Сергей Скуратов «Храм Василия Блаженного недаром является символом Москвы — это же салат из разных домов»
В Москве открывается главная архитектурная выставка года «Арх-Москва». «Афиша» поговорила с участником «Арх-Москвы» и победителем прошлогоднего конкурса «Архитектор года» Сергеем Скуратовым
— Что вы показываете на «Арх-Москве»?
— У меня там выставка «Архитектор года», самая главная. Если б не кризис, я бы, наверное, занял всю анфиладу в МуАре. Но вот эта экономическая ситуация привела к тому, что половина заказчиков просто умерла, не заплатив за выполненные проекты. Ну и отвалились все потенциальные спонсоры. Так что теперь мы в пятом зале ЦДХ строим павильон и показываем все самое лучшее. Я, точнее, показываю. Это такой The Best за последние 15 лет. Там будут мои лучшие интерьеры, фотографии 18 моих любимых построек — Дом в Гагаринском, Дом на Зубовском…
— А вы что, больше 18 домов построили?
— Я? Да нет, около 18 как раз.
— То есть это, по сути, полное собрание сочинений?
— В смысле построек — да, но у меня нет работ, которых бы я стеснялся. Каждая из построек — как любимый ребенок. Каждая из них соответствует духу своего времени, стилю — это очень важно. Конечно, некоторые из них морально устарели, и сейчас я бы так уже не построил. Но они — дети того времени. Все эти дома мною любимы, потому что я через них открывал мир архитектуры.
— А какой сейчас дух времени?
— Странный вопрос. Современный, сиюминутный, какой еще. Это вообще очень тонкая материя — почувствовать дух времени. Он у тебя должен быть на кончиках пальцев. Как любой профессионал, ты должен знать, что сейчас строится в мире, что проектируется. Должен знать темы, моды, наработки — весь этот срез. Другое дело, что у состоявшегося архитектора всегда есть свое мироощущение, своя азбука. И эти истории развиваются параллельно и иногда могут не совпадать — как у наших неоклассицистов Уткина, Белова, Филиппова видение не совпадает с мировым трендом.
— Они работают против духа времени?
— Конечно, против. Это все имитация стиля, настроения. Хотя это тоже, конечно, дух времени.
— То есть вы убежденный модернист?
— Убежденный, но не ортодоксальный. Для меня чистота стиля — абсолютно вторичная вещь. Тут важны не принципы, как у Корбюзье, — свободно стоящие стены, горизонтальные окна и все такое. Образ здания рождается из множества всяких факторов.
— Могли бы факторы так сложиться, чтобы вы стали строить неоклассику?
— Нет, категорически нет. Не в том смысле, что современные люди должны изъясняться на современном языке, — каждый выбирает язык по себе. Просто архитектура выработала со временем какие-то представления о материалах, о тектонике, о конструкциях, об эстетике, о функции. Другие человеческие потребности, другие взаимоотношения дома с городом — все другое. И вот это все другое — рождает другую архитектуру. Невозможно XV или XVIII век взять и перенести в XXI.
— Но вот, скажем, «Капитал Груп» — люди XXI века — строят же неоклассику?
— Я этого, если честно, не понимаю. Если б я так работал — у меня случилось бы разрушение личности. Я вот недавно «Идиота» читал — другой язык, ритм другой, скорость. Жутко тяжело. Тут то же самое: делать старую архитектуру сейчас — жутко тяжело и не очень понятно, зачем. Разве только потому, что это нравится заказчикам. Ну да, рынок — это тоже дух времени. Но я всегда делал то, что нравится мне самому.
— Про ваш Дом на Мосфильмовской Григорий Ревзин написал трогательную статью про застенчивый небоскреб. Он угадал вашу эмоцию?
— Статья трогательная, правда. Красивая, интересная, даже загадочная немножко. Она очень точно попадает в унисон с моими какими-то мыслями. Для меня дома — это живые существа, и я им всем пытаюсь придать характер. Если у дома нет характера, если у него на каком-то моем птичьем языке не сформулировано свойств, которые позиционируют его как нечто одушевленное… Это все очень сложно рассказать, архитектура же вообще невербальна. Но вот идея застенчивости, того, что небоскреб стесняется своих размеров, — это, конечно, все его. В моих мыслях этого стеснения не было.
— А что было? Какие свойства?
— Он совершенно не стесняется своей формы. Он не слон в посудной лавке, он красавчик, позер, он красуется, преподносит себя. Этот поворот — ну он, конечно, немного опасливый, да, потому что он уже почти наехал на Мосфильмовскую и теперь оглядывается назад, чтобы, как улитка, подтянуть этот свой стеклянный домик. Но этот поворот же сделан совершенно сознательно, для того чтобы эта башня имела кучу ракурсов, — так восприятие получается со всех сторон совершенно разное. И потом — чем выше, тем больше красивых видов открывается на центр Москвы, и башня поворачивается в их сторону. Если бы она была без поворота — то либо внизу были бы ужасные виды, либо наверху.
— А вот как архитектор года скажите — как сейчас в Москве относятся к архитекторам?
— Ну, судя по тому, что Леша Тарханов (редактор газеты «Коммерсант». — Прим. ред.) предложил по субботам пороть архитекторов на Красной площади, даже культурная общественность не отличает архитекторов от девелоперов и ненавидит их всем скопом. Архитекторы — это враги. И в каком-то смысле они правы, потому что если взять весь архитектурный цех, то архитекторов, которые работают за совесть, за веру, убеждения и принципы какие-то, — их меньшинство. Все остальные просто зарабатывают деньги, вот они и подвели всю нашу профессию под монастырь. Хотя, знаете, не они одни грешны, и тут еще надо посмотреть, кто их ругает — люди, которые в жизни вообще ничего не знают и не сделали. Я вот знаю, что ни один мой дом не принес никому вреда, — но я открываю блоги и читаю там, что пишет какая-то девочка: «Copper House, конечно, хороший дом, но зачем его покрасили в такой отвратительный зеленый цвет?» Ей отвечают: «Дура, это патинированная медь». «А что такое патинированная медь?» — «Это как когда на Пушкина голуби какают». А она: «Это ж сколько голубей погубили!»
— Ну хорошо, а если б это меньшинство все решало — что, по-вашему, надо с городом делать?
— Город надо лечить, город болен. Дело в том, что его сейчас используют не по назначению — для зарабатывания денег. То есть без этого нельзя, но кроме этого должна быть и программа для жизни. И она есть, и московские власти честно стараются что-то по ней делать — но городское планирование все равно основывается на наличии инвестора. Что-то дадим инвестору, а что-то сделаем для города. Хочется спросить — у нас что, такая бедная страна? У нас нет денег, чтобы решать городские проблемы? Чтобы просто сделать что-то для любимого города? Мне в Москве страшно не хватает пространств для жизни — парков, скверов, музеев. Меня ужасно удручает ситуация с Кремлем, который должен, конечно, быть гигантским национальным музеем. Вся эта концентрация власти в геометрическом центре — она страшно тормозит город. Самое ужасное — это дикое количество новоделов, имитации. Я когда по Москве езжу — все время болею. У нас катастрофически не хватает красивых домов. Москва же в отличие от Питера или там Парижа — не средовой город, Москва — это город отдельных домов. Храм Василия Блаженного недаром является символом Москвы — это же такой конгломерат, салат из разных домов.
— А почему нет красивых домов?
— Наши архитекторы работают в очень тяжелых условиях. Плохие рабочие, очень слабая строительная база. Девелопер у нас — как восточный хан. Захочет — помилует, будет работать с тобой, захочет — казнит, то есть изменит проект как ему нужно. Авторского права никакого нет, только на бумаге. Самое главное — сложные отношения с властями. Очень сильно вмешиваются в архитектуру, что на Западе совершенно невозможно. Это как Дега объяснять: плохо ты балерину нарисовал, ручку ей подыми, ножку сделай подлиннее, юбочку поправь. Он же бы всех послал, да? А у нас приходишь на совет, и там все эти старперы начинают тебе объяснять: тут у вас не то, и так нельзя, а я бы сделал по-другому. Ну и сделал бы ты — заказали бы тебе, ты бы и сделал. Получается такой отбор плохого. Мне даже когда главный архитектор говорит: «Срезать два этажа», — я жутко болезненно реагирую. Почему два этажа? Ну кто лучше знает?
— Так ведь картина Дега — не дом, в ней никому не жить. Может, это правильно, что архитекторов в узде держат?
— Да, архитектор — общественно важная профессия, и, самое грустное, основания для недоверия есть — это снова про то самое большинство.
— Но им как раз почему-то все позволяют.
— Да, а творческие люди всю жизнь в это вкладывают, а им потом говорят — упростить! Умирали же архитекторы из-за такого. Нечестность всей этой системы подавляет, телефонное право, денежное право, еще не знаю какое. Мы на Остоженке 20 лет не строили выше шести этажей, и все понимали, для чего это. А потом вдруг появляется гигантский дом в Хилковом переулке — откуда он взялся? Кто его разрешил? Он же там все раздавил. Кому-то из-за 20 сантиметров несколько лет дом не согласовывают, а кто-то мгновенно получает разрешение на лишние 10 этажей. Вот это все страшно раздражает. Но это не архитектурная проблема, а общегосударственная. И еще за критику наказывают: я вот статью напишу или интервью какое-нибудь дам, а мне начинают мстить. Все обижаются.
— Но, видимо, вас ценят — другим бы вообще не простили.
— Ну да, есть такой вот, дома красивые строит.
— Ну а как вы во всем этом выживаете?
— Как я выживаю? Сердце у меня все время болит — вот как.