«Большинство песен о любви пишутся от лени»
Александр Горбачев позвонил молодой американке Нике Розе Даниловой, играющей мрачную мистическую поп-музыку под псевдонимом Zola Jesus, и поговорил с ней про готику, Шопенгауэра и оленину.
— Ваше имя, названия записей — «Tsar Bomba», «Smirenye», «Odessa» — заставляют предположить, что у вас русские корни. Так?
— Конечно. Мои бабушка с дедушкой когда-то эмигрировали как раз из Одессы — очень давно, мои родители уже по-русски не говорили. Но мне русская культура страшно интересна. Я пыталась даже язык учить — правда, у меня все время были проблемы с временами, ну и вообще русская грамматика ужасно сложная. Но я чувствую, что эти корни на меня повлияли. В русских есть некая готовность к самоуничижению, покорность, смирение. И мне почему-то кажется, что это ценное качество — и что мне оно тоже передалось.
— Вы же, как я понимаю, еще и в специфических условиях росли — в деревне какой-то.
— Ну не в деревне. У нас был отдельный дом в Висконсине. А вокруг лес. У нас даже телевизора не было, я молчу про интернет. Мой отец регулярно ходил на охоту; мы ели оленину каждую неделю. И очень холодно. И никого вокруг. До какого-то момента у меня даже представления не было, что, вообще-то, у людей бывают друзья. Я научилась жить без этого. Мне стало интересно вглядываться внутрь себя.
«Я очень долго и слова такого не знала — «гот». Я ж в деревне росла — ну какие там готы, право слово»
— При этом вы с детства классическим вокалом занимались. Как так вышло — маленькая девочка, живет черт-те где, и вдруг опера?
— Я просто поняла, что мне очень хочется петь. А ни про что, кроме оперы, я в тот момент особ и не знала. Ну и вообще — это же логично: где люди поют так, что прямо поют? В опере!
— Ну а переход от оперы к тому, что вы теперь играете, как случился? Тоже ведь не самое очевидное развитие.
— Оперу я просто бросила в какой-то момент. Она стала причинять мне слишком много боли — я была крайне недовольна собой, постоянный стресс, тревога, просто кошмар. Два года я не пела — это были два худших года в моей жизни. И я поняла, что мне нужно восстановить отношения с собственным голосом — договориться с ним на других языках, научиться прощать ошибки. И придумала Zola Jesus.
Видео: Futureprimitvefilms
— То есть вас опера как-то стесняла, что ли?
— Не совсем. Просто меня учили пению как науке — как, например, физике учат. Там существуют очень строгие правила, которые необходимо соблюдать, — а это значит, что ты не можешь быть собой. Но опера меня многому научила. Когда ты занимаешься вокалом, ты относишься к этому крайне серьезно. Это не школьная рок-группа с пьянками-гулянками. Музыка для меня — труд. Я не валяю дурака, я вообще не воспринимаю ее как развлечение. Это мое дело, работа.
— В ваших первых записях было гораздо больше постороннего шума, голос как бы из-за него прорывался. Сейчас все звучит гораздо чище — это уже почти поп-музыка.
— Это тоже психологическая вещь во многом. Я же всегда делала поп-музыку. Просто я чертовски неуверенна в себе. Каждую песню я пишу очень мучительно, волосы на себе рву. И с каждой новой записью я учусь доверять себе больше.{Анонс}
— Но при этом песни у вас по-прежнему очень мрачные. Почему? Вам не интересно петь о любви и о счастье?
— Да нет, почему — я пою о любви. Правда, я долго терпеть не могла песни о любви. Большинство из них от лени пишутся и выходят скучными. А потом я сама по-настоящему влюбилась — и поняла, что это правда мощная сила, всю тебя переворачивает — ну и музыку тоже. А что касается мрачности — по-моему, так честнее. Не то чтобы я считаю, что жизнь ужасна, — но в мире куча вещей, на которые многие предпочитают закрывать глаза. И по-моему, правильнее воспринимать их во всей полноте. Мне вообще не нравится все это лицемерие, которое сейчас существует, — это нельзя говорить, то нельзя показывать детям. Да бросьте! Да, в мире есть секс, мат, насилие. Пусть видят. Пусть будут готовы. Не стоит избегать того, чего боишься.
— Вас вот к готам причисляют, это вам как?
— Если честно, отвратительно. Меня это все совершенно выводит из себя — ну да, я люблю носить черное, но я всегда носила черное! Я очень долго и слова-то такого не знала — «гот»; мы же говорили о том, где я росла, — ну какие там готы, право слово. Да, я слушала Siouxsie and the Banshees и всех остальных, но была уверена, что это панк. И про эту всю культуру узнала, только когда меня к ней приписывать начали.
— Ну хорошо — а почему, как вам кажется, готика сейчас таким спросом пользуется? И «Сумерки», и витч-хаус, это отовсюду прет.
— Да черт его знает. Я думаю, это с состоянием общества связано. Мы опять впадаем в какую-то депрессию — ну и людям хочется найти некую красоту в ужасе, некую эстетику в страхе. Тоже своего рода сублимация.
Zola Jesus - Poor Animal by souterraintransmissions
— Подождите, какая депрессия? Я думал, в Америке, наоборот, новая эра.
— Ну да, мы все так думали — но ничего же не меняется, по большому счету. Несмотря на Обаму. В стране все по-прежнему — и сейчас все сильнее чувствуется разочарование.
— Вы сейчас в университете философию изучаете, почему именно ее?
— Изучала, если точнее, — я отчислилась пару месяцев назад. Но мне искренне кажется, что философия — самая практичная из наук. Потому что она про жизнь. Она про те вопросы, которые ты постоянно задаешь себе. Зачем ты живешь? Зачем ты просыпаешься утром? Откуда в тебе этот страх? Из этих вопросов и состоит жизнь — и философия помогает с ними разобраться.
— И кто ваши любимые философы?
— Кьеркегор. Достоевский. Ницше. Ну и Шопенгауэр. Он, конечно, мрачный, что п…ц; типа «убей себя, жизнь того не стоит». Но его этика страдания, его идея, что жизнь — это боль, она мне почему-то близка.
— То есть когда вы поете в «I Can’t Stand»: «В конце концов, ты всегда остаешься один» — вы правда так думаете? Это же страшно.
— Это страшно, только если бояться. А если это понять и принять, перед тобой открывается бесконечное количество возможностей. Потому что если ты один — это значит, что ты абсолютно свободен.