Новая жизнь городов Чарлз Ренфро о парке Хай-Лайн, огромных пузырях и неприятии людьми концептуально

• С тех пор как я увидел фотографии «Облака» — павильона для выставки 2002 года в Швейцарии, конструкции на озере, окруженной паром, — я считаю ваше бюро символом современности в архитектуре.

• То, что мы делаем, конечно, отвечает духу времени, но мы для себя так задачу не формулируем. Для нас скорее важен эффект неожиданности, который возникает при взаимодействии наших объектов с городским контекстом. Каждый раз мы стараемся вытянуть некий потайной, глубинный смысл и из самого участка, и из проекта как такового. История места, история заказчика, функция здания — нас интересуют скрытые элементы, непроговоренные мотивы. Вот сейчас мы участвуем в конкурсе на парк в Зарядье — и изучаем фундамент здания, которое стояло на этом месте раньше, проект здания, которое хотел построить Сталин; исследуем, что думают и говорят москвичи по поводу этого места. Именно поэтому наши работы нельзя описать только фотографиями — их подоплека раскрывается со временем. Мы вообще много работали не только с архитектурой, но и с кино, и с инсталляциями, и другими видами искусства, в которых временное измерение очень важно.

• Вы считаете, что неожиданность и даже непонятность для публики — это достоинство архитектуры? Она должна быть непонятной, как современное искусство?

• Когда вы работаете с общественными зданиями, то вы неизбежно должны следовать определенным правилам, иначе вы просто не сможете ни о чем договориться с теми, от кого зависит будущее проекта. Некоторые ожидания есть всегда — вопрос в том, следуете ли вы им впрямую или пытаетесь их как-то проанализировать, как-то с ними поиграть. Вот вы упомянули «Облако» — в данном случае мы работали с визуальным эффектом. Это всегда очень интересно: зрение — это главное из пяти чувств; а что если перевернуть привычные рефлексы с ног на голову, выдернуть зрителя из зоны комфорта? Разумеется, архитектура может быть странной, неприятной, даже дискомфортной — но при этом люди должны ее принимать и понимать независимо от их образования и интеллектуальной подготовки. Мы за концептуализм, но против зауми. И мы точно не стараемся сделать так, чтобы люди почувствовали себя тупыми, столкнувшись с нашей архитектурой.

• То есть когда вы в Вашингтоне хотели вставить гигантский надувной пузырь внутрь круглого двора Музея Хиршхорна…

• Этот проект как раз отменили недавно.

• Переборщили с неожиданностью?

• Ну как вам сказать… Конечно, Вашингтон очень консервативен в этом смысле. Но важнее все-таки было то, что для музея это оказалось слишком дорого. Во всяком случае нам отказ мотивировали так. Архитекторов же вообще чаще всего обвиняют не в том, что они совершают какие-то преступления против эстетики или морали, а в том, что «слишком дорого». А жаль, что не вышло. Там как раз получилось поиграть со смыслами. Архитектура Вашингтона — вся про монументальность, купола и колонны; пузырь — это тоже с некоторой точки зрения купол, но при этом — временная конструкция, лишенная вот этой вот основательности, пафоса. С другой стороны, это шар, надутый горячим воздухом, а в Вашингтоне полно надутых персонажей, которые только и делают, что обогревают воздух лозунгами и декларациями. Это шутка, но мы часто так шутим.

• Недавно отменили же и ваш проект «для простых людей» — парк в Абердине, и тоже под предлогом дороговизны.

• Да, печальная история. Парк в Абердине был очень похож на московский парк в Зарядье, в конкурсе на который мы участвуем: центр города, много культурных смыслов, с которыми очень интересно работать. Город провел референдум по поводу нашего проекта, мы потратили массу сил на то, чтобы убедить жителей в том, что он хороший. Выступали с презентациями в университете и в музее, дали кучу интервью. И референдум решил, что парку быть. Но потом началась политика — в городской совет избрали лейбористов, которые не любят тратить деньги на такие вещи.

• Вы убеждали жителей голосовать за вас, хотя сами говорили как-то, что общество не может конструктивно участвовать в деятельности архитекторов.

• Не совсем так. Меня скорее смущает катастрофический рост «специалистов» по архитектуре и урбанистике. Профессиональной профильной журналистики ни в США, ни во всем мире практически не осталось. Проблема в том, что никто не платит сейчас людям за то, чтобы они разбирались в предмете профессионально. Кажется, что это свобода — когда обычные граждане могут писать в блогах, высказывать свое мнение. Но в результате люди, которые учили историю, оперируют фактами, знают архитекторов и могут аргументированно защищать или критиковать какие-то архитектурные или урбанистические решения, остаются не у дел. И это очень большая потеря.

• Но ведь это происходит, потому что всем стало очень интересно, что происходит с городами, всех это волнует. Разве это плохо?

• Не смешивайте одно с другим. Да, всех волнует, но разве это связано с падением качества журналистики? Единственная связь, которую я тут усматриваю, — это то, что фокус смещается от архитектуры к урбанизму в целом, это более широкий угол зрения. Интерес к городам действительно растет, как и количество самих городов. Хотя вот недавно вышла очень интересная книга Вишаана Чакрабарти, который доказывает, что не города растут, а пригороды. Все больше людей живут в отдельных домах, а это нездоровая ситуация — так гораздо быстрее тратятся ресурсы.

• Этот подъем интереса к урбанизму сделал вашу работу интереснее?

• Да, конечно. Мы теперь в каком-то смысле воспитываем общество. Парк Хай-Лайн, например, — это совершенно новый опыт в области общественных пространств. При его строительстве использовались материалы, которыми никогда до нас так не пользовались, — например, стекло или очень деликатное освещение. Все боялись, что люди не поймут этого, что все поломают или разобьют в первые же дни. А вышло ровно наоборот, парк дико популярен. Хотя поправку на уровень культуры все равно надо делать. Мы вряд ли бы смогли построить «Облако» в Америке, там нет такой утонченной публики.

• Кажется, что есть два типа архитекторов — одни много думают и высказываются и делают единичные интересные проекты. А другие просто много строят и не парятся. Вы, похоже, из первых.

• Мне не очень нравится эта классификация. Есть большая разница между теми, кто строит много, работает в больших бюро, и теми, кто занимается в основном концептуальными, исследовательскими проектами, вырабатывает новое знание. Это да. Но между этими двумя полюсами обязательно должна быть связь, потому что теоретикам нужно знать, что происходит в реальном мире, где главные действующие лица — крупные девелоперы или люди, строящие частные дома. А им, в свою очередь, важно уметь по-новому смотреть на то, что они делают.

• При всем вашем передовом подходе вы делаете много моделей, что сейчас, вообще-то, не очень распространено. Зачем это вам?

— Как раз в этом смысле мы довольно старомодные архитекторы. Нет ничего лучше эскиза, нарисованного от руки, или хорошо сделанной модели. Это помогает понять главную идею проекта. Да, в целом сейчас и правда делают больше компьютерных моделей, чем реальных. А мы все равно верим, что надо посмотреть на вещь в трех измерениях, посмотреть, как она ведет себя в пространстве, — только тогда можно понять, какой она будет в реальной жизни.