Выпускники «Стрелки» Пять проектов про дворы, пустыри, микрорайоны, пешеходов и матрешек

Филиппо Баццони

Учился в Милане, архитектор и консультант по решению транспортных проблем. На «Стрелке» работал в группе «Гигаполис»

«Меня поселили здесь, в Тропарево-Никулино. Каждый день, возвращаясь домой, я сталкивался с вещами, которые хотелось мне понять или переделать. И я сосредоточился на этом районе, и даже на одном квадратном километре — на том, который виден из окна моей кухни.

Я начинал исследование с того, что попытался понять приватизацию 90-х — долгая и тяжелая история. Что сразу было понятно, что люди не знали, что делать после коллапса СССР, и не было власти, которая могла бы их направить. Тогда люди начали более или менее объединяться, и в городе это привело к появлению ТСЖ и разных добровольных объединений. Это, по-моему, ростки гражданского общества, которые проросли уже в декабре. Когда я приехал, мои русские друзья говорили: «Это Россия, здесь никогда ничего не изменится» и т.д. Не прошло и нескольких месяцов — и на тебе. Поэтому я стал изучать соотношение частной, общественной и государственной земли в Москве. Я встречался с разными городскими активистами типа «Архнадзора» и членами местных ТСЖ и пытался понять, как общество, особенно на местном уровне, может начать использовать пространство в своих целях. Это не очень хорошо у них получается, особенно у ТСЖ, они часто не понимают, что они могут, а чего не могут, какие у них инструменты, бюджеты. Я не очень долго изучал муниципальное управление в Москве, но, кажется, оно очень централизовано, и у жителей почти нет возможностей влиять на ситуацию.

Кроме того, приватизация не достигла своих целей — приватизировано было не очень много, а приватизировать дворы, лестницы, подвалы было просто нельзя. Получилось, что это как будто ничьи территории. Ситуация изменилась только с новым законодательством в 2006 году — спустя 15 лет после начала приватизации! Земля почти вся принадлежит государству, но она очень плохо описана, кадастровые книги в Москве очень путанные. В Милане иначе: вот улицы и площади — они принадлежат государству, вот дома — у каждого есть свой владелец или арендатор. Наверное, в этом виновата сама морфология Москвы, которая не позволяет проводить четкие границы. Но без этого очень трудно принимать решения. И в результате существует огромное количество мест, которые ни к чему не приспособлены: там либо просто растут какие-то деревья, или парковки, или плохенькие детские площадки, или вообще непонятно что. В этом районе таких мест масса. Я знаю, что Москва считается самым зеленым городом, но очень часто это не какие-то парки и скверы, а просто какие-то газоны или неухоженные участки, от которых вполне можно было бы отказаться в пользу чего-то более нужного. Я нашел только один бар в округе, зато с десяток «салонов красоты» — это правда все, что нужно жителям в этом районе?

Я задумался, как можно было бы преобразить такие участки района, из этого квадратного километра. Это роль, которую может на себя взять архитектор сегодня, когда все так неуверенны по поводу будущего профессии: предлагать местным жителям и властям какие-то решения, начинать дискуссии. Они могут и не привести к каким-то проектам, но они могут к чему-то привести. Я собрал такие места и отправил своим друзьям-архитекторам с вопросом: что бы вы могли предложить сделать на этом месте. Предложений была масса. Например, мобильный выставочный центр для местных художников, который собирается там, где есть место. Или досуговый центр, который занимает полосу земли вдоль дороги, где сейчас просто широкий неухоженный газон — на стене центра будет реклама, и он тогда не будет стоить местным жителям почти ничего. Или теплицы с огородом. Или скверы, которые займут пустующие места между двумя кварталами: в каждом есть свой двор, но между кварталами пустошь — если их жильцы сами придумают, как должен выглядеть новый сквер, то кварталы начнут общаться друг с другом. И так далее».

Татьяна Мамаева

Выпускница электромеханического факультета Петербургского политехнического университета и факультета дизайна шведского Университета Умео. На «Стрелке» работала в группе «SENSEable сity Moscow»

«Каждый студент нашей темы «SENSEable сity» начинал проект с того, что выбирал цифровой источник информации — для меня им стал YouTube. Из него я пыталась извлечь какую-то информацию о городе, и понятное дело, что YouTube в этом плане прежде всего представляет информацию о дорожном движении; допустим, авариях. Так я решила, что моя тема будет касаться автомобилей, начала считать количество видео с авариями и делать карту, на которой отображалось, в каких местах снято большое всего подобных видео, и сравнивать ее с официальной статистикой. Оказалось, что больше всего аварий на YouTube снято в Лефортовском тоннеле, но на самом деле это не опасное место, его нет на карте с реальной статистикой «Яндекса» по происшествиям на дороге. Показатели расходились кардинально. 

Аналогичных роликов с происшествиями с пешеходами не так много, но просмотров у них существенно больше. Я сравнивала клип Radiohead с видео, на котором пешеход в Перми чудом избегает аварии с автобусом, — его посмотрело больше человек, чем ролик Radiohead.

Из этого мной были сделаны промежуточные выводы: я поняла, что нет смысла делать какой-то проект с машинами и, наверное, стоит рассмотреть проблемы, которые интересуют пешеходов. Потому что если ты автомобилист, у тебя под рукой всегда может быть несколько инструментов и гаджетов, с помощью которых ты можешь получить нужную тебе информацию, найти дорогу и объехать пробку. А если ты пешеход, то ты можешь только смотреть на карту, но даже на ней не всегда можно найти дорогу, потому что город постоянно меняется, открываются-закрываются проходы, и ты не знаешь, что встретишь там, где шел вчера: я сегодня шла до «Китай-города» от «Курской» и хотела пройти через парк, который оказался закрыт, из-за того что в нем теперь детский лагерь.

Я очень люблю ходить пешком, и в Москве мне недостает информации как пешеходу. При этом тут есть потенциал, потому что между улицами существует довольно просторная пешеходная зона — открытые дворы и незаметные проходы, о которых ты в жизни не догадаешься, если не живешь поблизости. Район Ивановской горки, Лялиного переулка — настоящий кладезь таких мест, и я начала гулять здесь, смотреть, как по нему ходят люди, и искать новые пути, фиксируя их на своей карте. Каждый раз, когда я сюда приезжала, ситуация менялась — постоянно что-то закрывалось и открывалось. И у меня возникла идея, что можно сделать сервис, похожий на «Яндекс.Пробки», но для пешеходов. Чтобы люди, которые ходят по городу, могли спланировать кратчайший маршрут, а те, кто проектирует пешеходные пути в городе или работает над зонированием, могли понимать, где ходят москвичи и можно ли в определенных местах открывать и закрывать проход.

Есть еще один момент: все туристы, которые сюда приезжали, говорили мне, что в Москве очень много интересных мест, но как передвигаться между ними — совершенно неизвестно. Ты хочешь увидеть одну из высоток, и ты видишь ее, но не понимаешь, сколько времени тебе понадобится, чтобы до нее дойти, и как это сделать. Не хватает информации о путях, проходах, маршрутах между интересными объектами. Так что эта программа может помочь и туристам — один из американских преподавателей как раз посоветовал мне развивать туристическую составляющую проекта, чтобы из него можно было больше узнать про архитектуру, про то, что было раньше на этом месте.

В Москве очень много дворов, огороженных заборами. И я подумала, что в этом же приложении может быть такая функция: человек, в обмен на свое имя и номер телефона, получает код от домофона определенного двора, чтобы пройти сквозь него или прийти к друзьям в гости. Тогда отпала бы необходимость в том, чтобы при дворе сидел консьерж».

Марина Лаба

Приехала из Тольятти, где была графическим дизайнером. На «Стрелке» работала в группе «Городская культура» 

«Моя задача была придумать модель брендирования территории, основанную на взаимодействии местных жителей. Нужно было взять один район, выбрать какую-то общую тему и образ для него и понять, как это может транслироваться на всю Москву. Есть две версии, почему мы с Леной выбрали Измайлово: во-первых, здесь разнообразие культурных и исторических уровней. Здесь родился Петр Первый и нашел у дедушки в ангаре ботик, здесь жили Романовы, у которых когда-то был зверинец с леопардами и многое другое. А во-вторых, попечители «Стрелки» родились в Измайлово, я пошла с ними на консультацию, рассказала о своей идее, и они посоветовали мне этот район. Для того чтобы понять смысл места, нужно несколько составляющих: люди — какие-то локальные герои, общий социальный портрет района, исторические и культурные уровни и физическое пространство. По этим трем компонентам я и начала собирать информацию, но, в отличие от Лены, я приезжала сюда не так часто — мне не так был важен личный контакт с жителями, я больше изучала блоги, газеты и историю района. Как раз из блогов я узнала о нескольких измайловских героях или мифах. Много пишут, например, про двух дедушек-близняшек, которые одинаково одеты и все делают в одно и то же время, даже чихают и поправляют одежду. Пишут про измайловскую команду «Натоптыши», которые играют что-то вроде регги и оставляют на асфальте свой логотип — желтую ступню с глазами. Есть еще певица Волшебная Белочка — женщина лет под сорок, с двумя рыжими хвостиками, которая играет на гитаре бардовские песни.

Поскольку мне интересно было понять, какие проблемы есть в Измайлово (а он второй по криминальности район Москвы), однажды мы с Леной съездили в управу. Мы встретились с заместителем главы по социальным вопросам и кем-то еще и рассказали про свои проекты. На нас смотрели сверху вниз и на все вопросы (вроде «С какими проблемами чаще всего обращаются жители?») отвечали: «У нас все по плану. Мы должны в год обслужить столько-то многодетных семей, и мы их обслуживаем».

В итоге общей темой, которая красной нитью проходит сквозь всю историю Измайлово, я выбрала тему садоводства и разведения растений. К примеру, на насыпном острове, где жили Романовы, проводили эксперименты по разведению арбузов и дынь, сейчас здесь есть единственный колледж ландшафтного дизайна в Москве, который выпускает 300 озеленителей в год, а также огромная оранжерея с самыми дешевыми розами в городе и совхоз декоративного садоводства. А кроме того — одна очень интересная история. В 1950-х годах в Москве жил известный селекционер Леонид Колесников (его сирень цветет у Букингемского дворца), у которого на Соколе был огромный сад, где он вывел 300 видов сирени. Во времена Хрущева его сад попал в план застройки, и Колесникова попросили переехать. Он начал перевозить этот сад буквально на тележке в Измайлово, в то место, которое сейчас называется Сиреневым садом и где растет около 60 видов сирени: в ходе перевозки селекционер потерял довольно много видов, так как транспортом его не обеспечили. Мне показалось, что эта история может тронуть каждого и к тому же соответствует тому смыслу, который у района уже есть. Поэтому сначала я решила сделать из Сиреневого сада что-то наподобие японских садов с цветочными тоннелями — руками жителей. Потом я подумала, что это слишком фантазийно, и оказалось, что в Сиреневом саду нельзя ничего не делать, потому что он принадлежит какой-то госструктуре. Тогда я подумала, что начинать нужно с микроуровня — дворов. И начала думать, как можно вовлекать жителей, как заставить их сажать.

Меня вдохновила своим примером чешская художница Катерина Шеда. Она жила в каком-то безликом неинтересном шведском городке, многоэтажки в котором власти однажды решили покрасить в разные цвета. Это, разумеется, ничего не изменило, и художница задумалась о том, что нет никакого вовлечения жителей, а у них нет никакой любви к городу. Тогда она сделала много рубашек с принтами этих разноцветных многоэтажек и отправила своим соседям — как будто бы друг от друга. Они начали ходить друг к другу и спрашивать: «Что это ты мне прислал?» Все начали об этом говорить, и завязалась коммуникация. Я подумала, что с сиренью можно было бы сделать нечто подобное. Выбрать какой-то двор, разослать всем жителям семечки сирени, инструкцию по выращиванию саженца, а потом попросить выпускников ландшафтного колледжа сделать в соседнем дворе какой-то проект из сиреневых кустов — красивый, но реальный. А потом отправить картинки того, что получится, жителям, чтобы они могли увидеть, какие вещи можно делать своими руками. Насколько все это реально, я не знаю: мне нужно было только разработать проект. Организовать все это на самом деле было бы интересно, но думаю, для этого мне нужна команда».

Елена Дендиберя

Закончила Самарский государственный архитектурно-строительный университет. На «Стрелке» работала в группе «Городская культура»

«До начала проекта в Измайлово я ни разу не была. Когда мы с Мариной оказались здесь впервые, у нас был шок, потому что это место, абсолютно не тронутое глобализацией. Мы не увидели никаких «Макдоналдсов» и моллов, зато встретили много странных магазинов: такой Советский Союз со страшными манекенами, сдутыми мячиками, стеклами, покрытыми трещинами и заклеенными изолентой — даже не скотчем! А еще эти сапоги с какими-то надутыми конструкциями, чтобы они форму держали. Даже в Самаре таких уже нет!

Я изучала то, как искусство может формировать соседские отношения. Через знакомых знакомых и социальные сети я нашла восемнадцать жителей Измайлово, от каждого из которых я получала фиксированный набор материалов: портрет участника, фотографию его комнаты, вид из окна, снимок одного сакрального или специфического предмета интерьера и историю этого предмета, рассказанную самим человеком. Просто так, на улице, ни с кем из своих участников я не знакомилась — такие штуки не работают. Квартира — это сакральное пространство, куда ты пускаешь даже не всех своих знакомых. Поэтому для меня было очень важно, что люди, едва меня знающие, соглашаются пустить меня в квартиру, ставят самовар. Несмотря ни на что, однородного набора не получилось: разброс участников (среди которых есть и профессиональный байкер, и школьный учитель) был от 20 до 60 лет, и жили они в совершенно разных квартирах: от сталинских домов до новостроек.

Мне было важно показать через обстановку в квартире, через один какой-то предмет личность человека. Когда я приходила, некоторые люди уже заранее знали, какой предмет для них главный, у некоторых мы подолгу искали. Например, мы пришли к одному парню, который снимал абсолютно казенную квартиру с какой-то старой мебелью, оставшейся от хозяев. Он ходил-ходил, думал, что бы придумать, открыл шкаф — а там клетчатые рубашки всех цветов радуги, и все это на фоне кондовой советской мебели. Мы стали это фотографировать, он рассказал, что у него страсть к ярким вещам, что он сортирует рубашки по орнаментам. У другого парня мы снимали молочай — высокий кактус, который ему оставила в наследство бабушка-соседка. Ей было 92 года, всю жизнь она жила в Измайлово, а этот кактус появился у нее чуть ли не после войны. То есть я просила всего лишь рассказать про вещь, а уже через нее люди начинали рассказывать про собственную жизнь.

Потом из всех этих фотографий должна была получиться выставка — такое событие, где жители Измайлово, с которыми я уже подружилась, должны были познакомиться друг с другом и как-то начать общаться. Место я искала долго. Сначала хотела проводить выставку в Театре мимики и жеста — это первый в мире профессиональный театр для слабослышащих, где весь актерский состав и все сотрудники — с ограниченными возможностями. Женщина, которая продает билеты, например, читает по губам. Я звонила туда, разговаривала с директором через переводчика. Он мне сказал: «Да, давайте, проводите выставку здесь. 50000 рублей в день». Я, конечно, не согласилась. Потом меня заинтересовал заброшенный Дом культуры на Измайловской площади, который давно находится в частной собственности, — там есть огромное не использующееся пространство. Но единственный человек, который там работает, — грузная тетка, которая сидит на лавочке, ест семечки и на вопрос «Что там внутри?» отвечает всегда: «Ничего». А рядом вывеска — «Наливают тут» — и ларек с пивом в одном из крыльев.

Еще одно загадочное место — Музей творчества аутсайдеров, о котором в Москве много кто слышал, но мало кто был. Я узнала, что он работает по выходным и недели четыре ездила туда — звонила в дверь, стучала в окна, закрашенные черной краской, но никто так и не ответил. Говорят, все сотрудники там тоже душевнобольные, а еще повсюду какие-то цепи — в общем, много мифов о нем. В итоге в Измайловском парке я нашла тихое просторное место — большую сцену, которая почти никак не используется, и кафе рядом, которым заправляет кавказская диаспора. Договаривались смешно: сначала я рассказывала о мероприятии директору Гераму, которого вообще не волновало, что я тут собираюсь делать, кроме одного: «А чо будет, картины или фотки? Фотки или картины?» Потом оказалось, что директором кафе Герам никогда не был, меня послали говорить с Азматом, который после уговоров согласился. Они нам очень помогли: принесли к сцене стулья, сделали электрику, но при этом даже не подошли посмотреть, что мы тут делаем. Было очень хорошо: на выставку пришли почти все участники со своими семьями, начали интересоваться друг другом, мы поставили классную музыку, принесли вино. Будет интересно потом посмотреть, какие связи у них завязались.

Все два месяца, что я делала проект, из Измайлово почти не вылезала и очень полюбила его. Здесь море всего интересного: самые дешевые фрукты и ягоды в Москве, куча секондов, в одном из которых я нашла новые дизелевские вещи по 500 рублей, аутентичных закусочных и ресторанов. Измайлово — очень приятный район еще и потому, что здесь застройка формировалась многими десятилетиями, поэтому получилось интересное пространство с разными домами. На «Юго-Западной», где я раньше жила, например не так: там застройка 70–80-х, и все эти широкие проспекты на тебя очень давят.

А эта доска почета — пример того, как местные власти не умеют привлекать внимание. Впервые я увидела ее в апреле, во время дождя, когда фотографии почетных жителей скукожились, история района стала нечитабельной, а сверху это еще и разрисовано баллончиком. Можно сказать, что мой проект в какой-то мере был альтернативой этому стенду».

Анастасия Шевелева

Окончила Волгоградский государственный архитектурно-строительный университет.
На «Стрелке» работала в группе «Горожане как потребители»

«Мой проект — это не готовое решение, а предложение задуматься над тем, как могла бы измениться жизнь в микрорайонах, если границы между частным и общественным были бы пересмотрены. Может быть, если эти границы передвинуть, то жизнь в микрорайонах может стать более комфортной, потому что тогда мы получим доступ к разным услугам, вещам, благам, к которым сейчас у нас доступа нет, — поэтому проект называется «City of Access».

Вся наша студия Citizens as Customers начала с того, что собрала книгу фактов: все, что можно было узнать о массовом строительстве жилья в СССР, начиная с 50-х годов. Я взяла все выпуски журнала «Огонек» и стала их смотреть — как через него пытались донести идею о новом быте, который соответствовал бы жизни в микрорайонах. Потом стала смотреть книги, статьи в архитектурных журналах на эту тему — меня стал в первую очередь интересовать быт людей, живущих в микрорайонах.

Поэтому, когда на следующем этапе мы стали собирать информацию о том, как сейчас устроена жизнь в микрорайонах, я стала исследовать этот быт, детально, по минутам: что мы делаем перед тем, как пойти в душ, что мы делаем в душе, что мы делаем после душа и так далее. Как мы живем и что у нас вызывает ощущение дискомфорта. Сначала я вспоминала свой собственный быт, а я жила в Волгограде, в микрорайоне, в малосемейном общежитии. А потом я стала ходить к людям, брать интервью, снимала много видео, просто гуляла и снимала все, что происходит. Вот, например, подъехала машина, и с нее начали продавать фермерское мясо, и прибежали люди, которые знают, что в этот день в это время приезжает машина с мясом. Я все это документировала, опрашивала людей и узнавала много нового, в самых разных районах Москвы. Например, в Строгино, как и во всей Москве, очень большие проблемы с местами для парковки. Даже днем во дворах и на тротуарах стоит очень много машин, но почему-то местные жители автовладельцам скорее сочувствуют, говорят: «Что ж им делать, деньги потратили, а ставить машины некуда». Или, например, в том же Строгино есть площадка, где гуляют с собаками, и все с пакетиками для уборки за ними: у нас, говорят, очень чистый район, мы за этим следим. В других районах я этого не видела.

Но проблем все равно очень много. Мне кажется, что большинство неудобств в повседневной жизни горожан связано с неспособностью или нежеланием людей делиться: не только своими мыслями, чувствами, но также и вещами, услугами и пространствами. У нас совершенно не осталось места для других людей, новых отношений и опыта. За годы микрорайоны превратились в своеобразную реку, которая собирает городскую энергию, связанную с повседневной жизнью, и несет ее в сторону индивидуализма и фрагментации. Что было бы, если бы люди смогли это преодолеть? Вот например: я сейчас снимаю квартиру, но она маленькая, и в ванной не помещается стиральная машина. Но если бы на первом этаже была общая прачечная, это решало бы и мои проблемы, и проблемы всех, кто живет в этом доме, потому что у них такие же маленькие квартиры. Или, например, в каждом доме можно оставлять сколько-то квартир свободными, и про них жильцы сами решали бы, что им там нужно, — может быть, общая игровая комната для детей, потому что зимой на площадках не очень-то поиграешь и не у каждого ребенка в квартире есть своя комната. А фрилансеры, которые сидят и работают дома, могли бы сделать в этих квартирах коворкинг. А велосипедистам пригодилось бы место на первом этаже или в подъезде, чтобы хранить велосипеды, а не таскать их на 12-й этаж, выставлять зимой на балкон, где они мокнут и портятся. Я могла бы поделиться с кем-то своей машиной, потому что в Москве она и так большую часть времени простаивает — и на Западе же это работает, есть же проект Zip Car. Или мне нужна была дрель для монтажа проекта, «Стрелка» была готова дать мне на нее денег. Но по статистике дрель работает всего несколько минут за все время своей жизни — зачем же ее покупать, ей можно делиться. Вот еще: в каждом подъезде можно увидеть на лестнице самодельные пепельницы. При этом плоские крыши наших домов совсем не используются, туда запрещено даже выходить. В 60-е были идеи насчет того, что они могли бы использоваться, — почему бы не вернуться к ним? Там можно было бы и курить, или сделать смотровые площадки, или места для занятия йогой, например.

Таких проблем в микрорайонах очень много, я не старалась дать конкретные решения, я просто хотела заставить людей задуматься над вопросом «Что если...». Что если нам не нужно будет ничем владеть в будущем? Что если предоставить жителям микрорайонов доступ к различным услугам? Как выглядел бы такой автономный микрорайон как самодостаточная единица в городе? Мой проект-призыв-спекуляция о будущем повседневных практик жителей микрорайонов. Можно себе представить, что в будущем районы будут оцениваться не только по удаленности от центра или свежести воздуха, но и по уровню доступа, по тому, как в этом районе решаются подобные проблемы».

Антон Кальгаев

Выпускник философского факультета СПбГУ, культуролог, куратор, участник арт-группы «Гоп-Арт».
На «Стрелке» работал в группе «Провинция».

«Тема исследования «Провинция» — это про то, что жизнь за пределами больших городов не менее важна, чем развитие микрорайонов и решение проблем мегаполисов. По образованию я культуролог, поэтому взялся за мифологическую составляющую вопроса: за русское народное искусство. Кажется, что между народным и современным искусством нет ничего общего, но они — стратегические союзники в борьбе с поп-культурой.

Вот взять хотя бы матрешек — Дмитрий Цветков делал матрешек, и Андрей Люблинский из группы Pprofessors их делал, и те же Pussy Riot используют этот карнавальный образ. И на «Евровидении» Россию представляют «Бурановские бабушки». Между тем вот мы с вами пришли в сувенирный магазин на Арбате — и тут мы видим матрешек из Китая, московских матрешек, имитирующих семеновских матрешек, и немножко настоящих — у них есть соответствующее клеймо. Китай производит матрешек в бешеных масштабах — потому что главным определяющим фактором для покупателя является цена. Он вообще не понимает, на чем это основано, он уже не знает, что был такой художник Малютин, который придумал роспись, что был токарь Звездочкин, который сделал форму, ставшую классической.

А весь русский авангард был связан с народным искусством. «Бубновый валет» — это лубок. Кандинский ездил в Вологодскую губернию и бывал в домах, которые изнутри были покрыты цветной росписью, — сказал, что впервые почувствовал, как это — не смотреть на живопись, а быть внутри нее. И я думаю, что те художники, которые сейчас получают премию Кандинского, имеют к самому Кандинскому гораздо меньшее отношение, чем пермогорская роспись.

Я ездил с экспедициями в Приморский край, на фабрики, которые производят гжельский фарфор, и в город Семенов — смотреть, как расписывают хохлому. Следил за проектами на стыке современного и народного искусства — вроде гельмановского «Русского бедного» в Перми и всего, что делает в Никола-Ленивце Николай Полисский.

В своем исследовании я пытался понять, что такое подлинное народное искусство. Это не так-то просто. Классический орнамент из Гжели был придуман советскими художниками в середине прошлого века. Палех — это вообще один из главных курьезов. Палехские мастера с XV века занимались иконописью, притом палехская икона предполагала кучу маленьких изображений. В 1917 году эта артель по понятным причинам оказалась не у дел, и тогда художник Иван Голиков приехал в Москву, увидел федоскинскую шкатулку и сказал — мы такие же можем делать. И всю ту иконографию, которую они использовали для священной истории, они перенесли на советскую пропаганду. Палехская икона превратилась в агитлак: суд пионеров над Бабой-ягой или спор руководства артели из-за бюджета на второй квартал.

Вообще, советская промышленность сильно раздула народные промыслы. И всем народным искусством занимается не Министерство культуры, а Министерство экономического развития. При этом нельзя сказать, что эти предприятия бедствуют, — нет, государство поддерживает их очень круто. Субсидии по возмещению расходов — идея в принципе хорошая, но в результате одно предприятие забирает большую часть просто потому, что у него производственный цикл такой.

Я не экономист и не из налоговой инспекции, так что предложить более совершенную схему не могу. Моя задача — обратить внимание на аспект искусства. Сделать народное искусство модным и востребованным, потому что ему в наше время явно не везет в кураторами и попечителями — вроде Юрия Лужкова в свое время.

Мы уже начали работать над этим — делаем с дизайнером Марией Косаревой проект для фонда «Виктория» на Архитектурной биеннале в Венеции. Мы нашли фабрику в Люберцах, где создают всю эту красотищу, договорились с директором, принесли ему макет. Этот комбинат — символическое месторождение ковра, потому что вокруг него находится микрорайон, который так и называется — Ковровый. На ковре будет выткан план этого самого микрорайона. Почему мне все это интересно: я люблю искусство на грани фола. Татьяна Толстая говорит: «Хуже хохломы может быть только гжель». Ну да, может быть. Но давайте поговорим об этом».