Страна восходящего солнца

21 августа сорок японских певцов из хора «Мити» будут петь в Институте Пушкина русские народные и советские песни. Спустя два дня Такеши Китано на экране кинотеатра «Ролан» расскажет историю о своем первом путешествии в Америку под  названием «Брат якудзы». Спустя еще восемь дней на сцене Малого театра сотни японцев в течение двух суток  будут играть печальные мелодии на сямисэне, стучать на барабанах эбара, исполнять танцы львов, танцы с мечами, танцы с алебардами и рассказывать древние сказания острова Окинава. В это же время в Новом Манеже будут показывать икебаны стилей кайсурю и сикакорю, эмаль стиля сиппо, витражи общества «Микикай», рисованные письма этэгами, цветные бумажные шнурки мидзухики сэнгаро и много еще чего другого японского. Спустя еще пять дней начнется Фестиваль японской музыки, который продлится три с половиной месяца. Накануне Алексей Казаков отправился обозревать японские владения Москвы, а фотограф Георгий Пинхасов (Magnum) вернулся из Токио.

[хадзиме-ни]

Начало История японской Москвы могла бы начинаться как фантастический роман Филиппа К.Дика «Распалась связь времен». Одна счастливая американская семья постепенно начинает замечать, что реальность меняет свои очертания. Сначала продавец супермаркета не может нащупать в ванной шнур выключателя, который до этого вроде дергал много раз. Затем соседка бежит в дом ответить на телефонный звонок и на крыльце, где две ступеньки, машинально делает три шага. А затем на глазах главного героя исчезает киоск безалкогольных напитков – просто рассыпается на молекулы, – остается одно название.

[хадзиме-ни, мо-иккай]

Еще одно начало Еще правильней было бы рассказывать эту историю в духе фильма «Вторжение похитителей тел» Дона Сигела. Его герой также постепенно приходит к выводу, что всех соседей, родных и товарищей инопланетяне заменяют на свои дубликаты. Единственный способ бороться с инопланетным вторжением – не спать. От многодневной бессонницы герой клюет носом, трясет головой, боязливо озирается. Его воспаленный мозг уже не в силах осознать, что происходит: успели заменить его инопланетяне? жив ли он еще? или, может быть, никаких инопланетян не было, а все это чистой воды психоз и паранойя?

Но в нашем случае прием под названием «постепенное схождение с ума» уже не работает. Слишком поздно. Его надо было применять года два или хотя бы полтора назад, когда все еще было довольно зыбко и призрачно и когда только самые образованные москвичи знали, что сяку – это примерно тридцать сантиметров, и что одно из первых предложений трактата Ямамото Цунэтомо «Хагакурэ» звучит так: «Я постиг, что путь самурая – смерть».

[хацунэцу]

Лихорадка То, что Москву знобит от японского бума, стало очевидно еще в 1999 году. Это документально зафиксировано. «Афиша», подводя итоги того года, среди изображений Земфиры, солнечного затмения, Рики Мартина, ведущего программы «О, счастливчик» Дмитрия Диброва и кофеен, которые открывались тогда раз в две недели, поместила фотографию: на сусидае лежали нигири, макидзуси, обязательный комочек васаби, цветок из сёга, а также тамаго и лакированные о-хаси. В тот момент казалось, что японский бум достиг своего югэна, как теперь принято выражаться, и скоро спадет (ведь бум на то и бум, что не может продолжаться вечно), а на его место придет что-то другое: Сербия, Тува или Республика Куба. Но прошел двухтысячный год, а Япония никуда не исчезла, скорее наоборот, увеличилась в размерах. Время идет, а она по-прежнему никуда не уходит и только продолжает все увеличиваться, и увеличиваться, и увеличиваться.

[тикара]

Власть Набираю номер мобильного телефона.

– Алло, здравствуйте, вас беспокоят из журнала «Афиша», не подскажете, как мне связаться с Сергеем Владиленовичем? Я хотел бы задать ему несколько вопросов.

– Вы сейчас здесь, в Перми?

– Нет, я звоню из Москвы.

– У Сергея Владиленовича идет совещание с губернатором. А о чем вы хотели бы с ним побеседовать?

– Понимаете, Сергей Владиленович интересует меня скорее не как полномочный представитель президента, а как человек, практикующий айкикай айкидо.

– Так, ну и что?

– Я бы хотел поговорить с ним о том... ну, в общем, о его понимании «Пути воина», то есть о бусидо, о ки. Понимаете?

– Понимаю. Сергей Владиленович скоро освободится. Перезвоните ему минут через семь по этому же телефону, и он ответит на ваши вопросы.

К сожалению, перезвонить через семь минут мне не удалось, а удалось только часа через два, а в это время полномочный представитель президента в Поволжском федеральном округе Сергей Кириенко уже сидел в самолете, отправляясь из Перми в отпуск. То, что разговор не состоялся, – уже не так важно. Важно то, что пресс-секретари полномочного представителя президента спокойно и по-рабочему реагируют на слова «ки», «бусидо», «айкикай» и «айкидо».

Совершенно естественно такой вопрос прозвучал бы и в разговоре с Сергеем Шойгу, президентом Российской федерации карате. А также в разговоре с бывшим руководителем Службы безопасности Президента РФ Александром Коржаковым – нынешним депутатом Госдумы и почетным президентом Федерации кобу-дзюцу. А также в разговоре с президентом Чувашии Николаем Федоровым, бывшим тренером по восточным единоборствам. Безусловно, нашлись бы правильные слова и у президента Российской Федерации Владимира Путина, перед визитом которого в Японию все тамошние газеты, от «Асахи» до «Майнити», приводили следующую цитату нашего президента: «Для меня дзюдо не спорт, а образ мышления».

[дэбу-тян]

Карапузы Ирина Михайловна Дембель, завуч детско-юношеской спортивной школы «Борец», первой спортшколы в России, где преподают сумо, рассказывает о том, какие требования предъявляются к поступающим:

– Разумеется, ограничения есть. Во-первых, для того чтобы ребенок начал заниматься сумо, он должен получить допуск врача. Наличие паховой грыжи, степень близорукости – все это учитывается. Есть также возрастные ограничения. Как известно, костяк ребенка формируется в возрасте десяти лет. В это время он уже считается окрепшим, кость не такая мягкая, в этом возрасте уже можно приступать к тренировкам. В остальном – никаких ограничений.

– А вес?

– Вес, в сущности, не имеет значения.

– Много желающих?

– Крупных детей сейчас много. А здесь они чувствуют себя в своей тарелке. Набор в группы у нас начинается в конце августа. Думаю, к концу сентября будет 10-12 групп – то есть человек 200.

[айкоку]

Любовь к родине Июнь 2001 года, кинотеатр «Пушкинский», на экране Джош Хартнет и Бен Аффлек. Два американских летчика, ранее бывшие неразлучными друзьями, собираются драться из-за медсестры. Фильм «Пёрл-Харбор» идет уже час и десять минут, и все это время в зале стоит гробовая тишина. Проходит еще двадцать минут, и вот наконец в небе заурчали моторы японских бомбардировщиков. Они все ближе подлетают к порту, летчик в белой повязке с красным солнцем во лбу нажимает на кнопку, бомба проваливается в воздух и летит в сторону палубы американского крейсера. Удачно приземлившись, она замирает на несколько секунд, после чего раздается оглушительный взрыв и по всему залу проносится воинственный гортанный клич самураев: «ТОРА, ТОРА, ТОРА!!!» – только это кричит не японский летчик, а московский зритель, сидящий в соседнем ряду. Падает следующая бомба, и снова взрыв, и снова: «ТОРА, ТОРА, ТОРА!!!» – это уже кричит не зритель в соседнем ряду, а десятки зрителей кинотеатра «Пушкинский». К бомбе двенадцатой-пятнадцатой центральный кинотеатр Москвы превращается в Дом культуры пионерского лагеря, где показывают «Неуловимых» или «Чапаева» и вошедшие в экстаз дети орут во всю глотку: «Василь Иваныч, сзади!» Подобные всплески восторга от японской бомбардировки на сеансах «Пёрл-Харбора» случались не раз, и не два, и не три.

[дзакка]

Мелочи, разрозненное В драмтеатре частной школы «Алеф», расположенной на Крылатских Холмах, весной этого года была поставлена синтез-опера «Кокинвакасю XXI» по мотивам памятника древней японской поэзии X века. Учащиеся, задействованные в опере, поют и читают на древнеяпонском.

По уже устаревшим данным, на начало 2001 года в городе насчитывалось около двухсот суши-баров: «Айко – клуб суши», «О Суши», «Планета Суши», «Суши бар – Окно в Европу», «Суши ру», «Усуши», «Суши Весла», «Это суши!» и другие.

В магазине «Будо-спорт», где продается экипировка для восточных единоборств, появились в продаже свитки с каллиграфическими текстами на темы боевых искусств, а также литые статуэтки божеств войны.

В центре единоборств «Северное Бутово» для учащихся в секции кобу-дзюцу введены экзамены на знание японской истории, философии и обычаев.

У меня из факса вылезает резюме: «Хобби: практикую кэндо и каллиграфию. Любимые писатели: Миямото Мусаси, Ямамото Цунэтомо, Дайсэцу Судзуки. Позиция: обозреватель компьютерных игр».

[суси-до]

Путь суси «У нас самураи и сакура, у них балалайки и гжель», – спокойно объясняет мне Дмитрий Коваленин, недавно приехавший в Москву из Японии. Он десять лет работал судовым агентом в порту города Ниигата, а в свободное время переводил на русский «Охоту на овец» Харуки Мураками. Для Мити вся наша московская Япония – большей частью фуфло.

– Взять хотя бы ваши суши-бары. Во-первых, у японцев нет звука «ш» и поэтому не суши, а суси-бары. Во-вторых, как можно в одном заведении готовить и рыбу, и мясо – это же недопустимо... Хорошо хоть стали мокрые полотенца приносить, но при этом их сразу уносят, а зачем? И зачем ты, спрашивается, суси в соус рисом макаешь – ты же этим все портишь. Весь дзенский смысл риса – «вкус в отсутствии вкуса»... Рыбой макай!

Чтобы показать Коваленину, что наша Япония не фуфло, приглашаю его в ресторан «Камакура». Митю явно радует, что меню параллельно напечатано на японском. Насчет поцарапанных столов он замечает: «Это укладывается в понятие стиля ваби». Но больше всего его радует, что суси здесь готовят не замаскированные российские корейцы, а настоящие японцы. Мы сидим не за столом, а у барной стойки, так, чтобы было видно, как японец делает суси. Стойка устроена так, что японца видно, а суси – нет. Но все равно так как-то правильней. Помимо японца, видно его русского ассистента – белобрысого юношу с такой же повязкой на лбу, как у японского летчика из «Пёрл-Харбора».

– А вот скажите, уважаемый, – спрашивает Митя по-японски у повара. – Сколько русскому надо учиться, чтобы суси научиться делать?

– Если японец рядом будет, то года четыре-пять. Если японца не будет, то сколько бы русский ни потратил на это – ничего у него не получится.

Белобрысого ученика зовут Колей, два года назад он приехал в Москву из Мурома. В «Камакуре» работает год. Когда ему исполнится двадцать пять – разрешат делать суси самостоятельно.

– Коля, ты знаешь, что тебе еще четыре года работать в подмастерьях?

– Знаю.

– Тебя это не пугает?

– Не пугает. Когда ресторан открывался, нас здесь четверо русских было. Из прежних один я остался, все остальные не выдержали. Но я выдержу.

– Как тебя вообще угораздило лепкой суси заняться?

– Книжки читал.

– Какие?

– «Самураи», сейчас вот «Гейшу» читаю.

– Чувствуешь себя самураем?

– Конечно. Я в этом большом городе – как самурай в лесу, полном опасностей. Сталкиваюсь с жизнью лицом к лицу.

[хицудзи]

Овца – У каждого своя Япония. Какой ты ее придумаешь, такой она и будет. Читал «Охоту на овец»? – спрашивает Митя уже в более миролюбивом тоне.

– Два раза.

– Тогда должен понимать. Япония для русских – та же овца. Такое пустое пространство. Каждый в нее вкладывает то, что в себе ищет. К реальной Японии это не имеет отношения.

Мы стоим с Ковалениным у порога галереи японского интерьера «Дзен-до» на Маросейке.

– Этот иероглиф обозначает звонок, – говорит Митя и тычет пальцем.

Нас изучают в глазок, затем на пороге появляется широкоплечий мужчина с большим японским животом и большими руками, густо разукрашенными японскими иероглифами, – это Владимир Корелов, один из двух основателей галереи. Другой основатель – Надежда Смирнова – предлагает саке и виски на выбор.

– Вы не бойтесь. Это виски не американское. Оно настоящее – из Японии.

Пьем виски и обсуждаем специфику переводов Мураками. Затем пьем виски и обсуждаем сутру Будды Шакьямуни. Затем снова пьем виски, и нам рассказывают о Мидоре Ямаде, фрейлине императорского двора Хирохито, покровительствующей «Дзен-до». Все это время в галерею заходят фотографы и журналисты. Митя осматривает экспонаты и шепчет мне на ухо, что все дарумы, тории, футоны и гравюры эпохи эдо, вывешенные здесь, – вроде как настоящие.

– Вот смотрите, – спрашиваю у Нади, – Япония – самая дорогая страна в мире. Самое дорогое в этой стране – старинные вещи. Вы перевозите самые дорогие вещи из самой дорогой страны, и здесь они становятся еще более дорогими.

– А еще растаможка.

– Ну вот, плюс растаможка. Не безумие ли – открывать в центре Москвы галерею, торгующую такими предметами?

– Я бы не сказала.

– Сколько у вас в день бывает посетителей?

– Человек по сто, не считая журналистов.

– Откуда они берутся?

– Кто как. Мужчины чаще всего по линии будо до этого доходят. Ну а девушки – им стиль, эстетика интересны. Вообще, трудно сказать. По крайней мере, все бывающие у нас девушки Сей Сенагон точно читали.

Выходим из галереи.

– Митя, если у каждого своя Япония, почему мы тогда понимаем друг друга?

Митя бурчит что-то невнятное. Надо бы еще отвести Коваленина в Консерваторию, где в ансамбле японской музыки «Ва-он» русские музыканты играют на биве, сэмисене, котэ и других подобных инструментах. Также хочется отвести его в клуб «Икенобо-икебана», который курирует та самая императорская фрейлина Мидори Ямада. А еще – в Японский сад Главного ботанического сада, где не брезгуют проводить чайные церемонии даже самые высокопоставленные японцы. Можно было бы еще познакомить его с членами Российской федерации игры го, одной из сильнейших школ го в мире. Но Коваленину нужно срочно переводить последние сто страниц продолжения романа «Охота на овец» – «Dance, Dance, Dance» – и сейчас лучше его не трогать.

[ронин]

Самурай, не имеющий господина – Прежде всего я должен огорчить вас – я никакой не самурай, и хотя жена у меня – японка, она тоже не гейша. Должен добавить, что в Японии сегодня не осталось ни одного настоящего самурая, и если найдутся такие – то разве что в луна-парках или в исторических фильмах, – так начал свою лекцию в Библиотеке иностранной литературы профессор славистики Мицуёси Нумано.

– Мне плевать, что у них там в современной Японии происходит, – говорил мне после лекции универститеский товарищ Антон, великан с широкими плечами, прямой спиной и стрижкой буддистских монахов, практикующий кэндо. – Если у них не осталось настоящих самураев, тем хуже для них. Год-другой – настоящие самураи появятся у нас.

[си]

Смерть На втором этаже Дома здоровья на улице Новоалексеевской находится спортзал. На стене у дверей надпись – «Вход только в бахилах», на дальней стене – фотография Ямады-сэнсея, учителя школы древних самурайских боевых искусств с витиеватым названием «Тэнсин Сёдэн Катори Синто-рю». Станислав Лукьянов, в дневное время менеджер телекоммуникационной компании, а в вечернее – преподаватель российского филиала школы «Катори», проводит сегодня занятие по кэндо. Станислав сидит напротив меня и ловит пальцами пролетающих мимо мух.

– В школе «Катори» учат тайным знаниям самураев. Зачем японцам делиться с вами своими сокровенными знаниями?

– Когда наш учитель приезжал сюда впервые – этот визит был чистой формальностью, так сказать, официальная любезность, но затем, уже несколько лет спустя, Ямада-сэнсей признался мне, что его поразила наша настырность. Увидев, что мы не отступаем с пути, он согласился обучать нас.

– Чтобы поступить в школу храма Катори необходимо подписать клятву. Ваши ученики ее уже подписывали?

– Конечно, нет. Они пока только овладевают азами боевых искусств.

– А вы подписывали?

– Пока еще нет.

–  Но готовитесь к этому?

Станислав ловит еще одну муху и на минуту задумывается.

– Время покажет.

Последняя фраза клятвы звучит так: «Если я нарушу любую из вышеуказанных статей, пусть покарает меня божество Мариситэн. Настоящим документом я торжественно клянусь перед лицом великого божества и подкрепляю свою клятву кровной печатью».

Ученики расчехляют мечи. Блестит сталь. Восходит солнце.

Случай Пинхасова

Cерия токийских фотографий, составивших книгу Tokyo Today, сделана Георгием Пинхасовым. Алексей Казаков встретился  с единственным российским фотографом, работающим во французском фотоагентстве Magnum, основанном Анри Картье-Брессоном.

– Как вы очутились в Японии?

– Подвернулся случай. Муж фотографа Сары Мун, Дель Пир, занимался проектом, посвященным культурным центрам планеты. Он пригласил меня представлять в этом проекте Россию.

– Тянуло?

– Конечно. У Японии очень интригующая форма. Она недоступна, как из-за географической удаленности, так и ментально. Как женщина провоцирует мужчину войти в нее, так и Япония провоцирует европейца разгадать ее. Всем своим видом она показывает – здесь все по-другому, здесь другой мир. А это притягивает.

– Сколько времени вы пробыли в Токио?

– Совсем немного. Всего пятнадцать дней. Пять – на адаптацию и десять дней работы. Мы приехали туда большой группой и каждый из фотографов снимал свои представления о Японии. Одни ловили нищих стариков, спящих на лавочке, чтобы снимать карикатуры. Японцы пытались снимать очень европейские и очень авангардные фотографии. Мне же нужно было подтвердить свои догадки о Японии.

– Подтвердили?

– А это уже не важно. Главное – процесс. Я работал всего два часа в день. Все остальное время я готовился.  Я занимался бегом и очень мало ел. Лучшие снимки получаются тогда, когда фотограф работает, как мастер восточных единоборств. Сначала долгая медитация, а затем резкий выброс, когда ты уже не принадлежишь себе, когда профессионализм не имеет значения, когда за тебя работает память предков. Помню день, когда я пришел на один рыбный рынок и муторно снимал все эти бесчисленные ряды тунцов. Отснял пятнадцать пленок, собирался уже уходить – а потом просто обернулся и сделал снимок. В этот момент я уже ничего не контролировал. Там уже нет ничего моего. Все пятнадцать пленок отправились в мусорную корзину, а этот снимок остался.