Ответы. Стенли Грин, фотограф

В 80-х нью-йоркский фотограф Стенли Грин снимал музыкантов для The Rolling Stone и моделей для Elle и Marie Claire. В 90-х Грин целиком переключился на военную журналистику. Его фоторепортажи из Сомали, Судана, Руанды, Афганистана, Ирака появлялись в Newsweek, Liberation, Fortune Magazine, Le Monde. Он был единственным иностранным журналистом, фотографировавшим в Белом доме во время путча 1993 года. Последние 10 лет Стенли Грин снимает войну в Чечне. Его серия репортажей с Кавказа только что была удостоена премии фонда Юджина Смита – фотографического «Оскара». Почти одновременно Грин стал лауреатом World Press Photo – одной из самых важных фотографических наград – в категории «Каждодневная жизнь».

– Снимки западных фотографов из Чечни попадаются намного чаще русских. Почему?

– Многие русские – по крайней мере, те, которых я знаю, – они ненавидят чеченцев. Потом фотографы, в том числе и русские, в том числе, возможно, и я, – мы боимся войны. Есть такая Мари-Лор де Декер. Она фотографировала в Северном Вьетнаме, контролируемом коммунистами. Жила с ними, жрала с ними крыс, бегала с ними под пулями. Когда вернулась – коллеги назвали ее предателем, назвали ее врагом. Но ведь это и есть настоящая журналистика: умение показать другую сторону конфликта, найти в себе способность не сопротивляться внутренне этой другой стороне. Когда взорвались башни-близнецы, моей первой реакцией было: достаньте их, уничтожьте – кто бы это ни сделал. Но потом я сказал себе: а давай хорошенько подумаем. Этот парень – бен Ладен – так ненавидит американцев, что для него они лишь расходуемый материал. И я подумал: вау, я хочу встретиться с этим человеком, я хочу понять, что его сделало таким. Жил ли он в Швейцарии? Был ли он плейбоем? Случались в то время люди, которые задавали тот же вопрос: почему? Сьюзан Зонтаг, к примеру. Но ее тоже обвинили в предательстве. А остальные тогда просто извлекали выгоду из ситуации. Путин, к примеру, сказал, у него есть доказательства, что в теракте были замешаны и чеченцы. И никто не захотел просто сесть и подумать: почему это произошло?

– Мои знакомые, когда смотрят ваш чеченский альбом «Открытая рана», в основном говорят: это слишком, это цинично, это больное сознание.

– Этот альбом предлагали книжному магазину «Москва» на Тверской – директор или кто там смотрел его, был шокирован. Сказал, что ни за что не будет продавать. Он был очень расстроен, что подобные фотографии вообще издаются.

– А эти женщины, которые за минуту до того, как вы их сфотографировали, потеряли ребенка, семью, дом, – как они на вас реагируют?

– Моя любимая фотография – портрет Зелины. Она смотрит сквозь запотевшее оконное стекло. Обычно портрет человека – на самом деле портрет фотографа. Но мне кажется, что в данном случае это не мой портрет. Но и не совсем ее – как будто из Зелины проглядывает другая женщина. Вспомните живопись – и вы поймете, о чем я. Нет, никто не злился на меня. Они, наоборот, хотели, чтобы случившееся с ними было всеми увидено.

– Вы рассказываете о трагедии, но только ни вас, ни кого-то другого здесь не слушают.

– Это верно. С одной стороны, я вижу в России людей, которых выбрасывают на улицу. Я был потрясен такой историей: пенсионер, ученый, работавший над космической программой, был выброшен мафией на улицу только потому, что им понравилась его квартира. Квартиру он получил от государства. И никто не хочет защитить подобных ему. А с другой стороны, я видел вашу золотую молодежь, которой наплевать на все, которые не знают, что такое жертвовать. У молодежи есть деньги. Против чего им протестовать? Единственные протестующие в современной России – это матери солдат. А так – все спокойно смотрят, как КГБ опять берет власть в стране. Они уже взяли под контроль ночные клубы, проституцию, алкогольный бизнес. Их единственный соперник сейчас – это молодые люди с Кавказа, чеченцы.

– В обычной жизни вы так же щепетильны?

– Мои друзья, мой узкий круг друзей, – одни видели войну, других она каким-то образом затронула. Да, ты становишься более избирательным… Когда пленка заканчивается, когда война заканчивается, другим требуется несколько дней, чтобы избавиться от впечатлений, стряхнуть их с себя. И по новой. А я не могу так. Я видел, как в Эль-Фаллудже сожгли американцев, сделали из них барбекю, потом повесили сожженные тела на мосту, и взрослые и дети отрезали от них кусочки. На память. Сувениры от американских солдат. А я фотографировал – я, американец, смотрел и фотографировал. Это мне уже никогда не стряхнуть.

– Женщины и война – две главные вещи на земле. Вы наверняка слышали это выражение, когда снимали войну в Боснии.

– Я обожаю женщин. И предпочитаю куда-то ходить, общаться именно с женщинами, а не с мужчинами. Женщины умные, тонко все чувствуют. Но я, кстати, не военный фотограф. Я фотографирую не войну, а кризис. Одна девушка как-то мне сказала: «Почему ты снимаешь там, где тебя в любой момент могут убить? Лучше останься со мной». Как это в фильмах? Я должен идти, о моя дорогая Джейн! И искать правду! О Джейн, и я найду ее обязательно, и верну людям, мир ждет меня! «А как же я», – говорит Джейн. Но я должен снять эту историю! А потом я вернусь домой к моей девушке, я буду пьян и буду рядом с ней… Но я возвращаюсь домой, и первое, о чем думаю, – как вернуться назад, на войну.