«Останкино» изнутри Как устроено российское телевидение

«Хорошее место Останкином не назовут», — сказал как-то в сердцах Константин Львович Эрнст, первейший сюзерен этих мест. По одной версии, когда-то тут был деревенский погост, по другой — пустырь, на котором закапывали самоубийц, «яко псов сущих». В любом случае понятно: ничего богоугодно­го из этой пляски на костях не может выйти по определению.

Главное здесь — Башня. Скрыться от нее невозможно, останкинская игла торчит отовсюду. Сотрудников телецентра это раздражает. Бывалые останкинцы обожают назначать «внешние встречи», ведь каждая поездка в центр — это маленький побег от всевидящего ока Башни. Те несчастные, которые о центре могут только мечтать, довольствуются рестораном «Твин Пигс», на месте которого раньше было здание общественного туалета. Чтобы в него попасть, надо перебежать улицу — уже иллюзия свободы.

Сама Башня почти необитаема — это просто гигантский ­передатчик. Любимого писателем Прохановым сравнения со шприцем избежать невозможно — слишком уж оно точное. Неправильно считать, что страна сидит только на нефтяной игле. Мы — полинаркоманы. Та часть россиян, которая не ощущает никакого прихода от нефтянки, плотно торчит на игле телебашни. Наркотическая субстанция, которой заполняется останкинский шприц, изготавливается по соседству, в доме №12 по улице Королева — телевизионно-техническом центре «Останкино», напоминающем по форме гигантскую гробницу.

Вокруг телецентра всегда роятся сумасшедшие. Они, как нищие, плотно облепляют вход в здание, только вместо денег пытаются выклянчить у вас пару минут внимания. Следующий круг — это зрители ток-шоу. Они без проблем проникают в холл, но вот пройти сквозь милицейский кордон удается не всем. Как правило, это школьницы или женщины за 40. Зрители гораздо хуже сумасшедших. В глазах у них совсем ничего нет, даже безумного блеска. Предел их мечтаний — увидеть себя на перебивке во время трансляции шоу. В перерывах между съемками они слоняются по телецентру, пытаясь взять автограф у первой подвернувшейся звезды. Я много раз видел, как, вырвав подписанную салфетку из рук знаменитости, зрители отходили в сторонку и спрашивали друг друга: «А кто это?»

В темном подвале рядом с лифтами — беспонтовое кафе «Олимп». То, что останкинский «Олимп» находится в ­под­земелье, очень символично. Значит, Аид должен располагаться наверху. Этажей здесь как раз тринадцать.

На первом этаже работают представители чисто мужских профессий: милиция, охранники, водители и операторы. Из дверей их каморок доносится запах сигарет и пота, слышатся соленые шутки и басовитый хохот. Почти все они — страстные автолюбители. Охранники готовы сутками рассматривать журнал «Автомобили и цены». Операторы и звукооператоры могут рассуждать о машинах часами — при этом любовь к технике ­сочетается у них с нетерпимостью ко всем остальным ­прояв­лениям реальности. К тем, кто работает выше, обитатели нижнего уровня испытывают классовую ненависть. Им все равно, что в телецентре нет пролетариата и эксплуататоров, лузеров и счастливчиков, что все здесь заживо погребены под одной могильной плитой — от верховного сюзерена до киргизских уборщиц в синих халатах.

Иногда внизу встречаются неплохие ребята (во всяком случае, гораздо чаще, чем наверху). Один молоденький милиционер, например, на ночном дежурстве всегда слушает The Strokes и страшно смущается, когда кто-нибудь узнает музыку. Другой, с виду мент как мент — усатый, рожа круглая, — на самом деле ужасно милый. Он каждый раз спрашивает, не привез ли я ему из-за границы значок. А я каждый раз забываю, и он по-­настоящему расстраивается. Мысль о том, что эта туша ­соби­рает значки, однажды после ночного монтажа растрогала меня до слез.

На втором этаже находятся студии. Перед началом съемок здесь творится черт знает что. В коридорах можно запросто увидеть, как худосочный батюшка флиртует с полногрудой ведьмой, депутат-коммунист стреляет сигарету у олигарха, а раввин-хасид травит анекдоты юному неонацисту. Между ними с листочками сценария в руках снуют одинаковые женщины без возраста — это редакторы ток-шоу, низшая каста останкинских работников умственного труда. Мир для них делится на випов (очень важных персон, то есть знаменитостей), полувипов (не очень важных персон, то есть родственников и любовниц знаменитостей) и просто людей (совсем неважных персон). Есть еще особая категория випов, которыми затыкают любые бреши в сценарии. Их называют «пионерами» — в том смысле, что «всегда готовы!»: люди вроде Отара Кушанашвили, Бориса Грачевского, Бари Алибасова или Константина Борового. Они существуют исключительно в эфирном пространстве, телевизор узурпировал их личности. Приглашать «пионеров» на шоу считается дурным тоном. Наиболее драматическая ­фигура — Амаяк Акопян. Его часто можно встретить в холле ­телецентра в ярко-красном пиджаке с накладными плечами и букетом цветов в руках. Редакторы ток-шоу, увидев его, ссутулива­ют­ся и стараются незаметно проскользнуть мимо, но это невозможно, потому что Акопян знает их всех в лицо. Он дарит им цветы, говорит комплименты и просительно заглядывает в глаза. Кажется, у него крашеные усы. Женщины без возраста тают и приглашают его на шоу, после чего получают по шапке от начальства.

Главное останкинское кафе «ТВ-Гурман» (ударение все ­делают, конечно, на первом слоге) наполняется работниками ближе к вечеру. Здесь в основном пьют, а питаются сплетнями. Нужно просто сесть за свободный столик и навострить уши:

— Говорят, у Петросяна сильнейшая депрессия. Бедняга ­сидит на паксиле…

— Говорят, доллар в январе рухнет. Мне Глеб Пьяных ­сказал…

— Говорят, Лолита как только ушла с Первого, сразу с кокаина слезла…

Встречаю оператора Мирного. Когда-то мы работали вместе: на Кавказе снимали под пулями, в Латинской Америке про­бирались в джунгли к шаманам, в Афгане бывали на маковых полях талибов — короче, под чем мы с ним только не работали. Потом он ушел на федеральный канал.

Мирный произносит то, о чем все здесь мечтают:

— Завтра увольняюсь!

— А не страшно?

— Страшно немного. Но здесь — еще страшнее...

Он рассказывает, что специально отрастил волосы, чтобы в Думу не посылали. Морды единороссов и ностальгический тренд — больше ничего снимать не дают. Увы, это правда. Я, на­пример, за последний год видел уже три фильма про то, как спился актер Бурков и от него ушла жена.

— Может, курнем? — спрашивает Мирный.

Для этого существует специальный этаж — назовем его «седьмой с половиной». Там на самой дальней двери надпись «Тихая зона». Мы зовем это место Тихуаной, а мои приятели с ТВЦ — Интерзоной.

— Ты знаешь, — говорит, затянувшись, Мирный, — на нашем канале в информации тоже разные люди работают. Есть и нормальные ребята. Просто они иногородние, им тоже выживать как-то надо. Вот есть один корреспондент — в Думу ездит в пид­жаке и в майке с Бобом Марли. Дома — огромный ямайский флаг. Музыку всякую старую прикольную слушает. Утром Дума, вечером дунул. Но я так больше не могу. Ухожу сериалы снимать.

Мы вспоминаем успешных беглецов. Мегердичев когда-то монтировал сюжеты, теперь снимает блокбастеры. Меликян, бегавшая с кассетами на программе «Дачники», выдвинута в этом году на «Оскар». Но сбежать с концами почти невозможно. Большинство, побарахтавшись в житейском море, ­возвращается в родной склеп.

После визита в Тихуану передвигаться по «Останкино» особенно жутко. Бесконечные темные коридоры, линолеум в разводах, лампы дневного света, трубками которых, как венами, опутаны потолки. Цвет ламп меняется от бледно-желтого до фиолетово-голубого, но с неизменным оттенком мертвечины. Некоторые из них мигают, издавая предсмертное потрескивание. Эти коридоры напоминают старую компьютерную игру Half-Life, «Полужизнь», ту ее часть, где по мрачным лабиринтам подземной лаборатории бродят понурые зомби, отчаяв­шиеся найти выход. У нас полредакции рубились в Half-Life. Думаю, не я один представлял себе, что ношусь с автоматом по «Останкино».

Здесь все, как один, уверены, что работают в зоне повышенной радиации. Еще бы! Помимо кучи передатчиков здание напичкано профессиональной электроникой, и каждый включенный аппарат создает свое электромагнитное поле. Мы живем в этих полях как радиоактивные мышки-полевки.

Стереотип о том, что в «Останкино» находиться вредно, проник даже на самый высший уровень. Владимир Путин, ­посетивший аппаратную НТВ по случаю 15-летия канала, произнес: «Вот у вас корреспонденты все такие стройные, а руководство упитанное. Говорят, это от радиации, но я что-то сомневаюсь».

Пряча глаза, поднимаюсь в лифте вместе с «орками» — ­думскими корреспондентами. Военная выправка, бордовый галстук. Один другого спрашивает: ты чего такой мрачный? Тот отмахивается: «Да ну, личка заела». «Личка» — это личная жизнь. Еще вместо слова «последний» они всегда говорят «край­ний»: «в крайний раз» или, например, «Купи мне сигареты, а то у меня крайняя осталась». Армейская суеверность очень не идет к их лощеным физиономиям. «Орки» тоже любят ­хорошие автомобили, но в отличие от обитателей нижнего уровня могут их себе позволить.

Из открытых дверей аппаратных, расположенных на 9-м этаже, доносятся шумы монтажа. Вот играет тема из ­фильма «Амели» — значит, мастерят очередную слезли­вую мелодраму. В соседней аппаратной дрожащий женский ­голос, кажется, сейчас сорвется на рыдания: «Трехлетняя Даша очень любит рисовать. Вот только карандаши ее не слушаются. У девочки врожденная патология…» Маленькие девочки приносят большие рейтинги. А вот хорошо знакомый загробный голос: «Даже бывалые оперативники… Родители долго не могли прийти в себя от шока… На теле девочки буквально… Нелюдь вернулся». Играет леденящая кровь музыка. Монтажер и корреспондент выходят покурить. «Видел последнюю импрезу?» — «Да ну, фигня. Вот аудюха новая — это тема…» Тут из двери напротив начинает орать какой-то жизнерадостный придурок, будто бы развлекающий на утреннике группу дошкольников-олигофренов: «Приехав на вечеринку, Влад Топалов сразу достал из брюк свой… пригласительный билет. В тусовке ходят слухи, что у Влада Топалова очень большой… новый автомобиль. Давайте спросим у его юной спутницы, ­какого же размера у Влада…»

Я бегу из этого ада обратно в лифт, который довозит меня до двенадцатого этажа. Если подняться по лесенке, оказываешься в полутемном коридоре с низкими потолками. Это последний, тринадцатый этаж. Здесь всегда безлюдно. Среди техниче­ских служб изредка встречаются офисы программ. Вот табличка «В мире людей». Раньше в этом узком и длинном помещении, напоминающем плацкартный вагон, обитало шоу психотерапевта Курпатова. Бывшая сотрудница программы рассказывала мне, что в дальнем конце комнаты есть крохотный чулан, в который можно войти, только сильно пригнувшись. В углу его расположена раковина, а рядом — вечно запертая дверь совершенно лилипутских размеров. Однажды ночью, заглянув в чуланчик, моя знакомая обнаружила там жутковатого вида ­ста­руху, которая мыла в раковине рыбу. При появлении девушки бабуля неожиданно прытко юркнула за дверь и заперлась на замок, оставив после себя сильный запах тухлятины. Возможно, это был тот самый призрак, о котором в «Останкино» ходят легенды. Достоверно известно, что незадолго до смерти о встрече с привидением старухи рассказывал Влад Листьев. Я замираю перед закрытой дверью. Собравшись с духом, берусь за ручку. Холодный металл обжигает пальцы. Вновь вспоминается игра Half-Life. В самом конце там нужно одолеть ­крохотного уродца по имени Нихилант, чтобы сквозь разлом в пространстве на Землю перестали просачиваться монстры, превращающие людей в зомби. Проблема в том, что для победы над Нихилантом нужен запас в несколько жизней. Именно этого мне всегда не хватало.

В небольшой зоне отдыха перед лифтами на пятом этаже чаще всего собираются работники дирекции праймового вещания НТВ, создатели таких запоминающихся передач, как «Программа максимум», «Русские сенсации», «Главный герой»

Большинство цехов находится на втором этаже, рядом со студиями. На фотографии — костюмный цех

В живописном цеху делают декорации для передач.

Скоростной центральный лифт — место нежеланных встреч сотрудников телецентра и основной способ передвижения по зданию.

Музей «Останкино» находится у входа в здание телецентра. Напротив был музей подарков программы «Поле чудес», но теперь он переехал в отдельное здание.

Люди в петляющем тоннеле между корпусами «Останкино» слышат шаги идущих навстречу, но не видят их до самого последнего момента.

Лампа в холле Московского института телерадиовещания «Останкино», который тоже находится в здании телецентра. Лампы в «Останкино» издают очень характерный гул — главное звуковое сопровождение при передвижении по зданию.

В живописном цеху работают не только живописцы

Холл «Останкино» похож на зал ожидания в аэропорту, только здесь ждут не рейса, а шанса попасть в массовку на какое-нибудь телешоу.

В октябре 1993 года в перестрелке у главного входа в телецентр погибли десятки человек.

Комната звукозаписи, дубляжа и озвучивания передач.

Каждый желающий попасть на телешоу должен выстоять в нескольких очередях. Это последняя очередь на передачу Андрея Малахова «Пусть говорят».

Весь реквизит передач хранится в специальном цеху. Для кукол из «Спокойной ночи, малыши» отведена отдельная стена.

Дмитрий Дибров и Александр Панкратов-Черный в коридорах телецентра

Останкинский пруд — часть усадьбы Шереметевых, которая была знаменита своим крепостным театром. Выбор места для постройки телецентра многие низкооплачиваемые работники «Останкино» находят неслучайным

Работая в «Останкино», сложно делать что-нибудь еще просто так, для души. Поэт Тимур Кибиров (не на фотографии), проработавший в межпрограммном эфире одного из центральных каналов несколько лет, по его собственному признанию, не написал за это время ни строчки