«Да никому эти фотографии не нужны» Фотограф Пальмин о Чечне 70-х, подпольных художниках и лайках в фейсбуке

О первом фотоаппарате

Абсолютно все в моей жизни произошло случайно. Жена против слова «случайно», говорит — судьба, но я-то что могу поделать, если все и правда случайно. Вот и фотография возникла из ниоткуда. Я еще в Воронеже жил, на геолога учился, когда девица, в которую я тогда влюблен был, вдруг захотела купить фотоаппарат, а я почему-то взялся ее учить. Купил этой девице камеру «ФЭД». Было это в 1951 году. А в университете у меня был друг, генеральский сын, у которого дома хранились трофейные немецкие камеры. Я выбрал себе одну, начал снимать и тут же понял, что мне нужна еще одна, на этот раз собственная камера. Долго собирал деньги и купил еще один «ФЭД». И так с ним всюду ходил — он у меня, как ошейник, ­висел.

О рабице

Я в жизни много чего перепробовал: и геологом работал, и на телевидении, и в газете немного. Потом поступил во ВГИК, учился на оператора, переехал в Москву и работал в кинофотолаборатории Академии наук, директор которой меня всячески протежировал. Он и вывел меня на фотоклуб «Новатор», где я побыл года три и вполне успешно выставлялся как фотограф. У меня почти не осталось фотографий с тех времен. Разве что вот угол с рабицей. Я его снял в 1957-м — просто так, ни для кого. Я купил новую камеру и хотел попробовать, как она рисует. И попробовал. А потом эту фотографию в журнале «Советское фото» опубликовали, а на фотовыставке «Новатора» приз дали. Если уж говорить о том, какая из моих ранних работ мне нравится больше всех, — то этот угол. Она точно в моем настроении.

О елочных игрушках

Жил я в коммунальной квартире, и одним из моих соседей был жэковский слесарь. Он частенько заходил, чтобы трояк занять, — скромный такой малый, выпивал. И вот однажды приходит, а я сижу и какие-то фотографии обрезаю. «Так вы фотограф?» — спрашивает он. «Да нет, — отвечаю, — я кинооператор, ну и фотографирую немного». «А не хотите подзаработать? Тут одному скульптору помощь нужна». И пока он это произносил, я уже догадался, что он назовет имя Эрнста Неизвестного. Не могу объяснить — просто знал и все. И повел он меня к Эрнсту. А я притащил с собой всякую осветительную аппаратуру, черный бархат, еще какую-то хренотень. Снял что-то. Приношу через пару дней снимки, и Эрнст разносит их в пух и прах. Во-первых: нельзя подсвечивать бронзу с разных сторон. «Что ты мне елочных игрушек наделал?» Во-вторых: нельзя снимать скульптуру на черном бархате — пропадает масштаб. Я этот урок на всю жизнь запомнил. И если когда приходилось снимать что-то прикладное, всегда следил, чтобы не получились елочные игрушки.

О «Собачьем сердце» и «другом искусстве»

С художниками меня познакомил фотограф ­Валерка Евстигнеев. Мы с ним вместе работали на телевидении: он был автор, а я его редактор. Помню, буквально на второй день знакомства ­Валерка ни с того ни с его меня спрашивает: «Вы «Собачье сердце» читали?» Булгаков в те ­годы был еще запрещенный и ходил по рукам только в самиздате, поэтому я предусмотрительно ответил: «Нет, конечно». На следующий же день он приносит машинописную книгу. И вслед этому спрашивает: «А художники вас не интересу­ют?» Я спрашиваю: «Какие еще художники?» А он: «Ну эти самые». Ну и я догадался, что речь идет о Немухине, Рабине, Плавинском, Кабакове и прочих. Как-то мы их тогда называли — слово забыл. Да нет, какие нонконформисты? Мы и термина-то такого тогда не знали! Кажется, просто говорили «подпольные художники». Я начал ходить к ним чуть ли не каждый день, и вскоре они приняли за своего.

О «Листе художника»

В советские годы я работал за копейки — только ради того, чтобы не возникли сложности из-за ­тунеядства. Но жить-то на что-то надо было? И я придумал клеить альбомы про художников. Это уже был 1978 год, иностранцы какие-никакие в Москву потянулись, а про художников подпольных никто ничего не знал. Я начал клеить, как я называл, «Лист художника» на основе акварельных папок — 20 листов, 20 художников — и продавал иностранцам по 100 р. В одной статье мои альбомы ошибочно были названы «Окном в мастерскую». Я знаю, откуда эта ошибка взялась — к одному моему «листу» Илья Кабаков написал заголовок «The window into the studio».

О чеченских аулах

В Чечню я ездил в конце 70-х по заданию одного германского издательства, выпускавшего архитектурные путеводители. Вообще страшновато было. Это ж места, откуда людей репрессировали. Как там будут принимать, как там вообще к русским относятся — ничего не было известно. Но — поехал. Дали мне с собой список объектов, которые надо снять, и план местности c примерным маршрутом. Cначала попадаю в одно селение — погода плохая, снимать нечего. Решаю идти дальше — пешком. С собой один лишь старенький, еще со времен войны спальный мешок. Добрался до другого селения, переночевал у пастуха. Дальше хотел на автобус сесть, но автобус ушел, и я заночевал в деревне. На следующий день меня везет на машине какой-то милиционер. Едем, и вдруг останавливает нас абсолютно пьяный капитан: «Кто?! Документы!» Показываю паспорт, все рассказываю. А он: «Давай выпьем?» И дальше мы уже едем втроем. Во время очередной остановки капитан приводит меня к каким-то людям в дом, знакомит со всей семьей и напивается уже до чертей. Я измучился, вернулся в Москву. Но быстро понял, что Чечней я уже болен, — и через месяц снова туда поехал. Один прошел 50 км до Никароя (брошенный чеченский аул, откуда в 1944 году насильно вывезли всех жителей. — Прим. ред.) Кормился тем, что удавалось раздобыть. Дошел до границы с Ингушетией и шел бы дальше, но — жратвы никакой и курево на пределе. Вернулся с мешком пленок, а путеводитель так и не выпустили. Думаю, побоялись такой материал выкладывать. Там ведь отчетливо видно, что развалины вовсе не от времени, а от советских бомбежек — бомбили аулы, чтобы чеченцы не могли в них вернуться.

О глянцевых фотографиях

Хорошая фотография — это результат того, насколько глубоко ты погрузился в созерцание. Я всегда любил смотреть — на человека или на дом, неважно, — любил сам факт смотрения. Без этого хорошего снимка не сделаешь. Я вот сейчас листаю журнал и вижу, что вот фотография вроде бы глянцевая и снята профессионально, но нет в ней памяти места. Чувствуется, что человек просто захотел сделать красивый кадр, сделал его и тут же забыл, что снимал.

О современных фотографах

Архитектуру сегодня снимают очень много и очень хорошо. Вы мне верьте — я в курсе дела. Юрка (Юрий Пальмин — архитектурный фотограф, сын Игоря Пальмина. — Прим. ред.) третий год преподает в «Британке», и у него весь прошлогодний выпуск — это девицы просто потрясающие. Тем более сейчас архитектурные работы ­делаются быстрее — в техническом смысле. Конечно, раньше фотографировать было проще — город был менее загружен. Юрка вот только по утрам воскресений снимает, когда на улицах пусто. Да еще и с охраной домов приходится постоянно договариваться — разрешений добиваться. В этом смысле, конечно, фотографам стало сложнее.

О лайках в фейсбуке

Я ничего не снимаю с начала 2000-х. Последние годы сижу в родных Вешняках и привожу в по­рядок архив. Иногда думаю: зачем я все это снимал? Да они никому в жизни, эти фотографии, не нужны! Ну выложил я их в фейсбук на Flickr — и что? Ну лайкают их там — и что? Не ради же этого я снимал их в самом деле? Другое дело, что я живу в этих фотографиях. Существую в мире, который на самом деле не существует; существую с людьми, которых уже нет. И ведь если бы это еще были фотографии, которые можно в руки взять! А тут вообще — убейте меня, но я не понимаю, как они на экране появляются и где хранятся. Их нигде нет — они просто фантом.

Выставка Игоря Пальмина открывается в Центре фотографии им. братьев Люмьер 15 мая и продлится до 30 июня.