Ответы. Роман Борисевич, кинопродюсер

Фотография: Борис Пономарев/ film.ru

— Там была такая странность: изначально парламентарии обсуждали в основном финансовые вопросы — сумму субсидий, выделяемую государством на кино, или введение единого электронного билета для борьбы с пиратством. Но в какой-то момент Михалков и Говорухин неожиданно завели очень предметный разговор: мол, и режиссеры плохие, и гражданская позиция у них неправильная.

— Я считаю их обоих очень умными людьми. И хорошо понимаю, почему они грамотно перекинули мостик от денег к режиссерам. Потому что те молодые режиссеры, которые сейчас появились, — это новое поколение, которое никого не боится и ни с кем не заигрывает. Сейчас они просто начали теснить классиков, и те боятся остаться не у дел. Причем теснее стало и на поле финансирования. И классики, понятное дело, ревнуют. Но я убежден, что развитие русского кино невозможно без фильмов, которые они ругают. Без них будет просто топтание на месте. По крайней мере все прорывы европейского кинематографа всегда были связаны с такой вот молодежной энергией протеста, несогласия, сопротивления.

— Говорухин обвинял конкретно две картины — «Бубен, барабан» Алексея Мизгирева и альманах «Короткое замыкание»…

— Я, к сожалению, пока не видел «Короткое замыкание», но знаю, что Мизгирев — человек крайне интеллигентный, очень любящий кино, к тому же по первому образованию философ. И он определенно снимал фильм не для того, чтобы страну свою выставить в черном свете, его фильм содержит гораздо более глубокий анализ жизни. Приписывать ему какую-то идеологическую подоплеку некорректно. Вообще, большинство режиссеров, с которыми я общаюсь, довольно аполитичные люди. И их фильмы — это не прокламация, а высказывание наших современников о проблемах общества, которые они видят и которые их волнуют. Так что я, честно говоря, был удивлен реакцией Михалкова и Говорухина. Потому что ну не могут настоящие режиссеры всерьез не увидеть в этих фильмах хотя бы хорошей режиссерской работы!

— Неужели они переживают, что малобюджетный фильм, например, Бориса Хлебникова отбирает у них кусок пирога?

— Так буквально понимать не стоит. Но у них явно есть некое опасение по поводу того, что новое поколение рано или поздно наберет обороты и в какой-то момент станет устанавливать моду. Вспомните, как французская «новая волна» взорвала застой в «папином кино». И у нас подобная волна явно уже есть. Волна молодого поколения, которое пришло и говорит. Люди, которым есть что сказать и у которых прекрасно получается выразить свою позицию.

— Михалков обвиняет молодых режиссеров в том, что они «говорят правду, но не дающую людям надежды выжить». Ваш фильм «Волчок» режиссера Василия Сигарева, получивший три приза «Кинотавра», включая Гран-при, многие как раз считают такой вот беспросветной чернухой.

— Мое субъективное мнение как продюсера противоположное. Когда я прочитал сценарий, то увидел там свет в конце тоннеля. Кстати, уместно вспомнить, что Сигарев на вручении приза за сценарий сказал: «Я хочу, чтобы у меня не осталось работы». Я вообще считаю, что кино должно не учить и агитировать, а заставлять задумываться. И не надо путать чернуху с реалиями жизни. Чтобы в этом убедиться, достаточно отъехать на сотню километров от Москвы.  Тем более что в «Волчке» присутствует гораздо большее — в нем есть своя жесткая подростковая поэзия, из которой может вырасти настоящее искусство. 

— Андрей Плахов в «Коммерсанте» писал, что после парламентских слушаний многие СМИ немедленно стали разыскивать создателей «вредных» картин, чтобы получить их покаянные комментарии. К вам кто-то обращался с вопросом, когда же вы наконец покаетесь?

— Нет, и я не собираюсь этого делать. «Коктебель» сейчас выпускает в прокат четыре картины, и я искренне считаю, что все они удались. Мне каяться не в чем.

— Симптоматичной была реакция Константина Эрнста, покинувшего думское заседание через минуты после его начала.

— Я могу только отдать должное чутью Константина Львовича — человека, который реально занимается производством в отличие, вероятно, от большинства сидевших в том зале и выступавших с обвинительными речами. Меня вообще жизнь научила, что чем больше, красивей, правильней человек говорит, тем меньше от него толку в деле. И можно только поблагодарить Первый канал, например, за программу «Закрытый показ», аналогов которой я в мире не знаю и которая дает возможность широкой аудитории увидеть действительно интересное, необычное, не массовое кино.

— Думские ораторы хором попрекали «чернушные» картины государственными деньгами, на которые их снимают. Какова доля субсидии Госкино в бюджете, например, «Волчка»?

— 30 процентов. И я могу сказать, что ни один из наших фильмов без участия государства не мог бы быть снят, как, наверное, и у любой другой маленькой студии.

— Давайте на секунду представим себе сценарий победы концепции Михалкова–Говорухина. Ну то есть если вам четко дают понять, что наверху не хотят, чтобы ваше кино выходило, — как вы будете действовать? Снимать копродукцию с иностранцами?

— Ну если уже сверху станут диктовать, что надо говорить, а что не надо, то большинству думающих людей можно просто собирать чемоданы и уезжать. При этом я никогда не делал кино из чувства протеста. Я считаю себя патриотом, потому что меня в своей стране всегда все устраивало. И когда был Советский Союз, меня тоже все устраивало. Может, я просто привык подстраиваться? Но, видимо, не стоит успокаиваться, надо стремиться к лучшему.  Я надеюсь, что фильмы, которые мы делаем, будут стране полезны.

— Вы гордитесь фильмами, которые выпускаете?

— Да. Я, например, лично знаю человека, своего коллегу, который после фильма «Волчок» резко изменил отношение к собственному ребенку. Поскольку мы с ним общаемся, это все произошло на моих глазах. И тогда я увидел, что это было не зря, потому что благодаря этому кино человек попытался, хотя бы попытался что-то изменить в своей жизни. И мне хочется, чтобы как можно больше родителей увидели «Волчок» и задумались: а правильно ли лично я строю отношения со своими детьми? Так что относить этот фильм к чернухе неверно в принципе: там совершенно другая, очень гуманистическая идея. Хотя формально, наверное, если там копнуть, то любой «критик» может найти что угодно…

— То, что случилось, может быть отголоском конкуренции ММКФ и «Кинотавра»? Мол, вы отбираете плохих, а мы с высокой трибуны указываем вам, что брать надо других?

— У меня вообще крайне странное ощущение от ММКФ. В последние годы это все больше похоже на профанацию. В этом году был заранее ясен расклад — все дадут русским картинам, и интрига была лишь в том, какой именно из призов кто получит. К тому же я случайно оказался на церемонии закрытия и пришел в ужас: такого не было никогда. Число знакомых  лиц в зале я мог пересчитать по пальцам, практически никого из публики не знал — и ладно бы эти люди были хотя бы прилично одеты! У меня было ощущение, что они раздавали эти пригласительные у входа в метро. У всех вокруг звонят мобильники, все вопят: «Люся, я тебе место заняла!» Лучше бы раздали эти билеты студентам, честное слово, больше было бы пользы.

А «Кинотавр» сейчас является самым прогрессивным фестивалем страны. Конечно, меня можно обвинить в пристрастности, потому что второй раз подряд наши фильмы собирают там много призов, но я могу гарантировать, что там ничего не проплачено и не подтасовано, да и председатель жюри Сергей Сельянов не из тех, на кого можно оказать давление. «Кинотавр» стал фестивалем, где собирается все кинематографическое сообщество и не посетить который считается дурным тоном. Московский фестиваль, к сожалению, таковым не является.

— Как вы относитесь к требованию снимать фильмы, воспитывающие патриотов, которое не раз звучало на слушаниях?

— Патриотические фильмы, конечно, нужно снимать. Но хочу заметить, что у людей творческих есть особая обостренная интуиция, предчувствие того, что скоро произойдет. Вспомните, когда Балабанов выпустил «Морфий»? Все остальные узнали о кризисе, когда уже совсем беда была и доллар подскочил, а он — гораздо раньше.

— Вы считаете, что «Морфий» — это такое метафорическое предсказание кризиса?

— Да. Когда я его смотрел, мне было страшно не от натуралистических сцен, а от общего ощущения: зима, голод, люди, превращающиеся в животных. У меня после этого фильма мозг был настолько воспален, что мне показалось, что и эта зима будет точно такой же: люди по подъездам будут пытаться спрятаться от жестокой реальности. По-моему, Балабанов просто первым почувствовал то, что давно назрело. Кстати, вы знаете, что сразу два режиссера, с которыми я сотрудничаю, сейчас работают со сценариями про конец света? Видимо, беспокойство  витает в воздухе!