Охота на пиранью

Пиранья ловится довольно просто — была бы леска, крючок и мясо с кровью. Опускаете наживку в мутную, цвета кофе с молоком, воду и попытки с шестой-седьмой вытаскиваете небольшое скалящее зубы чудовище. От рыбной ловли несколько отвлекают бабочки (садятся прямо на глаза, застя свет) и крупные попугаи (орут прямо над головой, режа слух).

Я ловил и тут же отпускал эту самую пиранью обратно в приток Амазонки просто для того, чтобы чем-нибудь заняться. Потому что в джунглях обязательно нужно чем-нибудь заниматься. Тропический лес нужно либо вырубать, либо спасать, иначе говоря, как-то с ним взаимодействовать; самому становится либо хуже, либо лучше. Город можно созерцать сколь угодно безучастно. Джунгли сами толкают на действие. Практически как в сериале «Lost».

Я провел несколько дней в перуанских джунглях, где река упругой анакондой вьется среди мокрого, горячего леса. Здесь быстро понимаешь, что русский, например, климат, в сущности, совсем неплох. Согласно народной молве, в аду жарко. Данте писал, что там, наоборот, холодно. Проведя хотя бы одну ночь в лесной хижине, лишенной электричества (а как следствие — вентилятора), легко догадаться, что в аду ни то ни другое. В аду — стопроцентная влажность.

Джунгли для белого человека — это в некотором роде материализация духов. Все, что тысячу раз демонстрировалось в книжках и кинолентах, существует на самом деле — и страшно кусающиеся гигантские муравьи, и паутины размером с хороший гамак, и тарантулы, и броненосцы, и капибары, неподвижно сидящие по берегам реки и похожие на смесь сфинкса с мочалкой. Из земли торчат деревья столь странной формы и консистенции, что впору числить их по ведомству не флоры, но архитектуры. Иные стволы напоминают неотесанные мраморные глыбы, другие — сторожевые башни, в полой сердцевине легко помещается несколько человек. Практически как в сериале «Lost».

Если заблудился в джунглях ночью, выход один — прижаться спиной к дереву и молча ждать рассвета, глядя на звезды: звезды — единственное, что связывает тебя с обыкновенной жизнью. Впрочем, кроны деревьев иногда образуют столь густой покров, что за ним звезд не видно. Тогда можно утешать себя мыслью о кайманах. Им-то еще хуже. Они валяются по берегам рек в кромешной темноте, в непролазной грязи — маленькие, жуткого вида, скрюченные в позу вопиющей, казалось бы, бессмыслицы. Но джунгли учат другому. Здесь нужны абсолютны все.

Леса Амазонки поражают осмысленностью изобилия. Здесь все взаимосвязано и все имеет первостепенное значение. Все служит не укрытием, так едой, не снадобьем, так камуфляжем. Эта трава спасает от яда змеи, тот лист заживляет переломы, стебель под левой ногой действует как виагра. Все перенасыщено, даже обыкновенный сухой лист валится с ветки шумно, как гроб в могилу. Жизнь большого города тоже по-своему перенасыщена, но это изобилие супермаркета, то есть изобилие результата, в котором участвуешь только очень-очень опосредованно. Джунгли — это изобилие процесса, в который хочется встрять. Практически как в сериале «Lost».

У Александра Беляева когда-то был рассказ про ученого, который бросился в девственный лес за бабочкой и там потерялся. В детстве я сам довольно много бегал за бабочками по лесам средней полосы России и с высоты собственного опыта считал подобный сюжетный ход художественным преувеличением — не бывает настолько манких чешуекрылых. Оказалось, бывает. Местные называют ее «голубая молния». Энтомология присвоила ей титул morpho rhetenor. Ее манера летать (как правило, не ниже шести метров над землей) самой природой рассчитана на то, чтобы сводить с ума. Она рассекает теплый воздух ослепительными зигзагами, это как 25-й кадр какой-то наивысшей сути. Возможно, это самое красивое, что я видел в своей жизни. И лучшее, чем джунгли в состоянии наградить человека, — это как раз способность к сокрушительному инстинктивному преследованию чего-то важного. Нужно догнать, приблизиться, дотянуться. Надо, короче, что-то делать.

Практически как в сериале «Lost».