Ночь на Земле: 22.00 – 04.00
За два месяца исчезло около десяти ночных клубов. Снова закрылся Virus, умерли «Бедные люди», почил «Граммофон». С жарой опустеет еще добрая половина заведений. Выживают сильнейшие. Воскресший прошлой осенью Hungry Duck, где собираются самые дружелюбные девушки города, открывшиеся в декабре Circus и «Джусто», куда простому смертному ни за что не попасть, существующий полгода «Проект О.Г.И.», где много дешевой водки и художников. «Афиша» решила исследовать важнейшие тенденции в московском клубном бизнесе. В ночь с 12 на 13 мая журналисты Михаил Брашинский, Алексей Казаков и Валерий Панюшкин отправились в клубы трех разных категорий. Панюшкин посещал заведения, ориентированные на сексуально раскрепощенных посетителей. Казаков изучал закрытые великосветские клубы. Брашинский выпивал в альтернативных клубах с богемными завсегдатаями и демократичными ценами. Они сообщались друг с другом при помощи пейджеров и все тщательно документировали.
Панюшкин : 22.00 : клуб Hungry Duck : Взяли 200 рублей за вход. Обыскали. Огромного роста афро-американский красавец Джонни вылез, сложившись пополам, из гардеробного окошечка. Он в Hungry Duck типа управляющего.
– Джонни, привет!
– Вау! Привьет! – пританцовывания, похлопывания, экстатические ладушки – поведение, свойственное баскетболисту НБА, забросившему мяч в корзину.
В зале совершенно темно. Мужской стриптиз «Дилан-шоу». Голые мужики вытаскивают на барную стойку девушек и снимают с них лифчики. Девушки временно стесняются. Одна, одетая в черную комбинацию, сама машет Дилану, дескать, тащи на стойку и танцуй со мной. Голый Дилан пытается снять с девушки платье.
– Не раздевать! – говорит девушка.
И видя все же, что Дилан настаивает, девушка кусает его за яйца зубами. Ужас. От Казакова приходит сообщение: «Пью саке, разговариваем об антиквариате. Рядом ангелы с барбадосским загаром».
Казаков : 22.00 : клуб «Джусто» : За спиной падает микрофонтан. Слева – седой в кожаной куртке, кажется, от Хельмута Ланга, ест суши. Копия Илоны Сталлер тем временем сует ему язык в ухо. У меня 250 долларов, и я заказываю зеленого чаю и салат из японской лапши. Есть палочками японскую лапшу невозможно. Палочками возможно ронять лапшу на брюки. Вилку попросить тоже невозможно. Потому что они все за мной наверняка подсматривают: и раскаявшийся бандит – хозяин спортклуба, и первый владелец «Феррари» в Москве, и два антиквара, и седой в Хельмуте Ланге. Неприлично пищит пейджер. Это Брашинский с идиотским сообщением: «У нас тут все свои».
В зал загоняют двенадцать совсем юных манекенщиц. Все столики заняты. У барной стойки толпа. Я, за столиком на шестерых, похоже, лишний. Две роскошные женщины в бриллиантовых браслетах, серьгах, диадемах, кольцах явно устали стоять. Приглашаю. Они с охотой садятся и немедленно заказывают: сливовое вино, Hennessy ХО с тоником (!), дюжину сашими, еще роллы, что-то из осьминога, морского гребешка, суп мисо, саке для меня, пачку сигарет и копченого угря. С тревогой пью саке.
Брашинский : 22.00 : клуб «Дом» : Тут все свои. Своих четверо. Поэт Рубинштейн, художница Вальдрон, ее муж Саймон и я. Закончился концерт саксофониста Чекасина. Пьем водку по 15 рублей из пятидесятиграммовых баночек. Я проталкиваю внутрь дольку лимона, что делает невозможным дальнейшее использование сосуда. На меня кричат. Нежно. Разговариваем, о чем своим и положено. Ни о чем. Подруга Гитлера Лени Рифеншталь, генеалогия, плохие зубы – мы с поэтом Рубинштейном всегда об этом разговариваем. Меня кто-то щекочет за бедро. Это пейджер. Я к этому не привык. Сообщение от Панюшкина: «Она укусила Дилана. Знали бы вы куда». Какая мерзость.
Подходит Чекасин. Говорит, что с каждым бэндом у него своя музыка. Он маленький, с острыми глубокими глазами. Видно – гений. Явно многое повидавший.
И выпили.
Так можно до бесконечности. «Пошли отсюда, – говорю я. – Тут и так все свои». «Давно пора», – соглашается Рубинштейн. Как поэт он известен своей краткостью.
Панюшкин : 22.30 : Hungry Duck : Девушки поглощены стриптизерами так, что даже пищат. Нет абсолютно никакой возможности флирта. Смотрю как идиот на голого мужика в пионерском галстуке. Пиво отвратительное. В туалете очередь. Кто попьянее – писает прямо в рукомойник. Печально выпиваю в углу, пока наконец:
– Вуд ю лайк ту дэнс? – говорит тоненькая девушка с китайским разрезом глаз. Хорошенькая, между прочим, только замученная. Зовут Аня. Работает в банке. Уверена, что я американец. Я угощаю Аню пивом, и она рассказывает:
– Вообще-то у меня редко бывают мужчины, которые мне нравятся. Обычно я нравлюсь им. А мне нравится, что я им нравлюсь. Ну быть обожаемой, понимаешь?
– Понимаю.
– А когда мужчина мне нравится, очень редко, я подхожу и знакомлюсь сама.
На случай моей непонятливости Аня добавляет еще:
– Так что у тебя есть шанс.
Обнимаемся на столе. Я рассказываю Ане, что ровно в полночь должен уйти.
– Как Золушка?
– Абсолютно. Иначе у меня все превратится в тыкву. Ты расстроилась?
– Красивая история. Мужчина понравился, снял и в полночь растворился.
От Казакова приходит сообщение: «Пересели в соседний зал. Слишком громко журчал фонтан». Бедная Аня.
Казаков : 23.00 : «Джусто» : Если она закажет еще один Hennessy ХО с тоником (!), никаких 250 долларов не хватит. Мимо проходит группа совсем юных манекенщиц. «Девочки здесь постоянно меняются, – говорит одна из роскошных женщин, – а вот мужчины – всегда одни и те же. Те, кто был пять лет назад, по-прежнему здесь. Правильных людей в Москве всего пятьсот, максимум – тысяча». Подходит мужчина во френче от Kenzo. Он занимается пельменями и высокими технологиями. Правильный человек. Роскошные женщины с ним целуются. Я тоже ему очень рад. Мужчине не нравится, что фонтан слишком журчит, я ему тоже не слишком нравлюсь. Его пересаживают в соседний зал, он забирает с собой роскошных женщин, недобро вздохнув, зовет и меня.
Мне рассказывали, что стены в местных туалетах сделаны из гранита, что ручки – от Филиппа Старка и что там происходят массовые оргии. Проверить не удается, потому что вот уже десять минут заперто.
Пока я ходил смотреть туалет, мужчина, контролирующий пельмени, исчез. Роскошные женщины беседуют о том, какие все-таки скоты – эти личные водители и прислуга. И о том, что философия Альберты Феретти по приезде в Милан оказалась одеждой, которая очень плохо сшита. Я считаю в уме. Сбивает Брашинский с очередным сообщением: «Меня, оказывается, здесь все знают. Даже страшно». Мне тоже страшно. После исчезновения мужчины шансов расплатиться – ноль. Плевать. Девушки зовут ехать в Circus. Плевать. Прошу счет. Официантка ушла за моей смертью. Вернулась через минуту: «Ваш счет уже оплачен». Какие же здесь все-таки милые и правильные люди. И как же приятно ехать с двумя роскошными женщинами в Circus.
Брашинский : 23.30 : «Китайский летчик Джао да» : И выпили. Закусил сырным супом рублей за сорок. Как платил – не помню.
Сижу с незнакомыми. По преимуществу – девушками. Рядом девушка Лариса, журналистка. О чем мы с ней говорим – не помню, не потому, что пьяный, а потому, что в нашем разговоре важна не тема, а факт. Какая разница. Главное, происходит общение. Весьма интенсивно.
И выпили.
Рядом другие девушки. Мы знакомимся. Но так, не до конца. Говорим ни о чем. Общаемся. Через десять минут – все свои. Играет свердловская группа «Смысловые галлюцинации». Крестный папа уральского андеграунда, художник Саша Шабуров, рассказал мне, как некоторые из них отсидели в исправительно-трудовой колонии, потому что украли из консерватории рояль. За такое могут сесть только хорошие люди. Тут вообще всегда играют музыку хороших людей. Как и положено, когда все свои. Сам Шабуров, кстати, говорят, вставил себе новые зубы на деньги Сороса. Выдал за художественный проект. Не сел.
И выпили.
Щекотание у бедра уже не пугает. Даже приятно. Я жду, пока оно само успокоится. Это Панюшкин: «Она засунула руку мне в штаны». Какая мерзость! Мой друг, кинематографист Костя Мурзенко (который как всегда появился так, что никто и не заметил, а он уже здесь), уверяет, что нам нужно срочно ехать в «О.Г.И.», потому что там есть сигареты «Голуаз». К тому же мы там встретим знакомых. «В большинстве своем они люди неприятные, – говорит Костя. – Но зато появляются сами собой, и тем милы».
Панюшкин : 00.00 : Papa John’s : Взяли 150 рублей. Охранник на входе, протягивая синий билетик, пояснил:
– Фри бир.
Какого черта, они действительно все принимают меня за иностранца? Иду по танцполу. Отвратительная толкотня. Низкие потолки. Подымаясь на ступеньку, два раза бьюсь головой. От Hungry Duck Papa John’s невыгодно отличается отсутствием барной стойки или сцены. Девушек не видно. Снимай – на кого наткнешься. Высокорослая блондинка хватает меня за руку и заставляет танцевать.
– Я знаю, ты хочешь!
Еще немного – и посетители станут пить не помню какой напиток из девичьих пупков. Девушку зовут Света. Она говорит:
– Ты сначала мне очень нравился. Но я поговорила про тебя со своей подругой, – мы при этом танцуем под музыку «Мамбо италиано», и моя рука у нее в штанах. – Подруга сказала, что ты – отстой.
– Подруга права.
– Нельзя быть таким валенком. Ты должен за мной ухаживать.
– Чтобы ты капризничала?
– Ты просто абсолютный отстой.
– Пойдем отсюда?
– Пойдем.
От Казакова на пейджер: «Борис Моисеев разбирается с охранниками между вторым и третьим уровнем «Циркуса», мы наблюдаем за ним сверху». Ах, Света, видала бы ты отстоев.
Конкурс «Мисс Мокрая майка». Девок одевают в специальный белый трикотаж и поливают водой.
– Снимай, – стонет этот их толстый лысый ведущий во время показательного танца победительницы. – Снимай!
Мисс Мокрая майка изо всех сил рвет на себе трикотаж. Под ним – ничего нового.
Казаков : 00.30 : Circus : У входа очередь. Главное – в нее не вставать, а идти сразу к охране. Какой-то югослав дружески хлопает по плечу: «Этого парня я знаю – проходи». Роскошные женщины уже внутри. На полу – лепестки роз. Вчера был день рождения у Синиши, хозяина клуба, и лепестки разбрасывали из ветродуев. В зале толпа. Одна из роскошных женщин говорит, что на первом уровне самые низкие цены и что надо двигаться дальше. Проходим сквозь огромное зеркало. На втором уровне, конечно, гораздо приятнее. Но они говорят, что хоть цены здесь вдвое выше, лучше идти дальше. Проходим сквозь очередной кордон и поднимаемся по лестнице. Мы на третьем уровне. Третий уровень делится в свою очередь на подуровни 3.1 и 3.2: на тех, кто стоит, и на тех, у кого заказан столик. Мы сидим. Это самый безболезненный переход. Цены из-за него не поднимаются. Подуровень 3.2 тоже делится. На сектора 3.2.1 и 3.2.2: на тех, у кого столики ближе к танцполу, и на тех, у кого в углу. Мы находимся где-то примерно в секторе 3.2.1.1/2. С ценами здесь все в порядке: чай стоит около ста пятидесяти рублей, фрукты – три шестьсот, сколько стоит коньяк, лучше не вспоминать. Роскошные женщины заказывают Hennessy с яблочным соком («Этому меня как-то научил Морис Хеннесси») и говорят, что есть еще четвертый уровень – закрытая ложа на десятерых. Но мы туда не пойдем. И это очень хорошо. Еще очень хорошо спускаться до гардероба и заново проходить все уровни вплоть до 3.2.1.1/2 без чужой помощи. С третьей попытки у меня получилось идеально. И даже югослав Жора, распорядитель третьего уровня, в виде бонуса мне приветливо улыбается. Пока я учился проходить уровни, за наш столик подсели нефтяник и владелец сети парикмахерских. Роскошным женщинам не до меня. Остается изучать послания на пейджер от Брашинского: «Ужасно вас не хватает. Может, к черту все, приезжайте».
Брашинский : 01.00 : «О.Г.И.» : При входе сталкиваюсь с выходящими уральскими авангардистами. Отличные парни. Как зовут, не помню. Что отличные – помню точно.
И выпили.
С Костей и его «голуазиной». С крестным папой Шабуровым, на котором висит все, что он вчера привез из Непала. С режиссером-параллельщиком Глебом Алейниковым с гигантской улыбкой на всем его располагающем к искренности лице. Если бы все авангардисты были такими, традиционное искусство просто умерло бы со стыда.
– Вот зачем ты сюда пришел? – Интересуюсь. – С девушками знакомиться?
– Да нет, зачем? Вот я тебя встретил. Мне приятно.
Вроде не врет. Визжат цыганские скрипки. Пахнет с кухни. Не видно ни зги, и от этого все кажется еще более родным и знакомым.
– У тебя просто жена красивая, – не отстаю я. – Вот тебе и не надо знакомиться.
– Мы уже развелись.
– Кто хочет «Зубровки»? – это Костя, мой друг. Спас положение.
И выпили.
Костя расказывает о том, в какой рубашке он работал ди-джеем на радио «Катюша». Рубашка у него была красная, нейлоновая, года 73-го. Я говорю: «Это же радио, кто ее видел».
Появляется художница Оля Чернышова и рассказывает, как встретила по пути маньяка. У него были белые брюки, разбитая рожа и нож. Хочется ей помочь.
«Оля, «Зубровку» будете?» – это Костя. Она не будет, но это тоже неважно.
И выпили. Мы же братья и сестры. Как в романе. И «О.Г.И.» – наша малая Родина. И не такая уж малая. Вон нас здесь сколько. И никому знакомиться не надо. Даже если мы незнакомы.
Я уже начинаю обниматься – интеллектуально, конечно, – с девушкой Шабурова, как является Панюшкин.
«Что вы здесь делаете?» – стараясь сохранять самообладание, говорю ему я. Он ведет к выходу двух девушек. Это уже совсем ни в какие ворота. Пришел ко мне в клуб и моих лапает. Идите к себе в «Циркус» и там лапайте. Но пить с ним я все равно выпью. Мы же с ним братья и сестры. «О.Г.И.» все-таки.
И выпили.
Панюшкин : 01.30 : проезжая из клуба Papa John’s в клуб Bells : Решил завернуть на минуту в клуб «О.Г.И.», дабы на глазах Михаила Брашинского снять двух девушек и увезти с собой.
– Это мой клуб! Чего ты здесь делаешь! – орал Брашинский.
– Ничего, Миша. Просто доказываю, что всякая девушка, посещающая «О.Г.И.», на самом деле мечтает посещать Bells или «Голодную утку».
Девушек зовут Оля и Поля. Лет обеим типа пять. Постоянно просят «цибарочку поцибарить» и дарят мне – книгу.
Bells. На сцене – шоу толстушек-стриптизерок «Карлсон вернулся». Под сценой – восторженная публика. Клуб Bells, отличающийся принципиальной какой-то худобой посетительниц, смотрит на голых толстушек с восторгом. Знаками показываю бармену: «Лизни, опрокинь, кусни – два раза». Оля и Поля хлещут текилу. Повсюду воздушные шарики. Поля привязывает их мне на уши. Шарики стоят торчком. Танцуем под музыку «Мамбо италиано». Люди лавируют вокруг стойки, и разнополые спрашивают друг друга: «Выпьем?» – в смысле: «Что вы делаете сегодня вечером?»
«Шмяк!» – жуткая хулиганка Поля лопнула окурком привязанный к моему уху шарик, и я оглох. На звук хлопка бросается спасать меня от юной террористки охранник.
– Спокойно, – говорю, – спокойно, девушка из «О.Г.И.». Там у них все бомбисты.
Через полчаса Оля и Поля страшно устают от шума и физических упражнений, просят немедленно увести их из Bells и распорядиться ими по своему усмотрению. Вывожу. Сажаю в такси, отправляю к маме. Правда заключается в том, что девушкам из «О.Г.И.» просто не хватает здоровья ходить в Bells и «Утку». Подходит девушка Таня.
– Скучаешь?
– Да.
Обнимаемся на лавке под столом. Никаких больше сообщений Брашинскому и Казакову. Шабаш, уроды, я занят. У меня режим «радиомолчания».
Казаков : 02.00 : клуб Circus : «Это нормально, – говорил нефтяник. – В Монте-Карло тоже все ходят только в Jimmi’s. И в Париже, и в Лондоне всего пара нормальных клубов. Есть в Москве, конечно, еще и «Парк», и «XIII», но там слишком много провинциалов. Да взять тот же «Циркус». Только в VIP-ложе (на уровне 3 – прим. А.К.) правильные люди. Вон посмотри вниз – одна шпана». Я смотрю вниз на шпану. Куда же нам, правильным людям, деваться. Одна из роскошных женщин рассказывает о сказочном месте «Лужки». О том, как люди там живут годами и горя не знают, плавают на яхтах по Истринскому водохранилищу, а на день рождения к ним приезжает Леонид Якубович со специальной матерной программой, и стриптизерши из клуба Dolls тоже приезжают, и шпану туда не пускают. «А теперь поедемте в «Эльдорадо», в кафе «Ле Гурмэ». К трем часам там все собираются», – предлагают роскошные женщины.
Из правильных людей в «Ле Гурмэ» сидел только Юрий Башмет с поклонницами. Башмет курил сигарету Vogue и целовался. Мы поговорили о поло и выпили немного порто. Я договорился о продаже конюшни в двадцать лошадей и грушевидной люстры конца XIX века. Под столом кто-то трогал мою ногу. Вряд ли это был хозяин сети парикмахерских.
Брашинский : 03.30 : «О.Г.И.» : Своих так много, а я один. Не обидеть бы кого.
И выпили. Все. Свои.
Появляется Алик Кан с девушкой. Широко улыбается в рыжую бороду. Вот человек! Еврокласс. Сразу видно. Он – самый главный мужчина про джаз. Я пою ему Чарли Паркера. Он отвечает цитатой из Кортасара.
И выпили.
– Обслуживание здесь плохое, – говорит Оля, – зато люди хорошие.
Кто-то налил мне в кулак «Зубровки». Моя кончилась. И деньги кончились, но это неважно. Без «Зубровки» никто не останется.
Смотрю налево: передо мною прекрасное женское лицо. Разговариваем. Выпиваем.
Смотрю направо: передо мною опять же то же лицо. Не то, что столь же прекрасное. А просто – то же. Что за чертовщина. Наверное, мы тут все раздвоились, растроились и расшестерились. Одно тело с сотнями голов. И многие – одинаковые.
Потом все, конечно, выяснилось. Это просто Юля и Яна, сестры-близняшки, а с ними их муж и родственник Ваня Засурский. Но впечатление все равно сильное. Предупреждать надо. Если вы не возражаете, я буду по-прежнему думать, что это – один человек. Куда ни глянь.
И выпили. С ним. С ними. С нею.
Разговариваю с теми же. Одновременно. Дали бы что ли микрофон. Кто-то, кажется, мальчик, шепчет мне в ухо, что у него все хреново и что он хочет печататься в «Коммерсанте». Кто-то, кажется, Монро, стоит на моей ноге и приглашает потанцевать. Не меня. Весело, как в студенческом тамбуре. Еще одна станция, и я сойду. Тут и так все свои. Мама.
Панюшкин : 04.00 : Новое Рязанское шоссе : Возвращаюсь на дачу. Шквальный майский ветер. Снег. Рассвет. В чистом поле голосует замерзшая девушка. Останавливаю машину. Молча открываю дверь. Девушка молча садится внутрь. Имени не спрашиваю.
Казаков : 04.00 : клуб «XIII» : По дороге домой решил заглянуть в клуб «XIII». Двери распахиваются сами. Охрана безмолвствует. Поднимаюсь по лестнице. Быстро прохожу танцпол. Только сев в кожаное кресло в VIP-зале, снова вздохнул свободно.
Брашинский : 04.00 : продуктовый киоск у метро «Чистые пруды» : Тишина-то какая. «Зубровки» нет. Заказываю «Троечку». Напоследок.
– Тринадцать рублей, – говорит молодая продавщица в кокошнике.
– Как вам «Секс и страх» Паскаля Киньяра? – говорю я.