Россия на экспорт Почему современная русская архитектура известна меньше китайской
«Афиша» вспоминает русские архитектурные проекты последних лет, которые обсуждали всем миром, критик Григорий Ревзин объясняет, почему наших архитекторов не зовут строить за рубежом, а главный редактор Wallpaper предсказывает будущее русских строек.
Каждые два года в павильоне России на Биеннале в Венеции что-то выставляется: то лиричные инсталляции Бродского, то деловой проект обустройства Вышнего Волочка. Но российская архитектура далеко не так известна в мире, как европейская или — лишь с недавних времен — китайская.
Григорий Ревзин
архитектурный критик, комиссар российского павильона на Архитектурной биеннале в Венеции
— Мы хотим поговорить про культурный экспорт, в частности архитектурный. Вот мы что-то делаем на каждой Биеннале архитектуры в Венеции — это замечают, про это говорят, пишут?
— Какая есть реакция на Западе? Есть в виде статей, очень небольшого количества. Возьмем Биеннале, которую мы делали в 2000 году, — там Илья Уткин получил «Золотого льва», поэтому упоминаний было безумное количество, под тысячу. А по поводу павильона — по абзацу, 5–10 статей. Если брать павильон 2010 года, куратором которого был Сергей Чобан, то упоминаний довольно много, особенно в немецкой прессе — для них это интересно, немецкий архитектор в России, — но все равно не больше 20 статей. В 2008 году, когда мы делали в павильоне «Партию в шахматы», было много статей и даже специальная передача на итальянском телевидении. Но это было связано только с тем, что Биеннале открылась на следующий день после обвала бирж, а в павильоне все архитектурные модели были на тележках из магазина, — это скорее не архитектурная, а социологическая, экономическая идея, и она привлекла внимание. Но никто из наших архитекторов не стал строить на Западе, никто не получил никаких заказов, даже к участию в конкурсах не стали приглашать. Мы остались довольно герметичной в этом смысле страной.
— Но некоторым странам и даже отдельным выставкам в рамках Биеннале удается привлекать к себе внимание — как это у них получается?
— Есть три сферы внимания. Первая — это внимание посетителей. Это поток, 100–150 тысяч человек, для них крупные страны — это самое интересное. А Россия входит в список… ну, допустим, полутора десятков стран, за которыми надо следить, с нашими всеми минусами и проблемами. Это один раз считалось, в 2008 году: по Биеннале в целом 140 тысяч, у нас 120 тысяч — практически каждый человек заходит в наш павильон. И точно так же они обязательно заходят во Францию, Германию, Англию, США. Вторая — пресса, у которой совершенно другая задача: на Биеннале показывается в среднем порядка полутора тысяч единиц архитектуры — проекты, инсталляции и так далее. Вы не можете их описать все, вы должны каким-то образом сказать, что интересно. А интересными для читателей во всем мире являются архитекторы-звезды. И наконец, есть интерес организаторов, интересы самой Биеннале как культурной институции. Их интерес — экспансия. Смысл заключается в том, что те, кто пришел на Биеннале, — они и так уже твои, за них бороться уже не надо. Бороться нужно за тех, кто сюда не ходит, поэтому давайте дадим одной арабской стране «Льва» — за что угодно. Это управление вниманием, но не нужно думать, что это про качество. Было такое исследование: кто из тех, кто получил «Золотого льва» на Биеннале за все время его существования, остался в истории искусства — три процента. Каждый раз, когда они объявляют, кто получил «Льва», по Биеннале высунув языки бегают журналисты: «Где он? Ты его видел? О ком речь? Это вот этот?!»
«Если бы мы сделали выставку на какую-то политическую тему, типа «Путин — подонок», то, несомненно, получили бы самую лучшую прессу, которую можно себе представить»
— Получается, что особенного интереса к нам нет, зачем мы тогда туда ездим?
— Это очень просто: у нас там есть павильон. Понимаете, рядом с нашим павильоном стоит павильон Венесуэлы. И Венесуэла ничего не делает. И каждый, кто ходит на Биеннале, знает, что Венесуэла — это полный отстой, даже павильон сделать не может. Поэтому делаем. Государство тут не ставит никаких задач, кроме как заявить, что Россия — одна из культурных стран. Даже по тому, как наша Биеннале финансируется, видно, что это не самая приоритетная задача: в 2000 году на выставку давали 10 тысяч долларов — с учетом затрат на все командировки, включая командировки чиновников, на павильон оставалось три. А выставка тогда стоила что-то порядка полумиллиона. Сейчас государство дает 100 тысяч долларов, а выставка стоит полтора-два миллиона. То есть, в общем, ему не важно, что там будет. Если бы мы сделали выставку на какую-то политическую тему, типа «Путин — подонок», то, несомненно, получили бы самую лучшую прессу, которую можно себе представить. Но мы не сможем найти два миллиона под тему «Путин — подонок». Ни девелоперы, никто не даст. Кроме того, это национальный павильон, довольно странно там такое делать — это не в наших традициях. В Германии можно. В Австрии, например, когда правые побеждали на выборах, выставку делал Макс Холляйн, и в австрийском павильоне не было ни одного австрийца: мы открытая страна и поэтому показываем только иностранцев, которые строят в Австрии. Жест против правительства. Там это больше принято, а у нас — не знаю, как это делать. Вот в этот год глава фонда «Сколково» Виктор Вексельберг обратился к министру Авдееву с просьбой показать Сколково на Биеннале. Гарантируя, что, естественно, фонд «Сколково» и оплачивает выставку. И почему бы и нет, могли бы предложить Олимпиаду или остров Русский. А будет довольно культурный проект, в котором к тому же участвуют и все звезды, те, за кем охотится пресса, включая куратора Биеннале Дэвида Чипперфилда.
— Пока, видимо, самой успешной остается Биеннале 2006 года, на которой был Александр Бродский — его все западные журналисты знают.
— Согласен, из всех художников, из всех архитекторов, которые выставлялись, Бродский самый интересный. Но он уже и на Западе был признанным художником, и Биеннале в этом смысле ему ничего не добавила. Куратором павильона тогда был Евгений Асс, которому памятник можно поставить за то, что он наконец вывез Бродского на Биеннале. Но формально самой успешной у нас была Биеннале, на которой архитектор Илья Уткин получил приз за фотографию. А куратором в этот момент была Лена Гонсалес. Формально это является наивысшим успехом России за время всех Биеннале.
— Но это был приз за фотографию — получается, опять про нашу архитектуру ничего там не поняли.
— А вот, скажем, современная архитектура Индии в России кому-нибудь интересна? А это большая страна, довольно богатая. У них последние 10 лет побеждает партия под лозунгом «Индия блистает», и им нужно показывать, как именно она блистает. Они до фига всего строят. И что? В Бразилии нам интересен Нимейер, а современная бразильская архитектура? Некоторые вещи привозил Барт Голдхорн на Московскую биеннале — по-моему, об этом вообще не было никаких публикаций, а там были интересные темы экономичного жилья. Интерес вызывают все-таки звезды, иногда процессы — как, например, экологическое направление в архитектуре. А кто, собственно, у нас в России большие экологические проблемы поднимает?
— Но Китай же сделал себя интересным для публики, и их архитектор получил Притцкеровскую премию.
— Есть большая государственная программа по выстраиванию легитимности Китая как рынка в глазах Запада. Она дорого стоит — это интерфейс. В этом интерфейсе большую роль играли архитекторы. Всем западным звездам были даны заказы в Китае, и все там что-то сделали. Но можно ли при этом сказать, что китайская архитектурная школа продвинулась на Запад? Ну ни на йоту. Для имиджа России было бы полезнее проводить честные выборы и вообще делать все то, что, как вы сами знаете, нужно делать. Если уж совсем не выходит — давайте попробуем как Китай. Но тогда вы будете получать статьи типа «Отличный стадион Херцога и де Мерона, а, кстати, тут всего 500 метров до площади Тяньаньмэнь, сейчас мы вам про нее расскажем».
«Всем западным звездам были даны заказы в Китае, и все там что-то сделали»
— То есть дело не в том, что у нас какая-то плохая и неинтересная архитектура, которую и не покажешь никому?
— Нет, это совсем наивно, дело совершенно не в этом. Когда мы делали «Партию в шахматы», многие посетители не видели разницы между русскими и иностранными проектами. Если вы сравниваете московскую выставку «Зодчество» с выставкой RIBA, которая тоже показывает средний уровень за год, то в Англии, конечно, разница в качестве хорошо видна. А когда вы сравниваете постройку Скуратова или Григоряна с голландцами — то нет. И качество у Григоряна может быть гораздо выше и просто умнее, интереснее.
— К тому же нет никакого своего специального языка, стиля, который бы нас выделял.
— А разницу между французской и немецкой архитектурой вы на раз определяете, да? Между французской и немецкой я, может, еще и пойму. А между немецкой и голландской — попробуйте, я бы, пожалуй, напрягся.
— Зато сильно отличался Филиппов, которого показывали в павильоне в 2000 году.
— Вот да, второго Филиппова в мире нет. Как нет и Атаянца. Но эти люди — причем мне лично представляется, что это единственное, что есть интересного в российской архитектуре, — они же выступают против мировой строительной индустрии, против прогресса.
— Еще очень выразительным был наш павильон на «Экспо» в Шанхае.
— Россия же получила премию за этот павильон, чего вообще никто не заметил. Удивительно: мы страшно переживаем по поводу того, что мир нас не признает. Одновременно, условно говоря, выиграв чемпионат мира по футболу, мы не замечаем этого — мило? Не знаю, это можно считать экспортом архитектуры?
О чем писала зарубежная архитектурная пресса
«Мариинка-2» (2003), Доменик Перро
Архитектурная пресса и публика любят следить за «стархитекторами» — группой из нескольких десятков архитекторов-звезд, которые строят по всему миру. В России судьба их проектов чаще всего печальна, но они не устают пытаться — а про их попытки не устают писать. Одним из первых попытался француз Доменики Перро, выигравший конкурс на новое здание Мариинского театра в Санкт-Петербурге. Золотое облако должно было вырасти за старым зданием театра, но осело только в журналах и блогах.
«Охта-центр» (2006), RMJM
Башню сперва в 300, а потом и в 400 метров должны были строить британские архитекторы RMJM — одно из крупнейших бюро в мире, но без своего лица. Они обошли на конкурсе первостатейных звезд — Даниэля Либескинда, Рема Колхаса, Жана Нувеля, Массимилиано Фуксаса, Жака Херцога и Пьера де Мерона. Конкурс с такими участниками — и так стопроцентный кандидат на внимание прессы, а тут еще и скандал — звездные члены жюри Кишо Курокава, Норман Фостер и Рафаэль Виньоли прилетели в Петербург только для того, чтобы отказаться участвовать в заседании в знак протеста против абсурдной высоты башни. Теперь RMJM снова герой новостей — похоже, фирма на грани банкротства.
Башня «Россия» (2006), Норман Фостер
Сэр Норман Фостер, эталонная архитектурная звезда, пытался что-то построить в России несколько раз — например, в Зарядье он должен был разбить по заказу Шалвы Чигиринского квартал с офисами, магазинами, концертным залом и т.д. В Москве-Сити же должна была вырасти 600-метровая башня, самое высокое в Европе здание с естественной вентиляцией и вообще очень «зеленое» здание.
«ВТБ-Арена-парк» (2010), Эрик ван Эгерат
Голландец ван Эгерат мог бы считаться одним из самых успешных иностранных архитекторов в России — ему, по крайней мере, удавалось что-то построить — например торговый центр в Ханты-Мансийске. С более крупными проектами ему тоже не очень везло — гонорар за две башни «Города столиц» в Москве-Сити ему, например, пришлось отбивать у девелопера «Капитал-групп» в суде — о чем писали и на Западе. Проект «ВТБ-Арена» — перестройка стадиона «Динамо» — стал появляться в прессе еще и потому, что его должны построить к чемпионату мира по футболу 2018 года, который пройдет в России.
Школа управления «Сколково» (2010), Дэвид Аджайе
Единственный законченный крупный проект иностранного архитектора — которого притом очень любит пресса. Выходец из Танзании Аджайе начинал с домов для знаменитостей, часто мелькал в журналах и даже дослужился до титула «переоцененный». Школа «Сколково» тоже стала подарком для прессы — Аджайе строит свое первое большое здание, строит в далекой России, для олигарха Варданяна, а архитектура — по словам самого Аджайе и по картинкам — напоминает про русский авангард.
Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка» (2010)
Единственным пока проектом, который привлек к себе внимание прессы — и, возможно, в разы больше всех остальных сюжетов, — остается «Стрелка». Заполучив в преподаватели самого известного в мире архитектора и архитектурного мыслителя, Притцкеровского лауреата голландца Рема Колхаса, «Стрелка» сразу попала на радары не только профессиональной прессы, но и таких изданий, как The Financial Times или Monocle. В августе 2010 года «Стрелка» делала презентацию школы на Венецианской биеннале архиетектуры, и там же Колхас получил «Золотого льва» — и медиаэффект был усилен еще в несколько раз.
Взгляд со стороны
Тони Чемберс
главный редактор журнала Wallpaper*
Я, конечно, не могу считать себя экспертом по современной русской архитектуре, но когда я был студентом на отделении графического дизайна — тогда я серьезно интересовался историей архитектуры. И моим героем был российский архитектор Бертольд Любеткин (учился во Вхутемасе, в 1931 году переехал в Лондон. — Прим. ред.). Он на меня очень сильно повлиял, мне удалось с ним пообщаться, пока он еще был жив. И идеи, которыми он был полон, все то, чему он научился в России в начале века, в то героическое время, — все это очень сильно повлияло не только на меня, но и на всю британскую архитектуру. Может быть, Любеткин повлиял больше, чем кто-либо другой из всех модернистов. И конечно, русская архитектура того времени ценится очень высоко и сейчас. А вот что касается сегодняшнего дня, то пока российская архитектура — величина неизвестная. Наверное, из-за всех политических проблем, всех подъемов и падений она еще не успела достаточно развиться, мы еще не видим какой-то зрелой, действительно современной архитектуры. Очень многое, судя по всему, зависит просто от настроения и вкуса клиента. Тем не менее российский павильон на последней Биеннале был довольно популярен, и все знают Бродского, хотя не так уж хорошо знакомы с его творчеством.
«Надо понимать, что феномен архитекторов-звезд потихоньку выдыхается»
Конечно, всем больше интересно, что у вас пытаются сделать иностранные архитекторы: Заха Хадид, которой заказывали виллу, — она ее еще строит? Дэвид Аджайе со «Сколково» — похоже, клиенты интересуются западной архитектурой, но не слишком доверяют российским архитекторам. Но тут надо понимать, что весь этот феномен архитекторов-звезд потихоньку выдыхается. В последние пять-десять лет им, конечно, многое удалось, особенно в развивающихся странах, таких как Китай, — они построили гигантские штуковины. Но теперь это должно сойти на нет, и в следующие пять лет интерес в том числе и к российской архитектуре будет расти. Надо надеяться, что к этому времени и Россия начнет выходить из какой-то культурной апатии. Мы делаем серию номеров, примерно по одному в год, посвященных странам БРИК, сделали уже все, кроме российского, летом приедем в Москву, тогда узнаем вас получше. Китай, конечно, потряс нас объемами строительства и одновременно тем, что они пытаются сохранить свою идентичность при такой экстремальной скорости изменений. Бразилия культурно нам все-таки ближе и гораздо лучше известна благодаря модернизму, Нимейеру. С Индией тоже было проще, все-таки это бывшая британская колония, многие вещи у нас похожи. Но что там поражает — это безумный уровень бедности в непосредственной близости от небоскребов или дворцов нуворишей. Это просто пугает. В России же не так, да? Китай не назовешь богатой страной, но там это не так бросается в глаза. Что касается России — думаю, вы окажетесь ближе к бразильской модели — богатое наследие модернизма, которое подпитывает будущее. Когда все устаканится и клиент будет более уверен в себе, более зрел, утончен, то он будет и заинтересован в качественной современной архитектуре.