Хаматова — Норштейн

Иллюстрация: Таня Кочергина

Чулпан Хаматова — актриса театра и кино. Возможно, лучшая в России актриса театра и кино из молодых. Между съемками у российских и немецких режиссеров и будничным подвигом выхода на сцену в спектаклях вроде «Голой пионерки» и «Мамапапасынсобака» умудряется всерьез помогать тяжелобольным детям.

Юрий Норштейн — один из величайших в истории режиссеров-мультипликаторов, снявший «Лису и Журавля», «Ежика в тумане» и «Сказку сказок». Последние 30 лет делает экранизацию гоголевской «Шинели».

Чулпан Хаматова: — Расскажите, что у нас сейчас с мультипликацией.

Юрий Норштейн: — Я могу сказать, что вот на сегодня очень хорошо работает студия Татарского «Пилот». Он, если вы вдруг не знаете, снял «Пластилиновую ворону», фильм этот знали все. И вот он как-то мне однажды в шутку сказал: все, Юрий Борисович, евреев не беру. Чего это вдруг? Ну они все в Израиль уезжают. Ха-ха! Он великий, конечно, человек. Ну, естественно, у него не только «Пластилиновая ворона» была.

Ч.Х.: — А что еще?

Ю.Н.: — «Падал прошлогодний снег», «Обратная сторона Луны» — это такие менее известные, но, вы знаете, очень смешные. Вот. Сейчас в студии больше 100 человек, это, по-моему, единственная студия, которая делает настоящий проект. Они сейчас делают цикл из 52 сказок — сказки народов России. Ни у кого нет такого проекта, казалось бы, должно огромных денег стоить. Этот проект еще свое сделает — его будут покупать за рубежом, и надеюсь, что это будет прокатный мультфильм. Но тут вторая сторона: они печатают копии, дальше входят пиратские дела, хватают все это дело на корню, и остаются от этого рожки да ножки. Я вообще думаю, что пираты все завязаны на государстве, иначе с этим давно было бы уже покончено. Так что в этом смысле картина печальная. Другая сторона — это вот такие придурки, как я. Я вообще отрезался от кино от всего. Нужно за свободу платить, приходится расплачиваться тяжело. Но все-таки находятся люди, которые помогают.

Ч.Х.: — Это наши? Или…

Ю.Н.: — Наши. Например, помещение моей рабочей студии вообще не могло бы возникнуть без помощи Ролана Быкова. Мне бы не дали в 1989 году помещения, тогда же все рвали в клочья со страшной силой, до сих пор на эту студию идут какие-то такие наезды. Но, слава богу, Лужков выдал нам индульгенцию — у нас аренда на 25 лет.

Ч.Х.: — А заграничные продюсеры не зовут? Мне кажется, что человек по фамилии Норштейн должен привлекать внимание. Я, помню, снималась в Люксембурге с группой австро-люксембургской, франко-немецкоговорящей. У меня там была няня местная, и она меня умоляла привезти мультик «Ежик в тумане» из России.

Ю.Н.: — И она сама из местных?

Ч.Х.: — Она не знает ни слова по-русски! Жалко, я не смогла тогда его привезти, его не было вообще нигде, и не знала, где его достать, это было несколько лет назад. Я гонялась за ним где только могла.

Ю.Н.: — К вопросу о копиях: лет семь назад фирма «Крупный план» выпустила стопроцентный брак «Ежика в тумане» — и я не смог в суде доказать, что это брак! А они взяли для печати бракованные копии, то есть царапанные, с блеклым цветом! Знаете чем они это объясняли? «У нас нет денег, чтобы новую аппаратуру купить». Так, значит, вы хотите на мне наваривать деньги за счет брака, говорю. Они отвечают: потребитель не жалуется, наоборот, нам даже письма благодарные пишут. Я говорю: вам письма благодарные не за ваши копии, а за мои фильмы пишут, а это разные вещи! Но я не смог ничего доказать. Мы с кинооператором вместе в суде выступали, а он человек очень грамотный технически, но и он тоже не смог ничего.

Ч.Х.: — Мультипликация — она к чему относится, к Союзу кинематографистов?

Ю.Н.: — Нет. Союз кинематографистов — это вообще организация, которая когда-то была творческим союзом, где собирались коллеги и обсуждали дела. Сегодня она уже не существует в этом плане — я вообще не понимаю, что это за организация. Это не профсоюз, не творческое объединение, все друг с другом лаются, что там происходит, непонятно. Только вдруг узнаешь: какой-то центр кинематографистов под Москвой продан, дом для ветеранов продается, Музей кино закрыт. Кто этим занимается? Что это такое? Через чьи руки это проходит? К кому прилипают деньги? Непонятно… Ну вот это наше время… Я в этом плане очень критичный… Пришла злобность свободы… Почему так? Посмотрите, идешь по улице и чувствуешь агрессию, которой наполнена толпа. Когда собирается свора молодых, они просто наполнены агрессией свободы. Пришло время свободы. И что случилось? Первое — изуродовали электрички, порезали сиденья в метро. Это что? Выбор свободы? Вот так это было, вот так это происходило, и сегодня это точно так же продолжается. Все очень просто, сейчас Новый год, накупили все эти «катюши» фейерверков, канонада стоит просто. Я выхожу в парк — там в пороховом дыму все, и только торчат эти прутья от снарядов, и это сплошь везде, кругом. Мои знакомые, что с собаками гуляют, они не могут выйти, потому что собаки в ужасе. А что это такое внутри? Если посмотреть на психологическую сторону, попытаться проанализировать, что это? Это ведь сублимация чего-то задавленного внутри, что ты можешь вот здесь, с фейерверком, и ты здесь свободен. Но какая же это свобода?

Ч.Х.: — Видимо, это отсутствие выбора: у них кроме этого парка с этими петардами ничего нет, их никто никуда не направляет, им говорят, что вот есть петарды, можно оторваться, можно покричать, можно выпустить пар… Я говорю сейчас это потому, что чувствую. Я общаюсь с молодыми, и я вижу: кем-то как-то создается направление в сторону… например, иронии и цинизма. И молодых артистов иногда очень сложно убедить в том, что все-таки искусство направлено не на то, чтобы выражать, удивлять или шокировать, — мол, смотрите, какой я, я могу так и сяк… Что есть все-таки главная суть…

Ю.Н.: — Ну да, это все исподволь действует.

Ч.Х.: — Да, я это чувствую даже сквозь текст журналов, например!

Ю.Н.: — Вот тут мои девчонки покупают программу на неделю, она печатается в журнале «Семь дней», что ли. Это на самом деле такая пакость, я каждый раз смотрю и понимаю — от него гнусность исходит, именно вот эта вот агрессия свободы. Но тут связано, казалось бы, с культурным аспектом. Откуда это желание вот вроде такого фейерверка себя выставить?

Ч.Х.: — Если говорить про свободу и про ответственность. Мы люди, обладающие властью над умами, — вы, я, даже те же самые журналисты. У них есть какой-то уровень власти, она по-другому формируется, но она есть. Но они с себя ответственность снимают! Я смотрела интервью с Эрнстом, который на полном серьезе сказал: «Что вы хотите от меня? Я нормальный человек, я обычный человек, не надо на меня вешать эту ответственность за нацию». Я не понимаю, как можно не вешать ответственность за нацию на человека, руководящего каналом, который смотрит 70% населения. Значит, нужно искать людей, которые понимают эту ответственность…

Ю.Н.: — Ну вот я вам скажу, что он лукавит, и я могу сказать ему это в лицо. Я с ним знаком буквально 40 минут, но он лукавит.

Ч.Х.: — То есть, вы думаете, что он знает про эту ответственность и просто убегает от нее?

Ю.Н.: — Он понимает все, но он знает, что такое мани-мани. Он все это прекрасно знает и, наверное, в свое время книги читал, а сейчас уже, наверное, перестал, потому что если бы читал, то, наверное, по-другому строил бы программу. Они уже перевернули все сознание: все самое лучшее, оно идет в два часа ночи.

Ч.Х.: — Да, 31 декабря и 1 января это было… Это был не просто абсурд, это был гиперабсурд. Они были как Чужие, как фильм «Чужие», которые проникают внутрь тебя.

Ю.Н.: — Все они прекрасно понимают, но они знают, что такое дача на Рублевке. Я ни в коем случае не могу променять эмоции, воспоминания на что-то. Я как жил, так и живу. У меня на кухне стоит буфет моей мамы, из моей комнаты в Марьиной Роще, где мы жили с моими родителями. Когда мама умерла, болела очень тяжело, я забрал буфет к себе, потому что это мое, я слышу звуки детства, я слышу, как брякает вот эта крышка, замочки, как прихлопывает дверца, это мое все, этот звук сразу меня просто в пространство детства окунает. Сегодня же какая связь у человека происходит с внешним миром? Люди для него — это все фон, это удобрение. Главное — иметь деньги, иметь возможность все что угодно построить, купить. Человеку кажется, что он обладает свободой. Ничего подобного, это до поры до времени. Придет момент, когда придется за это расплачиваться. Нет, я не о Страшном cуде, это все косвенно. Это отразится в этой жизни, на его детях или на нем самом. Это ведь круг, который каждый проходит. Это, кстати, четко есть в гоголевской «Шинели». Гоголь, как творческий человек, может быть, не всегда мог сам себе отдавать отчет, о чем он написал, но этот круг там абсолютно четко прочерчивается, это вообще тема классической литературы: кто мы и откуда? Люди, которые занимаются телевидением, те же продюсеры, они все прекрасно знают, что и для чего они делают.

Ч.Х.: — Это вы еще гламурных журналов не читали!

Ю.Н.: — О, да-да-да, это слово еще — «немножко гламурный». Там эта дама говорит про какую-то гостиницу, которую она посетила, «немножко гламурно». Кошмар! «Гламур» — это вот сегодня наш словарь, и думаешь: ребята, вы где живете? В каком мире? Вы знаете, что происходит в стране, как живут пенсионеры, как живут мои коллеги по «Союзмультфильму», которые проработали по 50 лет? Я не могу об этом спокойно разговаривать, когда я открываю журнал и смотрю все эти показательные выступления актеров и актрис. Зачем вы это делаете? Вам непременно нужно сфотографироваться на кровати широкой, вот такой вот аэродром, на кухне, задрав ногу. Вам что, славы мало? Чего вам не хватает еще? Чтобы все знали? От мала до велика? Что это за болезненная жажда все время себя подавать и подавать.

Ч.Х.: — Ну тут я за своих коллег буду заступаться, потому что у многих этой жажды нет. Например, я отбиваюсь кулаками, и я очень редко даю интервью, и если я даю интервью, то за деньги, и эти деньги я отдаю в больницы, чтобы хоть какой-то смысл был…

Ю.Н.: — Да, мне рассказывали про вас, вы помогаете детям, я про это знаю и уважаю вас.

Ч.Х.: — Но от них отбиться совсем непросто. Эти таблоиды, они не знают, что уже напихать в этот журнал: им кажется, что народ хавает это.

Ю.Н.: — Ну хорошо, но вы же можете разговаривать на человеческом языке, а они же уже разучились!

Ч.Х.: — Конечно, слово «деньги» — и все. Они не понимают, что человеку неинтересно!

Ю.Н.: — Знаете, когда мне позвонили и сказали, что вы хотите со мной поговорить, я только из-за вас согласился. Обычно я категорически все это отсекаю. Звонков масса, интервью там, здесь, у меня единственный цикл интервью, и я считаю, что выполнил программу на много лет вперед, — это когда выставка была, я обязан был давать интервью, это входило просто в договор, поскольку у музея спонсоры газетные были. И самое главное, я знаю, во что журналисты превращают твое интервью. Говорят: ну мы там изменим несколько слов. Я говорю: знаете что, я знаю свой словарь, и свой язык, и свое направление, а вы взяли чуть там, чуть там, чуть там, а в результате вышло черт знает что! Может, я в какой-то степени излишне резок, не знаю, но когда какой-нибудь там известный человек говорит: «Я вот не виновата, что меня все время всюду фотографируют…» А зачем вы там? Всюду? Кто-то вот там бракосочетается. Ездит в Иерусалим, обязательно к алтарю идет, и их вот там засняли — освященный брак и все прочее. А зачем ты об этом рассказываешь направо и налево?

Ч.Х.: — Ну когда я родила ребенка, я не хотела публичности, и меня бесит, когда молодые мамаши со своими детьми в журнале «Семь дней» выступают. Папарацци проникали в палату под видом медсестер, их приходилось выгонять. И меня выводили с ребенком через черный ход в итоге. Я не понимаю, что им нужно? Иногда, когда читаешь собственное интервью или про себя что-то, ужасаешься. Я ведь просто труженик, рабочий человек театра, да, я выбрала такую профессию.

Ю.Н.: — Причем работа тяжеленная…

Ч.Х.: — Да, я иногда зарабатываю этим, да, я понимаю, что я популярная, и я должна за это платить, и я честно иногда даю интервью.

Ю.Н.: — Да это нормально все совершенно, актер должен за это деньги получать.

Ч.Х.: — Но я работаю, и у меня нет на Рублевке дачи, я работаю, как любой другой человек, как врач, который приходит к тебе. Я устаю, я потею, я мучаюсь, но почему-то журналисты обязательно хотят создать миф об артистке, которая не пашет, не разбивает колени в кровь, а которая просто богато живет. Зачем вы врете? Зачем вы меня фотографируете в каком-то случайном месте и пишете, что это моя квартира. Почему вы злите народ? Я не понимаю, они зачем-то этому народу показывают, что вот Хаматова, у нее яхта. Была я в какой-то «Комсомольской правде» с яхтой, на которой я каталась, — на которой я, естественно, не каталась. Ощущение, что хотят показать людям не хорошие стороны мои, а какую-то спорность, подлость, какую-то гадость. Показать людям, что ты хуже, чем ты есть на самом деле, — не лучше, а хуже! Зачем? Чтобы каждый мог сказать: «Ох, я не один такой, хорошо!»

Ю.Н.: — К сожалению, это для них более важно, даже если им скажешь, что это вранье. Ну да ладно, бог с ними.