Красная швея

Миучча Прада больше всего на свете не любит давать интервью. Однако накануне открытия бутика Prada в Третьяковском проезде Алексей Асланянц все равно отправился на Неделю моды в Милан, чтобы побеседовать с модельером – новым героем совместного проекта «Афиши» и программы «Намедни».

1 марта 2002 года, Милан, угол улиц Антонио Фогаццаро и Джероламо Тирабоски. Начало шестого вечера. В четвертый раз за день начинает накрапывать мерзейший дождь. Толпа фотографов и операторов дожидается начала показа новой коллекции Прады. Число желающих попасть внутрь так велико, что Прада устраивает два дефиле – в шесть и в семь. Мое приглашение – на семь, так что мокнуть еще часа два. За нами никто не становится: один японец, как выясняется, занял очередь вообще всем своим соотечественникам, которые все прибывают и прибывают, выходцы же из других краев пролезают вперед еще под какими-то предлогами. Ближе к шести дождь прекращается, но через несколько минут начинается снова – в пятый раз за день.

Все разговоры в толпе – о том, кто пойдет на следующий показ, Philosophy Альберты Ферретти, и кто за кем будет стоять в очереди там. Пойдут все. С перекрестка Фогаццаро и Тирабоски слухи о предсмертной агонии модного бизнеса кажутся довольно преувеличенными – равно как и из очереди к окошку получения Tax Free в миланском аэропорту. Между тем большинство производителей prРt-И-porter еще до 11 сентября начали рапортовать о потерях. К концу года продажи Louis Vuitton MoСt Hennessy упали на 15%, Bulgari – на 6%. Потихоньку скупая последние два года акции Fendi, Helmut Lang и Jil Sander, Прада вдруг оказалась должна кредиторам миллиард долларов. Словами Тома Форда, дизайнера Gucci и Yves Saint Laurent, «11 сентября закончились девяностые» – десятилетие фетишистского потребления лейблов. Но уж внимание прессы модной индустрии пока еще обеспечено по-прежнему пристальное.

С приближением показа толпа фотографов заерзала. К охранникам подтянулось подкрепление – сдерживать натиск вооруженных увесистыми штативами людей. Прорвавшись внутрь, пресса теряет последние следы человеческого облика, яростно сражаясь за выигрышные места на отведенном ей стенде. Фотографы громоздятся на табуреточки, пристраивая камеры на затылки впереди стоящих. Во взорах телевизионщиков зреет убийство. Мне участвовать в этом побоище не позволили хорошие манеры, так что я очутился в самом последнем ряду, откуда и выхватывал небольшие фрагменты происходящего в маленькую дырочку между ухом одного сына Страны восходящего солнца и плечом особо рослого шведа. Швед попался крайне беспокойный и все время дергался, так что разглядеть хоть что-нибудь можно было, только постоянно вытягивая шею в разных, не предназначенных для этого природой направлениях. Еву Херцигову на подиуме я так и не углядел. Зато успел углядеть, как в конце показа на секунду высунулась из-за занавеса помахать ручкой сама Прада в сверкающей серебряной юбке.

После дефиле телевизионщики бросаются терзать сидевших в зале вопросами; вечно экстатические поклонники Прады (других у нее, кажется, и не бывает) захлебываются итальянскими превосходными степенями втрое больше обычного. Наутро газеты напишут, что это было самое революционное дефиле Миланской недели. Впервые за двадцать с лишним лет своей карьеры Прада показала женскую одежду, которую, несомненно, можно назвать sexy; самой ей якобы надоело выслушивать, что ничего такого у нее никогда не получится.

Удивляться тому, что Миучча Прада опять всех удивила, – дело неблагодарное. Вот в декабре она открыла бутик в Нью-Йорке, выбрав для этого худшее возможное место и время: последние несколько месяцев мало кто здесь был настроен на безудержный шопинг. Гигантский магазин, обошедшийся Праде в пятьдесят миллионов, спроектировал голландец Рем Коолхаас, наверное, самый великий из ныне живущих архитекторов. Помимо собственно продаж, напичканное мультимедийной техникой помещение можно будет использовать для театральных постановок (в молодости Прада одно время занималась пантомимой в стреллеровском Пикколо театро ди Милано). Злопыхатели, пророчившие проекту фиаско, были надлежащим образом посрамлены – за рождественский сезон благодаря этому бутику Прада избежала провальной потери продаж в США, грозившей ей еще осенью.

Но самое удивительное – то, что она вообще согласилась в 1978 году взять на себя семейную лавочку и превратила ее в чуть ли не самую успешную марку девяностых. Предприятие, основанное в 1913 году дедушкой Миуччи, Марио, и его братом, называлось Fratelli Prada, то есть «Братья Прада»: вывеска эта до сих пор красуется над единственным их магазином в миланском пассаже «Витторио-Эммануэле II». Занимались братья чемоданами да баулами моржовой кожи и несессерами из черепахового гребня – экипировкой пассажиров Восточного экспресса и прочих «Титаников». После войны вся эта старомодная роскошь покатилась по той же наклонной плоскости, что и Восточный экспресс, и к концу 1970-х, когда за дело взялась дедушкина внучка Миучча, перспективы семейной лавочки были тусклее некуда.

Представить себе человека, более далекого от чемоданов Fratelli Prada, чем дедушкина внучка, было довольно сложно. Как любой порядочный студент факультета политологии Миланского университета образца 1968 года, Миучча больше интересовалась коммунизмом и феминизмом, чем буржуазной роскошью. Что, впрочем, не мешало девочке быть, по воспоминаниям былых соратников, самой нарядной на любой демонстрации. По современной миланской легенде, на баррикады Миучча надевала исключительно Yves Saint Laurent.

Как бы то ни было, в 1978 году 29-летняя радикалка все же занялась семейным бизнесом и за двадцать лет превратилась в хозяйку империи стоимостью в полтора миллиарда долларов, названную журналом Time в числе тридцати самых влиятельных женщин Европы. Сохраняя при этом левацкие убеждения или их видимость: так, в прошлом году она устроила гигантскую вечеринку в Париже, в штаб-квартире изрядно поиздержавшейся французской компартии.

Сама она, когда после показа в Милане мне удалось задать ей пару вопросов в гримерной, ничего удивительного в таком обороте дел не увидела. Ну можно быть одновременно коммунисткой и акулой капитализма, феминисткой – и передать все руководство мужу, Патрицио Бертелли, исполнительному директору компании. А что тут такого? «Я вообще очень сложный человек, полный противоречий. Может быть, эти противоречия – и есть то самое главное, что лежит в основе моей работы».

Сложный человек, полный противоречий, – что бы это ни значило. Нелюбовь Прады к интервью легендарна. Вообще отказаться от разговора со мной ей не удалось, так что она твердо решила отделаться малой кровью: округлыми, ничего особо не значащими фразами отвечает на все вопросы прежде, чем я успеваю их задать. Один раз смеется. Один раз говорит: «Это сложный вопрос». Немножко для вида подыгрывает, но, в общем-то, совершенно непроницаема. Как Будда. Нет, магазин в Москве будет просто магазин, никаких Коолхаасов и спектаклей. Нет, я никогда не пытаюсь представить себе своего клиента; я делаю то, что мне кажется правильным. Прежде всего мои вещи должны нравиться мне, и если я хорошо делаю свою работу, скорее всего, то, что я делаю, понравится и людям. Да, я уже была в России, тринадцать лет назад, и теперь очень хочу вернуться. Тут единственное место, где Прада немножко оттаивает: «Я еду на открытие бутика, но вообще очень любопытно посмотреть, что у вас сейчас происходит. Я думаю, что в России сейчас много новой, очень сильной энергии. Мне об этом многие, кто недавно там был, рассказывали. Очень любопытно посмотреть».

17 марта с символической карты Москвы исчезнет гигантское белое пятно. Prada – последний левиафан прет-а-порте, не представленный еще в городе. Armani есть – чуть ли не самый огромный в Европе, FerrП есть, Versace есть, Fendi, Brioni, Dolce & Gabbana, Gucci есть. И показали в прошлом году одни из самых больших в мире цифр продаж для этих марок. При том, что на всей остальной планете эти самые продажи сейчас сильно упали, у Москвы, как ни странно, есть реальный шанс превратиться в крупную столицу потребления мировой моды. Превращение это завершится с открытием бутика, которого ожидали чуть ли не с начала девяностых. Последние три года главный редактор «Афиши» на каждой редколлегии (два раза в неделю) справлялся, мол, что слышно, не открывается ли наконец Prada. Последний пробел вот-вот будет ликвидирован.

На улице опять начинается дождь. Едва отъехав от Фогаццаро, таксист говорит: «Порка Мадонна», – и мы попадаем во внушительную пробку на какой-то тихой маленькой улочке, где и пробок-то быть не должно. Сквозь залитое дождем стекло видны только цепочки стоп-сигналов и мечущаяся под струями тень регулировщика. Похоже на аварию. Правда выясняется минут через двадцать, когда пробка трогается с места и мы проезжаем мимо разбегающихся по машинам японцев с камерами и табуреточками. Похоже, закончилось дефиле Ферретти. «Ну точно, показ, – призывает меня в свидетели таксист. – Как показ, так, помяните мое слово, вообще нигде не проехать».