Фото:граф

20 сентября в усадьбе Кусково откроется выставка фотографий Тони Сноудона

Тони Армстронг-Джонс, граф Сноудон, бывший рулевой лодки в академической гребле, бывший мотогонщик, бывший муж принцессы Маргарет, член палаты лордов, дизайнер женской лыжной одежды, констебль замка Кернарвон, проектировщик птичьего павильона Лондонского зоопарка, изобретатель полноприводной инвалидной коляски с усилителем руля и слухового аппарата с инфракрасной передачей данных, – приезжает в Москву. Он не будет демонстрировать лыжную одежду или новый слуховой аппарат. Прежде всего лорд Сноудон – фотограф, который уже пятьдесят лет снимает: танцоров, глубоководных рыб, карликов, мосты, стариков, манекенщиц, обложки лучших журналов и своих королевских родственников. Накануне открытия выставки его фотографий в усадьбе «Кусково» издатель «Афиши» Эндрю Полсон позвонил в резиденцию лорда.

– Для начала я бы хотел представить себе место, в котором вы сейчас находитесь. Где вы?

– Я в Лондоне.

– Дома? В офисе?

– Дома.

– Вы уже завтракали?

– Примерно пять часов назад.

– Значит, сейчас вы работаете?

– Нет, сейчас я как раз собирался перекусить. А вы где находитесь?

– Я сижу у себя в кабинете. Я только что вернулся с ланча. И у меня на столе лежит ваша фотография – Марлен Дитрих в табачном дыму.

– Я сделал ее почти полвека назад.

– Насколько мне известно, Марлен Дитрих там – с одного снимка, а дым с другого.

– Да. Это было задолго до компьютеров. Тогда все делалось вручную. У меня под пианино сидели специальные люди и пускали дым. Дитрих, конечно, потрясающая женщина и настоящий профессионал. Я пошел показывать ей снимки в 3 часа ночи, а в девять утра фотография должна была идти в печать. Дитрих посмотрела на них и сказала: «Милый мой мальчик, мне нравится вот эта фотография. Но дым мне нравится больше вот на той». Я сказал: «Мисс Дитрих, это ужасно сложно!» Она ответила: «Вовсе нет. Возьмите негатив, увеличьте и напечатайте фотографию, а потом увеличьте тот дым, который мне понравился, и напечатайте на том же куске бумаги. Ну бегите, мой милый, выполняйте!» Но теперь все это можно делать на компьютере, которого у меня нет.

– Вы снимаете знаменитостей почти пятьдесят лет. Могли бы вы сказать, что ваши фотографии помогли сформировать их образ?

– Ну, я не настолько тщеславен.

– Я говорю не о славе. Я имею в виду совсем другое. Например, когда кто-то думает о Рудольфе Нуриеве, то вспоминает скорее всего вашу фотографию, а не чью-то иную.

– Не знаю. Если это так – мне повезло.

– Мне это не кажется везением. Многие фотографы снимали Нуриева. Но у меня в голове – четыре или пять образов Нуриева, и вы – автор одного или даже нескольких из них. Тут дело не в везении.

– Везение тоже играет важную роль. Ведь все зависит от этого жуткого маленького затвора, который очень быстро открывается и очень быстро закрывается, и никогда не знаешь, попало ли внутрь достаточно света. Особенно когда не пользуешься цифровой камерой.

– Насколько сильно вы отражаетесь в собственных фотографиях?

– Надеюсь, почти никак. Мне не кажется, что у меня есть свой собственный стиль. Если вы считаете, что он у меня есть, это провал. Я – хамелеон.

– Хамелеон умеет менять цвета, но при этом всегда остается хамелеоном. Одна из важнейших вещей для фотографа – умение войти в контакт с теми, кого снимаешь. Физически, словами или с помощью запахов. Это «включает» объект, он неожиданно оживает. Что-то произошло между объектом и фотографом. И это есть в каждой фотографии, хотите ли вы это спрятать или нет. Умение «включать» объект съемки у разных фотографов может быть лучше или хуже, но оно всегда индивидуально.

– Не соглашусь. Фотограф абсолютно не важен. Важен объект. А эта модная нынче идея о том, что фотография является великим видом искусства – полный бред. Люди моего поколения начинали фотографировать, когда понимали, что плохо умеют рисовать. Я изучал архитектуру в Кембридже, но не доучился, мне оставался еще год. Я вижу себя скорее репортером, журналистом, чем фотографом.

– Тем не менее многие собирают ваши фотографии, платят за них, покупают их…

– Ну, таких немного.

– Покупателей никогда не бывает много.

– Я предпочитаю не продавать свои фотографии, а раздавать. Если фотография чего-то и стоит – это только цена бумаги, на которой она напечатана. Я не большой поклонник «эксклюзивных изданий ограниченным тиражом». Это ведь механический процесс, и если так, должна быть возможность покупать фотографии очень дешево. Просто зайти к моему агенту на Флит-стрит – там раньше фотографии стоили шесть пенсов за штуку. Сейчас они, правда, очень подорожали.

– Видели ли вы работы других фотографов, которые вам хотелось бы повесить на стену?

– Я сижу сейчас в своей комнате, в подвале, и во всем доме нет ни одной фотографии на стене. Есть картины, рисунки, на столе стоят снимки моих родственников – чтобы напоминать мне о семье, когда я сижу и работаю. И еще есть доска – если вы хотите повесить фотографию, пришпильте ее обычной булавкой к доске, не надо слишком трепетно и уважительно относиться к ней. Это смешно.

– Жаль, что вы не сидите здесь, рядом со мной, потому что вы кажетесь очень милым, дружелюбным, приятным человеком. Но я знаю: для того чтобы добиться успеха в чем угодно – а особенно в фотографии, где огромная конкуренция, – надо быть ублюдком. В чем-то же вы обязательно должны быть ублюдком. В чем именно?

– Почему я ублюдок? Я законнорожденный и знаю, кем были мои родители…

– Хорошо, тираном, монстром. Должны же быть жестокие черты, которые двигают вами, помогают вам…

– Я трудоголик. Я до сих пор обожаю фотографировать – как и в 21 год.

– Когда вы фотографируете, вы становитесь режиссером?

– Не всегда. Самое неприятное – это фотографировать на киносъемках. Там вы совершенно не контролируете ситуацию, вы не режиссер – вы вор. Когда я работаю на съемках фильмов, мне всегда хочется уйти и сделать что-то самостоятельно.

– Или выгнать режиссера и занять его место.

– Ну нет, этого я бы не стал делать. Мне повезло работать с Лоренсом Оливье, когда я был еще очень молод. И я обнаружил, что все великие люди, такие, как Алек Гиннесс, Лоренс Оливье или Джон Гилгуд, они всегда дают тебе достаточно времени, и всегда крайне вежливы, и всегда приходят вовремя. В отличие от поп-звезд, этих ничтожеств, которые тушат окурки о пол и приходят на 4 часа позже, – вот это ужасно скучно.

– Сегодня некоторые фотографы используют ваши идеи – постановочность, театральность, сложные декорации – и делают это своим отличительным знаком. Как вы считаете, есть ли у вас последователи, ученики или даже нахлебники в мире фотографии?

– Никогда не замечал, что я оказал большое влияние. Мне просто очень везло.

– Я вижу, что вы давали в своей жизни гораздо больше интервью, чем я.

– У меня это не очень получается.

– Как раз наоборот, вы – как гладкий камень, отшлифованный волнами интервьюеров.

– Все дело в возрасте.

– Некоторые люди с возрастом становятся более резкими. А где ваша резкость? Скажите же что-нибудь злобное, что-нибудь ядовитое о ваших отношениях с теми, кого вы снимали. Что вас огорчает?

– Многое. Самое грустное заключается в том, что быть сфотографированным – это очень неприятно. И еще это очень интимная вещь. На день, или только на утро, или на вечер вы очень сближаетесь с тем, кого снимаете. А потом этот человек исчезает из вашей жизни, может быть, навсегда, и это очень грустно.

– Попробую еще раз. Когда вы имеете дело с объектом, который слишком капризен или ворчлив, а вы хотите, чтобы он сделал то, что у него не получается, – в таких случаях можно использовать две вещи: кнут и пряник. Какие кнуты вы используете, чтобы оживить людей, чтобы заставить их сотрудничать?

– Каждый раз по-разному. На прошлой неделе я фотографировал для Sunday Times – это была леди. Хотя нет, леди ее сложно назвать, просто женщина. Поп-звезда. Она опоздала на полтора часа, а потом ей нужно было прийти в себя, потому что она неважно себя чувствовала, а потом ей нужно было, чтобы люди в студии не шумели. Это была самая грубая и невоспитанная женщина из всех, с кем я когда-либо имел дело. Талантливые люди ведут себя по-другому. Я, кажется, не совсем ответил на ваш вопрос.

– Нет-нет, у вас получилось гораздо лучше – или это у меня получилось гораздо лучше. Скажите, а видно на фотографии, как вела себя эта леди?

– Вроде видно.