Москва изнутри Герман Виноградов о Китай-городе

Это один из доходных домов страхового общества «Россия» — в его мансарде, которая видна от выхода из метро, благодаря странному стечению обстоятельств я получил мастерскую. Где-то в 1983 году я жил в коммунальной квартире и стал искать мастерскую поблизости от своего дома, чтобы писать картины и делать небольшие концерты. В результате сложных перипетий я вышел на начальника ДЭЗа, который размещался в этом доме, там, где сейчас галерея «На Солянке». Я только закончил архитектурный факультет, и у меня были проекты детских площадок — и я предложил их ему. Может, начальнику они и не очень были нужны, но он мне сказал: «Ну ладно, иди в помещение». Дал мне техника-смотрителя, и — о, чудо! — она меня привела в одно из тех мест, где я хотел с детства жить: мансарда с огромным шестиметровым окном с видом на Кремль и балконом (которого, правда, уже нет, он обвалился). Квартира была небольшой, двухкомнатной, и до моего приезда пустовала два месяца после смерти хозяйки — художницы-модельера ГУМа, одной из последних подруг Маяковского. В то время не было частной собственности и много квартир стояло пустых. В них иногда въезжали пронырливые, дико симпатичные товарищи, например — в этой после смерти художницы образовался «флэт», где тусовались Боров и Паук (в том числе), которые еще тогда даже не были «Коррозией металла». Когда я пришел, они расстроились, но сказали: «Ладно, дай нам месяц, и мы съедем». В том же доме жили Толя Крупнов и его жена Маша «С ноги».

В этом доме огромные чердаки, в которых некоторые люди даже организовывали себе жилое пространство. В какой-то момент я тоже расширил пространство, и из квартиры в сорок метров она превратилась в мастерскую в шестьсот метров. В мастерской я в 1984 году продал свою первую в жизни картину — ехал с площади Дзержинского на автобусе, и ко мне привязался контролер, дошел со мной прямо до подъезда. Я решил показать ему свою мастерскую, и он, увидев картины, сказал: «Слушай, у меня сегодня годовщина свадьбы, давай я у тебя куплю одну за 25 рублей».

Выселили меня отсюда, когда в день смерти (или похорон) Черненко кто-то поджег чердак, и с меня после этого стали требовать справку о членстве в Союзе художников. Но потом, в 1990-х, я вернулся в дом вновь, уже в обычную квартиру — некий бизнесмен Тимур сдал художникам квартиру, а расплачивались мы с ним картинами.

На месте парфюмерной, выходящей на Солянку, была булочная, в которую всегда можно было ночью с обратной стороны постучаться и купить свежий горячий хлеб. Я это знал, потому что сам работал ночным грузчиком в двух булочных — одна из них находилась на Никольской, и туда привозили особенные, кремлевские батоны, вкуснее которых я не ел.

Вроде бы обычный угловой проход, и ничего особенного в нем нет, но создавало особый колорит то, что здесь почему-то всегда были две бабушки, торговавшие зеленью. И их никогда не гоняли.

Другой достопримечательностью был угловой магазин «Колбасы», куда выкидывали большое количество колбасы во времена тотального дефицита — естественно, сразу же там появлялись очереди.

Ну и конечно, чебуречная, антураж которой, в отличие от контингента, с 1980-х изменился. А чебуреки с мясом стали более сухими, чем тогда. Я, правда, мяса не ем и предпочитаю с сыром.

А рядом с чебуречной была одна из первых в Москве студий моментальной фотографии. Можно было быстро сделать очень стильные фотографии, которые позволяли импровизировать и сразу видеть результат, — мы, художники, часто в нее ходили.

При советской власти храм был недействующим. И как-то я увидел, что с него сняли старые решетки и просто выбросили их на улицу. Мне стало решетки жалко, я принес их к себе в мастерскую и покрасил. А тогда я начал делать свои первые звуковые скульптуры. И сделанную из решеток скульптуру-параллелепипед (с висящими и звенящими от ветра трубами внутри) я несанкционированно установил на углу Забелина и сквера, где сейчас стоит памятник Мандельштаму. Месяца два они простояли, а потом их кто-то утащил; как мне кажется, на дачу.

Вот стена Ивановского монастыря. В двух шагах отсюда был сквот «Детский сад», про который я расскажу чуть позже. Когда он появился, к нам туда подтянулись из Петербурга все авангардисты — Курехин, Гарик АССА, Африка, музыканты «Аквариума», «Кино» и другие удивительные товарищи. И однажды по дороге от метро они всю стену монастыря зарисовали баллончиками — надписями «АССА!», «Е-Е!» и так далее. В ДЭЗе не придумали ничего лучше, чем не закрасить надписи, а вырубить их, и очертания рисунков и надписей на штукатурке оставались на стене до начала 2000-х, пока монастырь не передали Церкви.

С монастырем у меня совершенно личная история. В его кельях до начала 1980-х жили люди. А я в то время любил ходить по Москве и искать выселенные дома и, увидев эти выселенные кельи, просто начал в одной из них жить. Спустя несколько лет я устроился в монастырь работать сторожем. В самом соборе тогда был колоссальный архив чего-то вроде трудовых книжек. Сторожить все это, памятник архитектуры, мне очень нравилось.

В 2002 году с помощью своих кураторов я выиграл проведение выставки в Петербурге, в двух залах Кунсткамеры. И будучи там, решил зайти в Князь-Владимирский собор, где служил мой прадед, протоиерей Павел Иванович Виноградов, преемник святого и праведного Иоанна Кронштадского. И там от протоиерея Владимира Сорокина (что забавно, потому что я дружу с его полной противоположностью — писателем Владимиром Сорокиным) я узнал, что его оттуда в 1928 году отправили в московский концлагерь, где он провел девять месяцев, который находился как раз в Ивановском монастыре. Представляете себе, какая связь?! Я сторожил место, где сидел мой прадед!

Первый московский сквот при детском саду-яслях 4-го управления Минздрава образовался следующим образом: скульптор Алексей Иванов, закончив Суриковский институт и будучи специалистом в области лепки народных артистов и артистов балета, искал себе мастерскую. Он встретил участкового милиционера с говорящим именем — Василий Запривода. Тот, как благородный человек, дал Леше наколку о том, что рядом с детским садом на углу Забелина и Хохловского есть старинное здание еще одного детского сада, который по сантехническим нормам был закрыт уже много лет. В этом здании, по легенде, во времена Хитровки был притон.

В то время во дворе, где сейчас стоят качели, был заросший сад. В сквоте жили четыре художника — Алексей Иванов, Николай Филатов, Андрей Ройтер и я. Все мы числились сторожами действующего детского садика.

В какой-то момент он набрал обороты: в «Детском садике» тусовались люди из Большого театра, все московские концептуалисты, музыканты, альтернативная мода и параллельное кино — два года тут было самое горячее место в Москве. Все, кто выдвинулся в начале 1980-х, перебывали в «Детском саду». И второго такого уже не было — потом у Петлюры было место, но там не было такого состава участников, градус пожиже, и монстры к нему не ходили. А здесь были все.

Пространство было крайне жалко использовать под жилье. И я нашел в конце здания детский туалет — там было пять маленьких толчков и окно с видом на крышу и столетнее дерево. Решив там жить, я засыпал унитазы песком, разрисовал бачки, сделал настилы, и там была такая романтика, что такого в моей жизни вообще больше никогда не было.

Выгнали нас после того, как в западной прессе начались публикации про «Детский сад». Потом уже выяснилось, что все это время мы были под колпаком, нас пасли и под видом друзей друзей или пожарных приходили люди из КГБ в штатском — им было удобно, что все авангардисты тусовались в одном месте. Но после большой статьи во французском журнале всех разогнали.

Завязка моей истории с «Детским садом» началась здесь, в этом окне. Устав жить дома, в коммунальной квартире, я начал искать место в районе, где бы можно было обосноваться. Обошел все, нигде ничего не нашел и, уже отчаявшись, пришел в этот дом, в котором мне тоже о-о-очень хотелось поселиться. Оказалось, что в его одиннадцатикомнатной квартире осталось только трое жильцов: одна старушка и две Аллы. И они нас пустили в пустующую комнату, совершенно бесплатно. Пустовала она потому, что за полгода до этого в Марьиной Роще был убит топором внук или племянник Троцкого, который жил именно здесь и практически повторил судьбу своего родственника. Когда въехали, поняли, что соседняя с нашей комната тоже пустует — при этом в квартире была система анфилад, то есть у нас с ней было сообщение. Мы аккуратно эту прекрасную комнату с двумя каминами заняли — соседи даже ничего не поняли. Я выставлял в распахнутое окно стол из снятой с петель старинной филенчатой двери, и мы пировали, глядя на сад через дорогу. И в какой-то момент, услышав стук скарпели, я понял, что там работает скульптор. Полез через забор, познакомился, Леша сначала очень напрягся, но потом понял, что все нормально, и стал звать меня в гости. В какой-то момент детскому саду на баланс передали еще несколько зданий, и нужно было найти еще трех сторожей, чтобы все ставки были заняты, — одним из них и стал я.

Я сторожил несколько объектов, в том числе Мебельинторг, который находился в другом конце моего дома, и это был самый кайф. Во-первых, там были образцы редких пород деревьев — бабанга, пупинга, черное дерево, красное — мне как скульптору было все это очень интересно. А во-вторых, во время дежурства я садился на балконе с видом на Морозовский сад и играл на гитаре.

Когда соседи узнали, что я занял вторую комнату и что к тому же у меня есть место в доме напротив, они расстроились, и однажды я, придя домой, увидел все наши вещи и рисунки лежащими у входа. Нас выселили.

Новая достопримечательность места: несколько месяцев назад кто-то поставил здесь велотренажер. Мне кажется, что это чей-то арт-проект. Каждый может прийти и потренироваться, три дня назад мы шли тут с моей маленькой дочкой и провели у него какое-то время.

Посещение различных культовых сооружений было одним из моих главных детских увлечений. Мне нравилось ходить в православные храмы поблизости, в синагогу и мечеть (из интереса). И очень нравилось в баптистской церкви, поскольку у них был орган, сами они люди очень приветливые и под орган поют красиво.

Из-за Инженерной академии имени Куйбышева по Воронцову Полю ходили дети всех африканских и восточных царей-королей — студенты. Огромные негры, азиаты, арабы, все в разных костюмах, красивой форме. По-моему, даже Каддафи здесь учился. С другой стороны улица заполнялась сотрудниками индийского посольства в ярких национальных костюмах и сари.

В академии учился известный генерал Карбышев, которого фашисты замучали, превратив в ледяную глыбу. А в моей жизни одним из самых важных людей был в какое-то время Порфирий Иванов, который разработал систему оздоровления и духовного совершенствования. Очень простую: два раза в день обливаться холодной водой, говорить всем «здравствуйте», не плеваться и т.д. Во время войны фашисты увидели Порфирия Иванова, который ходил в одних трусах на лютом морозе, и решили его испытать, так же как Карбышева. Возили его на мотоцикле по морозу, заливали ледяной водой... А он все краснеет и краснеет. И выдали ему грамоту о том, что он представляет интерес для мировой науки. Я иногда на этой же улице у своего дома, на пересечении Воронцова Поля с Садовым кольцом, ставлю живой памятник Порфирию Иванову, совершая обливания холодной водой.

За академией — усадьба. Ее двор примечателен тем, что в нем стоял первый частный памятник в Москве. Здесь была компьютерная фирма, и какой-то чувак, ее владелец, купил у Леонида Пурыгина бронзовую скульптуру — такую голую бабу с сиськами и крылышками. Совсем недавно она исчезла, когда дом перепродали.

Раньше ворота во двор были закрыты и из-за них доносился какой-то вой собачий и запах кроликов. Я никак не мог понять, что там такое. Когда началась перестройка, ворота открыли — и я понял, что здесь мучили зверушек: во дворе стояли контейнеры, забитые соломой и какими-то ошметками.

Территория здесь очень живописная — очень крутой склон к Яузе, почти все пространство которого занимает это НИИ, Индийское посольство и Институт имени Карпова. Вековые деревья, сады — фантастическая красота. Но попасть туда почти невозможно. Я однажды гулял по роще с этюдником, полез через забор, а в меня из автомата целятся — оказалось, это территория индийское посольство с обратной стороны.

Воронцово Поле раньше называлось улицей Обуха, теперь остался только переулок. Назван в честь знаменитого врача. Как-то раз я по улице шел, и бабушка стоит, читает название и говорит: «Обуха — это как, в честь топора, что ли?»

В переулке появилось первое в Москве граффити, которое сделали художники и поэты, ничего в граффити не понимающие, и провисело оно лет десять. В конце стены, на углу, был расстрелян очень важный петербургский авторитет Костя Могила. Он выходил из какого-то представительства Евросоюза, к нему подъехали два мотоциклиста и из АК его расстрелял. Лужа крови несколько дней тут была.

Самый зловещий дом в Москве, в котором хранятся мозги Ленина, Сталина, Маяковского и других, порезанные на колбасу. Сотрудники их фотографировали и слайды с негативами иногда выкидывали на помойку, на которой я их нашел. Негативы делали с сильным увеличением, и на них видно нейроны — там целые вселенные! Я потом эти слайды печатал и делал из них работы.

Дом 1934 года со знаменитой аркой, сюда селили семьи НКВД, насколько я знаю. Я в нем был, и жители рассказывали мне, что раньше там была какая-то принудительная вытяжка, чтобы люди не оставляли дела на столах. Бред полный!

Еще от дома деревья отклоняются, мол, им не нравятся жители. Хотя на самом деле это, конечно, из-за света.

В этом же доме жил академик Андрей Сахаров, Елена Боннэр очень хотела, чтобы богатый человек выкупил у нее эту квартиру и сделал там музей, но не успела. 

В этом доме я вырос и живу сейчас. Его строили пленные немцы, во время стройки обрушились леса и погибло много строителей. Фокус дома в том, что он состоит из двух частей: его левая сторона (которая считается другим домом и имеет свой номер 44) достроена на основе дореволюционной постройки, но сделано все так, что и не отличишь, хотя и внутри там все по-другому.

Сейчас практически не осталось жильцов, которые заселялись в дом изначально, две-три семьи только, но на моей лестничной клетке живут люди, которые меня помнят еще ребенком. Дом ведомственный, и в него заселялись те, кто работал в Министерстве черной металлургии.

Мой балкон выходит на Садовое кольцо — раньше на 7 Ноября и 9 Мая на Курский вокзал приезжали моряки и колонной шли через Воронцове Поле, а за ними шла демонстрация, и я, стоя на балконе, всегда принимал у них парад. А когда в СССР приехал Фидель Кастро, я повесил транспарант «Viva Cuba», он был виден всем и остался в хрониках. Этот же балкон присутствует в фильме Хуциева «Застава Ильича» — герой утром идет по Сыромятнической улице, и в кадре перед ним мой дом. Мне всегда нравилось представлять, что в фильме за окном сплю я и рядом со мной живые мама, папа, дедушка и бабушка. Папа, кстати, однажды поссорившись с мамой, в каком-то романтическом порыве перешел по карнизу (и держась руками за стену) от нашего балкона на балкон соседей.

Во дворе прошло все мое детство, автомобилей тогда не было, и мы здесь гоняли мячик все время. Смешно, что до определенного времени мне запрещалось подниматься в верхнюю часть двора. Наш дом — ведомственный, в нем жили чуть более привилегированные люди, а в той части двора — татары, хулиганы, другая жизнь совсем. Но на самом деле все дружили.

На крыше соседнего дома, за который архитектор Розенфельд получил сталинскую премию, находится первая любительская радиостанция, две такие мощные и стремно выглядящие антенны. Тревожная заставка фильма «ТАСС уполномочен заявить» начинался с этих антенн.