллекцию. Ну, косвенное отношение, конечно, имеет. А что касается прямого, тут есть еще одно соображение — несколько спекулятивное, но все же. В комментариях к тексту про Odd Future, где пост про Адель был мимоходом проанонсирован, было высказано два, по-моему, диких, но, видимо, все еще живых тезиса. Первый — что, мол, про Адель-то да, надо, она же, в отличие от этих, умеет играть на инструментах и петь. Второй — что, мол, вообще непонятно, зачем белому человеку интересоваться этими афроамериканцами. Вот почему-то кажется, что люди с примерно таким образом мысли новый альбом Адель в таких количествах и покупают.