Юрий Мамлеев. Случай в Кузьминках
Миша Гуреев, писатель средней руки, полуизвестный, но впечатлительный, задумался, сидя дома за столом.
— Жизнь ужасна, — решил он, откушивая цыпленка. — Мне 40 лет, а я не Лермонтов, не Булгаков…
Но эту грусть развеяла жена Надя.
— Кончишь кушать и думать — идем в хозяйственный магазин.
Михаил Семенович (таково было отчество Миши) быстро повиновался. Он любил жену, почти больше, чем себя самого.
Жили они в Кузьминках, на востоке Москвы, и всяких магазинов, ларьков было кругом видимо-невидимо. По количеству, похоже, больше, чем бездомных собак в этом райончике.
Вышли они, полные радужных надежд.
«Плевать на Шекспира и Булгакова, и даже на Достоевского, — рассуждал про себя Гуреев, идя под ручку с любимой женой. — Главное, что я существую. А кто я — это уже неважно. Всевышний потом разберется, кто есть кто».
Гуреев явно повеселел. Но переходы от грусти к дикому веселью у него были на редкость мгновенны. А тут еще жена остановила его.
— Ты стой здесь, а я перебегу улицу и куплю в том киоске «Афишу», журнал, — сказала она уверенно. — Ведь ты улицу перебегать избегаешь. Реакции у тебя нет. Стой здесь.
И Надя ловко перебежала улицу, скрывшись в небольшой толпе у газетного киоска. Миша остался один, погрустнел и опять задумался. Но мысли были достаточно легкие и не давили душу.
Однако в уме мелькали довольно странные образы. То возникла старушка с испитым лицом и подмигнула, то предсказатель, то просто толстый ребенок… Мелькали, исчезали, крутились — но сама мысль была далеко от них. Миша переживал, как ему думалось, свое будущее воплощение — где и когда, он пока не предполагал. «Но где-то я буду, если есть вечная жизнь», — настойчиво копался он в своей душе.
И мысли на этот счет — то сладкие, то глубинно-черные, устрашающие — то пугали его, то умиляли. Вывел его из себя собственный крик души:
— А где же Надя?!!
Наденьки не было.
«Боже мой, ведь прошло много времени, пока я думал, — испугался он. — А ее все нет и нет. Ведь сбегать за «Афишей» — одна минута».
Гуреев оглянулся. Ни-ни. Никого из близких. И Нади тоже.
Тогда он стремглав ринулся через улицу, недостаточно обращая внимание на несущиеся, словно стаи волков, автомобили, — скорее туда, к киоску, к Наде.
Но Нади там не было. Обежав киоск раза три и заглянув между прочим в кусты, Гуреев не обнаружил жены.
Миша решил бежать, хотя сам не знал куда. Как ему было знать, где сейчас находится жена. Взад и вперед за ней не побежишь, когда отсутствует понятие, где она.
Понятие действительно отсутствовало.
«Она такая точная, — чуть истерично рассуждал Гуреев. — Не капризная к тому же, не вздорная. Потому, наверное, что-нибудь случилось».
Он ужаснулся.
«Бандиты уволокли, на органы. Молодая, беззащитная. Останется от нее только почка. Чтобы пересадить».
На сердце стало тяжело. Но Гуреев попытался не давать воли черному воображению.
«Наверное, побежала срочно в сберкассу. Она же хотела деньги взять, — пискнуло в уме. — Итак, не дури, Гуреев, — одернул он себя. — Не так страшен отморозок, как его малюют. Надя любого отморозка заговорит».
Мысли прыгали, как взбесившиеся мыши, и не давали ходу спокойствию, несмотря на его усилия обуздать страх.
И Гуреев побежал в сберкассу. Увы. Там никого не было — одна пустота. Видимо, потому, что пенсию раздавали неделю назад. Время шло ко дну, к вечеру, и Миша не находил просвета.
Решил обскакать места, в которые они обычно заходили. Булочная, базаришко, супермаркет… Он так торопился, что его облаяли собачки.
Жены нигде не было. Заглянул даже в женский, а потом в мужской отдел парикмахерской, спросив, не видели ли они блондинки малого росту и в берете на голове.
«Куда ж я сунулся, тьфу, нервы совсем сдавать стали!» — прохрипел он самому себе, вылетая из парикмахерской под свист и возмутительные крики. Было о чем серьезно подумать.
«Надо идти домой, а не бежать, — твердо постановил он. — Может быть, она уже там».
Зашел домой. Квартира оставалась угрожающе пустой без Нади. Присел, прождал минут 10, нервы сдали вместе с мыслями. Гуреев вскочил и понесся вперед. Выбежав во дворик, в пространство, он почувствовал себя как в заколдованном круге.
«Куда нестись? — тоскливо подумал он. — Вот остался я без жены. Не может же она прийти ко мне обратно. Значит, ее украли».
И все ему показалось заколдованным: и гараж, и киоски, и магазины, и даже детки, играющие в садике.
«Только кто нас всех околдовал?» — возникла нехорошая мысль.
И все же пошел вперед, надеясь на случайность. Брел по тротуару около синего семнадцатиэтажного дома, и вдруг навстречу ему прямо-таки выпрыгнул юркий человечек.
— Вы писатель Гуреев? — с ходу спросил он.
Глаза его горели.
— Да-да, — невнятно пробормотал Гуреев.
— Вы знаете, мы с женой — ярые поклонники вашего творчества, — выговорил человечек. — Мы живем им. Я узнал, что вы живете рядом, и лицо ваше помню по фотографии в газете. Вы и по телевизору один раз выступали.
Гуреев ошалел. Читатели у него были, но поклонников — никогда. Держался Гуреев обычно скромно и не преувеличивал себя. Но взгляд человека буквально ел его. Сам почитатель покраснел и наконец выпалил:
— Ну зайдите к нам на минутку… Второй этаж, вот он… Прошу, прошу подписать вашу же книгу, «Жизнь Квашевых». Мы с женой ее особенно ценим.
Роман «Жизнь Квашевых» сам Миша Гуреев не особо ценил, считал его захудалым и чуть ли не худшим из всего, что он написал. И от упоминания этого романа он обалдел еще больше. Еще вчера он со злостью хотел выкинуть единственный сохранившийся у него экземпляр, да жена не дала. Тем не менее почитатель так просил, что Гуреев, впавший в бездонную прострацию, пошел вслед за ним, и взобрались они на второй этаж. Почитатель позвонил, ему открыла женщина, немного растрепанная, лет около сорока. Самому же поклоннику было на вид немного больше сорока.
— Моя жена, Гуреев, — представил он, и Гуреев вошел в довольно бедную, расшарпанную, но обжитую двухкомнатную квартирку.
Его провели в гостиную. На стульях, на диванчике были разбросаны брюки, носки, рубашки.
— У нас не прибрано, — загадочно улыбнулась хозяйка.
Гуреев уселся на диванчик.
— Вот книга «Жизнь Квашевых», — и хозяйка протянула Гурееву потрепанную, зачитанную насквозь книгу.
Хозяин присел около писателя на диванчик, а хозяюшка села на стул — точно напротив Гуреева.
— Подпишите.
Гуреев было взялся за ручки, но остановился.
— Кому же подписать, как вас зовут?
На полном лице хозяюшки заиграла улыбка, и она почти шепотом ответила:
— Квашевы мы.
— Как Квашевы? Однофамильцы?
— Ни в коем случае, — странно улыбнулась хозяйка, и глаза ее помутнели. — Мы не однофамильцы, мы и есть ваши герои. Леша Квашев, мой муж, и я, Антонина Квашева.
— Подожди, Тоня, — перебил ее хозяин и оглядел писателя чудным взглядом. — Дело в том, что мы так полюбили ваших героев, что постепенно, с течением времени, превратились в них самих. И фамилии, и имена их взяли — не формально, конечно. Мы и живем, как они: помните, как они пили чай, как гуляли по бульварам, как ужинали. И сны, сны…
— Мы в точности все переняли, — блаженно проговорила хозяйка. — И стали не Дворкины, какими мы были, а Квашевы…
— Мы теперь живые Квашевы с ваших страниц, — и Антонина Квашева пристально взглянула в лицо Гуреева.
Гуреев оцепенел, но в душе захотел выпрыгнуть в окно.
— Кому же подписать? — машинально спросил он.
— Никому, — ответил хозяин. — То есть подпишите так: «Ожившим Квашевым посвящаю». — И Квашев ласково поглядел на писателя.
Гуреев — нервы у него окончательно сдали — вдруг запел. Пел он про тайгу и тайну. Квашевы не среагировали, они только покачивали в такт головами, глядя на Мишу Гуреева.
— Хорошо поете, — наконец выдавил Леша Квашев, хозяин.
— Так у нас в деревне леший в лесу пел, — расслабленно сказала Тоня.
Гуреев кончил петь и попросил чаю, надеясь, что за чаем сбежит. Квашев обнял Гуреева за шею.
— Да вы нас не бойтесь, Михаил Семенович. Как только мы стали Квашевы, жизнь у нас пошла спокойная, размеренная. Молчаливая даже.
— Чаю! — выкрикнул Гуреев и стукнул кулаком по столу.
— Чаю на том свете напьемся, — слезливо ответил Леша.
В этот момент Тоня рукой своей сделала мужу какой-то таинственный знак. Гуреев понял это своеобразно: его хотят зарезать. Взвизгнул внутри себя, но добродушное выражение на лице Тони немного успокоило его.
— Мы вашу книгу наизусть знаем. Весь пухлый роман, — произнесла вдруг Квашева. — Прочтите любую строчку в книге, хоть в середине, и мы продолжим не глядя.
Она сказала об этом с таким фанатизмом, что Миша сразу поверил.
— Да, да, да, — только и бормотнул он.
Про себя ужаснулся: он сам не только не помнил хоть одну строчку из своего романа, но забыл даже имена и фамилии всех персонажей, кроме двух главных, обозначенных в оглавлении. Он стыдился своего первого романа. Далее, считал он, пошло получше. Однажды на одном тусовочном вечере в ЦДЛ к нему подошел знаменитый критик и укоризненно сказал:
— Вчера случайно попался ваш роман «Жизнь Квашевых». Прочел сколько смог… Миша, сожгите этот роман и напишите в «Литературку», что писали эту книгу во сне. Сделайте что-нибудь, этот роман просто рушит всякий намек на ваш талант. Вы уж извините меня.
В душе Гуреев не мог не согласиться, критик был хамоват, но прав.
И вот теперь он окружен беспредельной любовью к этому роману. До бреда, до воплощения в его персонажи.
— Ну я не понимаю, можно впустить в себя образ Гамлета, Алеши Карамазова, наконец, Иудушки Головлева, но Квашевых…
И Гуреев тоскливо огляделся: именно бездарность романа угнетала его. «Нет-нет, никуда его я не смог упрятать, эта книга преследует меня», — думал он.
— Дайте мне поцеловать вашу правую руку, — липко произнесла Квашева без улыбки. — Ведь этой рукой вы писали роман.
— Почему этот роман? — взвинтился Гуреев. — Моя лучшая книга — «Две недели в дремучем лесу». Все критики признают это.
— Да разве сравнить! — охнул Квашев. — Мы пробовали читать, да уснули.
В это время Квашева подмигнула мужу, и он в свою очередь подмигнул ей.
«Начинается», — подумал Гуреев в холодном поту.
Квашева растворилась в улыбке и умильно обратилась к Гурееву:
— Михаил Семенович, у нас с мужем к вам огромная и не совсем нормальная просьба. Даже требование. Напишите продолжение, а именно: «Жизнь Квашевых на том свете». И потом, вы не дали мне погладить вашу беленькую ручку…
Гуреев оцепенел и выпучил глаза:
— Да как же это возможно?! Я что — был на том свете?! Я еще не умер на этом!!
Квашевы даже рот раскрыли от удивления.
— Почему же не сможете?! С вашим талантом?!! Да вы тот свет насквозь видите, раз вы писатель. Продолжите нас…
Руки Гуреева безвольно повисли.
— Да, да! — подтвердила Тоня Квашева слова мужа. — Умоляю, продолжите нас! Мы хотим жить и на том свете!!! А то, глядишь, скоро умрем, мы, Квашевы, хворые…
Руки ее дрожали, на глазках появилась слезинка. Это как-то подбодрило Гуреева: дескать, не зарежут. И он вдохновенно, почти научно, принялся объяснять, что он не тот, за кого они его принимают, и что он не способен не только описать жизнь на том свете, но даже жизнь в Австралии или на Марсе.
Квашевы недоверчиво качали головами, все больше и больше грустнея.
— Дайте мне вас пощупать, Михаил Семенович! — голосил Квашев у него под ухом. — Дайте!
— Да вы и так меня дергаете! — возмутился Гуреев.
— Частичку вашу хотим! — чуть не завыла Квашева.
— Напишите о нас на том свете, — закричали они хором. — Мы требуем, мы без этого умрем… Пишите, пишите скорее.
— Скорей! — грозно прорычал Леша.
— Да как я могу, — отнекивался Миша Гуреев, — я даже не знаю, с чего начать! Я не Данте, в конце концов!
— Как — с чего начать? — изумилась Тоня, откусив пирожок. — Начните с наших похорон.
Гуреев обмяк.
— Конечно! — поддержал Леша. — Это же естественно! И кладбище с могилками опишите!
— А вот это не нужно, Леша, — вмешалась Квашева. — Лишняя деталь! После похорон — сразу тот свет! Как мы пьем чай там, коровки кругом невинные гуляют, мужики ругаются... Я жить хочу до бесконечности!
Тут Гуреев не выдержал, к тому же вспомнил о пропавшей жене. Собрав все силы, он вскочил, и хотя был щупленький, оттолкнул Лешу, и подбежал к двери. Ловко открыл ее. Но Квашевы уже цеплялись за него.
— Не уходи, не бросай, — почему-то шептали они. — Ты же нас создал, почему ты уходишь?!! Не покидай!
Гуреев отбрыкивался и со словами «я вернусь!» улизнул на улицу.
Минут десять он не мог прийти в себя. Но мысль о пропаже жены завела его опять, и он побежал куда глаза глядят. Заглянул в детский сад, а потом — в книжный магазин. Прошел мимо рядов — и что же? Вдруг увидел свою Надю, читающую какую-то книжку возле полок современных писателей.
— Надя, это ты?! — заорал Гуреев.
— Это я! А это ты?!
И они обнялись, как дети.
— Куда же ты исчезла? — спросил Гуреев.
— Да никуда я не исчезала! Я вернулась к тебе через пять минут, а тебя не было. Я обозлилась…
— Как через пять минут?! Я простоял там полчаса, а тебя нет и нет. Я бросился искать тебя, даже в кустах…
Надя захохотала.
— Ты безумец! Я пришла через пять минут. Где ты был?
— Я ждал полчаса.
— Пять минут!
— Полчаса!
Они твердили свое — как в заколдованном круге, а потом решили: все равно ничего не понять. И, довольные, направились домой.
Но дома Миша распоясался умственно, рассказав жене всю историю с Квашевыми. Надя ужаснулась:
— Нам надо бежать отсюда! Продать квартиру и купить другую! Они сумасшедшие и могут убить тебя!
— Да они не походят на сумасшедших, скорее на каких-то упырей. Не имели своей жизни и взяли чужую.
— Неважно. Опасно жить с ними рядом. Здесь легко узнать, где мы живем. Бежим на дачу, — заявила Надя, отличавшаяся трусостью и впечатлительностью. — Твои персонажи съедят нас.
— Почему ты так думаешь? — обиделся Миша. — Не надо впадать в безумие, подождем, что будет.
Они еще долго беседовали о том о сем за вечерним чаем. И о конце света, и о литературе, и о тусовках по разным уютным залам Москвы. Болтали по телефону. Наконец легли спать…
Михаил Семенович проснулся среди ночи. Надя крепко спала, даже чуть-чуть похрюкивала во сне от довольства и чувства безопасности в родной постели. Но Мише не удалось снова заснуть. Он встал и тихонько выбрался на кухню. В окне виднелись бесконечные ряды многоэтажных домов. Москва спала. Два одиноких окна светились во тьме зданий.
«Неужели я так велик? — подумал Гуреев и умиленно застыдился этой мысли. — Ведь это черт знает что, — думал он. — Я понимаю, такие гении, как Достоевский и Есенин. Люди сходили с ума, читая их книги. Да, мне рассказывали, что одна девушка знала наизусть весь «Идиот». Она могла декламировать его — как стихи. Это была нормальная, но удивительная девушка. Просто Достоевский вошел в ее душу, да и память у нее была отличная. А о Есенине — совершенно уникальные случаи… Но ведь здесь-то — явно скучный роман. Предположим, эти Квашевы — сумасшедшие. Но как можно сойти с ума от такой скучной книги, да еще полюбить ее? Тут какая-то тайна, какая-то непостижимость…»
И, улегшись в постель, он долго не мог заснуть. Наутро страхи и недоумения порассеялись. Поубавилась и тень тайны.
— Скоро Новый год, — провозгласила Надя за завтраком, отведав пирога. — Надо наслаждаться. Давай уже потихоньку отмечать Новый год.
— Нельзя, плохая примета.
— Ну будем просто праздновать свое бытие, а Новый год —
потом.
— Это можно, — согласился Гуреев.
Дня за два до Нового года Михаил вышел за покупками. Но мысль о Квашевых продолжала сверлить его душу, хотя и по-тихому, без скрежета. Неожиданно ему взбрела в голову шальная мысль заглянуть к ним. Подошел к зловещему стандартному жилому зданию.
«Да я просто позвоню и узнаю, что они есть. Может быть, пискну чего-нибудь и убегу. Бог с ними, с такими персонажами», — подумал он.
Подошел к заветной двери и стал звонить. Звонил, звонил, но ответа нет. Пусто, тихо за дверью. Вдруг высунулась соседка.
— Вы к Квашевым? — спросила.
Гуреев вздрогнул, услышав фамилию своих персонажей.
— Да.
— Они исчезли.
— Как?!!
— Исчезли — и все. А два дня, что ли, назад родственники подняли шум. Дверь вскрыли и нашли записку. Я ее наизусть помню: «Ждать больше не можем. Мы уехали на тот свет. Вернемся через месяц. Квашевы».
Опустошенный, Гуреев вышел на улицу. Ни о чем не думал, но одна мысль пронзила его: «А вдруг «Жизнь Квашевых» — великий роман?.. Надо срочно его перечитать».